Если не считать этого «счастливого события», моя жизнь оставалась все такой же однообразной. Скорее по привычке, чем с какой-то иной целью, я продолжала ухаживать за своим лицом и телом, а также менять наряды. И делала все это исключительно для себя. Внезапно вспыхнувший патриотизм леди Гвендолин постепенно угас, и теперь она принимала его в малых дозах — вместе с бренди.

Из целого сонмища своих «приятелей» Уильям выбрал наконец для себя одного-единственного «настоящего друга». Его выбор был продиктован присущей ему практичностью и личными склонностями. Этим другом оказался Эдвард, племянник лорда Карлтона, чье поместье располагалось по соседству. Ему едва ли было больше двадцати, однако его худое и бледное лицо выглядело удивительно старым и потрепанным. Он не понравился мне с первого взгляда. Его неестественно красные губы на белом лице, бледные немощные руки, темные влажные глаза под веками с голубыми жилками, гнусавая и напыщенная речь, а также плавные, почти танцевальные движения вызывали у меня почти физическое отвращение. Он, похоже, относился ко мне с такой же неприязнью. С момента первой встречи этот Эдвард стал моим врагом. Несмотря на его показную вежливость, я вскоре разглядела в нем злобность и склонность к интригам. Он использовал любую возможность, чтобы настроить Уильяма против матери или навязать ему какую-нибудь придирку в отношении меня. И Уильям, до крайности мягкий и простодушный, каждый раз поддавался ему.

По этому поводу мы несколько раз серьезно разговаривали с Уильямом. В ясной и категоричной форме мне пришлось заявить, что я не позволю нарушать мои права и с подобной бесцеремонностью вмешиваться в мою жизнь. И в конце концов Уильям уступил — не потому, что любил, а из-за того, что он боялся меня, ощущая в моем положении свою вину из-за собственной неполноценности. Леди Гвендолин была на моей стороне. Хотя она не выражала своего отношения словами, ее внушительное молчание явно имело своей целью поставить Эдварда на место. Когда Уильям был приглашен дядей Эдварда в гости, мы обе вздохнули с облегчением.

Осень близилась к концу. Холодный ветер проносился над скошенными полями и срывал с деревьев желтые листья. Трава в лугах покрывалась по утрам инеем и становилась похожей на хрупкое стекло.

Я не знала, что мне делать дальше. Остаться здесь или поехать в Лондон? Я все время откладывала решение. Мне не хотелось ни оставаться, ни ехать. Вообще не могла понять, чего мне хочется. Ощущая неудовлетворенность, я не понимала ее причин. Я могла поступать, как захочу, но мне ничего не хотелось. Назревал внутренний конфликт с собой. И постоянно думалось о вещах, которые нужно сделать, но, пока я все обдумывала, мне уже не хотелось их делать. Разные любопытные ситуации и приключения, возникавшие в моем воображении, очень быстро надоедали мне. Целый день я чувствовала усталость и боролась с сонливостью, а когда вечером ложилась в постель, беспокойные мысли теснились в моей голове и не давали заснуть.

Однажды я сидела в кресле возле камина, погрузившись в свою обычную дневную дремоту. Малышка и Красотка мирно посапывали возле моих ног. Миссис Хотч вывела меня из этого сонного состояния.

— Миледи, — громко прошептала она, — к вам посетитель.

— Кто это? — спросила я, недовольная подобным вторжением.

— Мистер Джеймс Уилберфорт.

Мою сонливость как рукой сняло. Приезд Джеймса мог означать только то, что случилось нечто из ряда вон выходящее. Прежде чем я успела отдать распоряжение миссис Хотч просить его, он сам торопливыми шагами вошел в комнату. Лицо Джеймса было землистого цвета — вместо обычного розового, — а вокруг глаз и рта еще более отчетливо выделялись морщины. Но сильнее всего поразили меня его глаза, они стали почти зелеными и беспокойно моргали. Джеймс был так взволнован, что забыл основное правило английских хороших манер — что бы ни случилось, рассказывать обо всем сдержанно. Он не приветствовал меня, не поинтересовался моим здоровьем и даже не сделал ни одного замечания по поводу погоды. Едва дверь за миссис Хотч закрылась, как он выпалил:

— Вернулся. Он вернулся! Еще более почитаемый, более сильный и внушительный, чем раньше!

Хотя Джеймс не назвал имени, я поняла, о ком он говорит. Я почти физически ощутила, почувствовала это каждым своим нервом. Я услышала гулкие удары своего сердца — Наполеон вернулся.

Джеймс рухнул в кресло.

— Он захватил нас всех врасплох — и даже свое собственное правительство. Это какой-то абсурд. Он попросту бросил свою армию, причем самовольно, без приказа военного министра. Ушел с горсткой избранных людей и оставил своих солдат в пустыне, куда он их завел, предоставил им самим выбираться оттуда. — Он задыхался от волнения. — А ведь это государственная измена. И он настоящий дезертир. — Я кивнула, чувствуя себя спокойной и какой-то удивительно счастливой. Да, это был тот самый Наполеон, каким он мне запомнился. И он нисколько не изменился. Как всегда, не думая о других, он выбросил за борт не нужный ему балласт. Когда-то он точно так же бросил своих солдат в Аяччо, совершил государственную измену, организовал мятеж, и каждый раз он выходил из затруднительного положения за счет других и с наименьшими для себя потерями.

Джеймс вытер испарину со лба.

— Таковы факты. И, несмотря ни на что, французский народ встречает его как посланного Провидением спасителя и как героя, героя-победителя. А ведь он уничтожил республику и сверг правительство. С помощью своего брата Люсьена он совершил государственный переворот, для чего подкупил делегатов обещаниями, а потом запугал угрозами. Несмотря на тщательную подготовку, переворот едва не провалился, когда гренадерам Бонапарта буквально пришлось спасать его от разъяренных депутатов. И тогда он воспользовался силой оружия — его солдаты ворвались в зал заседаний с обнаженными штыками. Члены собрания, напуганные видом оружия, провели короткое заседание и решили создать новое правительство — правительство Консульства. А первым консулом и, соответственно, главой государства стал Наполеон Бонапарт.

Я не стала сдерживать улыбку. Ведь именно таким путем он одержал победу на выборах в Корте на Корсике — тогда он сделал себя подполковником Национальной гвардии Корсики. И он нисколько не изменился с тех пор. Он такой же. Он все тот же!

Я молчала, а Джеймс продолжал говорить, выплескивая накопившиеся в нем эмоции:

— Барраса, прежнего покровителя Бонапарта, заставили уйти в отставку, а остальных членов Директории поместили под домашний арест. Людей стали преследовать и бросать в тюрьмы. Остальные консулы в правительстве — не более чем пешки, которые не имеют никакой власти и не пользуются влиянием. Бонапарт пока их терпит, а они — все до единого — пресмыкаются перед ним. Всячески угождает ему и неверная супруга Жозефина, а все члены семейства Бонапарт, еще совсем недавно готовые отказаться от своего кумира, сейчас облепили его со всех сторон, словно паразиты. Можно сказать, что он герой дня. В настоящее время он занят переездом в королевский дворец Тюильри, где будет занимать апартаменты Людовика Шестнадцатого. Если раньше он даже не мог представить себе подобного великолепия, то теперь он будет владеть им.

Выговорившись, Джеймс замолчал. А я почувствовала вдруг легкость, какой не испытывала уже давно. Наполеон снова стал досягаем для меня! Теперь я могу помериться с ним силой, могу победить его или сама потерпеть поражение. Любой из этих вариантов лучше этой сытой, размеренной жизни, мне нужна возможность отомстить ему. Теперь я знала, чего мне хотелось и что я должна была сделать.

— Что же Англия и ее союзники собираются теперь делать? — спросила я.

Джеймс пожал плечами.

— Нам нужно как-то перестроиться. Мы должны составить новый план действий. Если раньше мы воевали с Францией, то теперь нам предстоит борьба с Бонапартом…

Я перебила его:

— А Карло останется работать в Вене?

Джеймс посмотрел на меня, раздосадованный тем, что я прервала ход его рассуждений.