— Хреновые дела.

— Мы часто не получаем того, что хотим, — сказала Беверли, ощущая претенциозность своих слов.

— Ты, кажется, все получила. Удобный брак и меня по вторникам и четвергам.

— Йен, ты говоришь вздор.

— Потому что ты поставила меня в такое положение.

Он и вправду очень слабый, подумала Беверли, скулит, как щенок, никакой гордости. Питер никогда бы не пал так низко. Точно? Может, он тоже ныл и плакал, когда Лу Маррон сказала, что не будет с ним встречаться. Трудно вообразить Питера в этой роли, но и Питеру, наверное, трудно вообразить ее в роли несгибаемой женщины, которую она играла с Йеном. С Питером она слабая, а с Йеном сильная. Какая же она на самом деле?

— Йен, пожалуйста, не спорь. Не сегодня. Голова раскалывается.

Он допил виски с содовой и заметил, что ее бокал пуст.

— Выпьешь еще?

— Пожалуйста. Только на этот раз без сахара.

— Я использую все свое мощное влияние.

Он сказал это саркастическим тоном, а Беверли подумала, как у него мало мощи и как мало влияния для Нью-Йорка с его могучей конкуренцией. Бедный Йен. Он, в конце концов, всего лишь ассистент режиссера дневной викторины. Интересно, сколько он получает? Беверли боялась узнать, потому что сумма могла оказаться еще ничтожнее, чем она думала. Этот обед, несомненно, экстраординарный поступок, если только студия не оплатит счета. Ей было интересно узнать, где обедает Питер, что он ест, с кем сидит. Неожиданная страсть к мужу, приправленная горькой печалью, охватила Беверли.

В эту минуту она знала, что больше не разъедется с ним, что бы он ни сделал. Эта мысль произвела на нее странное воздействие: ей еще сильнее захотелось переспать с Йеном, и немедленно.

— Согрелась, дорогая? — успокоившись, спросил Йен. — Не хочешь снять пальто?

— Да. Спасибо.

Йен помог ей раздеться и удивленно уставился на то, что было надето под пальто.

— Ты в ночной рубашке? Или я сошел с ума?

Беверли взглянула на рубашку, будто видела это одеяние впервые. Грудь была хорошо видна сквозь полупрозрачный батист, соски ярко розовели под белой тканью.

— Я слишком плохо себя чувствовала, — сказала она. — Да и какая разница? Никто не заметит. Вот увидишь.

— Наверное, лучше надеть пальто, — нервно сказал Йен.

— Не смеши. Всем плевать. Смотри, никто и глазом не моргнул.

— Дело не в этом.

— А в чем?

— Ты… Ты… — Он не мог продолжать. — Ты не одета! — выдавил он наконец, украдкой оглядывая ресторан.

— Ночные рубашки сейчас носят повсюду, — отметила она. — Я-то знаю, у меня муж занимается модами.

— Но не такие же.

— Ну, значит, я основываю новое направление. Питер будет доволен.

— Беверли, я тебя умоляю, надень пальто.

— Не надену. Здесь жарко.

Йен закурил ментоловую сигарету и с плохо скрываемым гневом быстро затягивался.

— Я преподам тебе пример, — сказала Беверли, наслаждаясь остротой ситуации. — Я спрошу пару слева, заметили ли они что-нибудь необычное.

— Ничего подобного ты не сделаешь!

— Извините, скажите, я необычно выгляжу? — повернулась Беверли к паре слева.

Они без интереса посмотрели на нее, а мужчина сказал:

— Все равно спасибо, дорогая. Но грудь меня не волнует. Коленки — вот что главное.

Женщина просто пожала плечами и продолжала есть десерт.

— Видишь? — победно произнесла Беверли. — Я же говорила, всем наплевать.

— Мне нет.

— Потому что ты до одури консервативен.

— Все видят твою грудь, глупая.

— Ну и что? Им все равно.

— Абсолютная нелепость.

— Это ты нелеп. Именно ты развел бурю в стакане воды из-за пустяков.

Он бросил окурок, закурил другую сигарету и прошипел:

— Для меня это не пустяки!

Впервые после пробуждения ей стало легче. Смех побеждает все. В этом ее главная беда, решила Беверли. Она всегда мрачная, плаксивая, надо научиться видеть смешное в жизни. Может, этот случай с Йеном перевернет ее мировоззрение.

— Коленки, — сказал мужчина. — Это точно.

— Беверли, пожалуйста, — сказал Йен.

— Без сахара. — Официант поставил перед ней виски.

Беверли повернулась к Йену.

— Чем таким важным ты занят сегодня днем, что мы не можем трахнуться?

— Надо набрать новых участников.

«Загадка». Жуткое шоу. Однажды Беверли смотрела его пять минут, содрогаясь от участников, у которых было высшее образование. Йен говорил, что высокий рейтинг шоу объясняется тем, что все матери страны могут увидеть еще более тупых людей, чем их дети.

— Да, — сказал Йен, — надо набирать новых болванов.

— Это важнее, чем переспать со мной?

— Многие идиоты не хотят больше участвовать, потому что их публично унижают.

— Мы говорим о разных вещах.

— Диплом они получили не для того, чтобы телевидение делало из них дураков.

— Займись любовью, а не дураками.

Йен, кажется, только сейчас ее услышал.

— Извини, дорогая, но сегодня об этом не может быть и речи.

Беверли отхлебнула.

— Анита Шулер пару месяцев тому назад сделала аборт.

— Что?

— Да. Мне Симона сказала. Операция.

— Есть способ получше, — сказал человек слева. — Его применяют в Китае, и там это стоит всего десять центов.

Мало того, что шея будет болеть, так еще приходится обедать в одной компании с незнакомцами.

— Это тот пилот, за которым она гонялась зимой? — спросил Йен.

— Эта задница. А Фингерхуд летал с ней в Сан-Хуан. И ей даже не давали наркоза. Симона сказала, что ей только вкололи новокаин, сам знаешь куда. Так что она кричала двадцать минут.

— Высасывающая машинка, — сказал мужчина слева. — Работает, как пылесос. И просто высасывает зародыш.

— Это очень интересно, — сказала Беверли, — но мы бы хотели поговорить вдвоем. Если вы не против.

— Десять центов в Китае. Спорю, что с вашей подруги содрали пять сотен.

— Четыреста пятьдесят. Фингерхуд сторговался.

— Так и надо с этими пуэрториканскими живодерами. Ты должен торговаться, иначе ничего не получишь.

Питер не позволил бы чужакам вмешиваться в их разговор, подумала Беверли, мечтая, чтобы Йен не был слабым, но тут же спохватилась: ведь это она не оставляет ему выбора.

— Пожалуйста, не говори Аните, что я рассказала тебе об аборте, — сказала Беверли. — Она умоляла Симону, чтобы та не болтала.

— Обещаю.

Пара слева наконец-то встала. Мужчина сказал Беверли:

— Грудь не важна, дорогая. Поверьте, я знаю.

— Приятно было пообедать с вами. Но повторять мы не будем.

Женщина просто улыбнулась ей, и они ушли.

— Очаровательная пара, — скривился Йен. — Посмотрим меню?

После обеда Йен посадил Беверли в такси и сказал, что позвонит позже.

— Зачем? — спросила Беверли.

— Просто узнать, как ты себя чувствуешь.

— Я знаю, как я себя буду чувствовать. Еще паршивее, чем сейчас.

— Не отчаивайся, дорогая. Завтра вторник.

— Наш день. — Беверли послала ему воздушный поцелуй из окна машины. — В галерею Лео Кастелли на Семьдесят седьмой, — сказала она водителю. — И не спешите, я не тороплюсь.

— А я тороплюсь. Я работаю. Где на Семьдесят седьмой?

— Между Пятой авеню и Мэдисон. Хотите кое-что узнать?

— Не очень.

— В Нью-Йорке трудно трахнуться.

Когда Беверли приехала в галерею, там кроме Кастелли и Ивана Карпа был только один человек в вельветовом костюме. У него были большие черные усы, и он углубленно созерцал диптих, изображавший Джона Пейна и Кармен Миранду, сидевших верхом на лошадях. Картины слегка озадачили Беверли, потому что бананы и апельсины были на голове у Джона Пейна, а не на голове Кармен, но, будучи завсегдатаем галерей, она знала, что никогда нельзя подавать вида, что ты ошарашен. Да и почему бы им не быть на голове у Джона Пейна? Какая разница? Она повернулась к усачу.

— Бодлер говорил: «Жизнь — это больница, в которой каждый пациент отчаянно хочет поменять койку».

Мужчина бесстрастно посмотрел на нее.