Элинор вздохнула и посмотрела на Бена, который глупо улыбался ей, качая лысой головой.

— О чем это он?

Бен откупорил новую банку, сделал добрый глоток и тыльной стороной ладони вытер губы.

— О том, что вы ведете себя как сноб, Элли.

Она скрипнула зубами:

— Лично я почему-то этого не заметила.

Бентон медленно повернул голову и теперь, обернувшись, смотрел прямо на нее:

— Так вы даже и не знали об этом?

— Не знала и знать не хочу. Вы ведь об этом помалкивали.

— Я уже сказал.

— Что я высокомерна.

— Ага.

— И что я не знала об этом.

— Вот именно.

Она вздохнула:

— Принимая во внимание ваше… состояние… я готова выслушать вас. По отношению к кому я высокомерна?

— По отношению ко мне.

— Ах к вам!

Элинор покачала головой и сняла тяжелую ладонь со своей руки:

— Что же, теперь разговор окончен. Счастливо попить пивка. Примите наилучшие пожелания. Спокойной ночи.

Она вышла в холл, поднялась по ступенькам. Плечи болели. День был долгим.

На верху лестницы она остановилась и взглянула вниз. В квадрате света, образованного кухонной дверью, она могла лишь увидеть ноги в джинсах, закутанные в теплый мех мирно спящего сенбернара. Ноги не шевелились.

А еще она увидела, что один из бентвудовских стульев прислонен к стене в глубине кухни, задние ножки вытащены из гнезд и лежат на полу.

«Проклятье — ну и увалень! — Она должна была знать, что это могло случиться. — Если ножки треснули…»

Она осеклась. Скорчила гримасу. Пожала плечами, стараясь заглушить боль.

Вообще-то, ее не должны уже касаться подобные проблемы. Пусть эта деревенщина делает со стульями, что хочет. Они принадлежат ему.

Чувствуя себя ужасно, она развернулась, стащила туфли и потихоньку прокралась в темную прихожую.

Порыв проявить собственную независимость угас. Теперь она чувствовала себя усталой, больной, старой и потерянной.

«Ладно, Элинор Райт, прими все это должным образом, — велела она себе. — Завтра снова придется начинать все с начала. Так что быстренько прими душ, пока есть возможность, и исчезни из виду».

Бросив одежду на кровать, она вспомнила, что у нее все еще куртка Бена. Он даже не заметил. Она вернет ее завтра.

В ванной она пустила душ и, пока вода нагревалась, почистила зубы. Водопроводная система была старой, и для того, чтобы на третьем этаже появилась горячая вода, надо было подождать. Зубная щетка Джулии все еще стояла на раковине, и она убрала ее в ящик. Моргая слезящимися глазами, она повесила на перекладину сухие полотенца и встала под душ. Это было здорово. И именно в тот момент, когда ее мускулы начали расслабляться, а нервы успокаиваться, ее словно током ударило: она вдруг поняла, какого рода снобизм они имели в виду. И хуже того, она поняла, что, вероятно, они правы.

Проклятье! Вся эта бессмыслица насчет костюма-тройки, французского языка и обеда у губернатора.

Неужели ее поведение было таким очевидно высокомерным? Действительно, она же сама называла его ковбоем на тракторе.

Она, которая гордилась своей открытостью, доброжелательностью и честностью, оказалась скрытной, легкомысленной, заносчивой идиоткой по отношению к человеку, в руках которого было ее будущее. И ее поведение было таким вызывающим и глупым, что никто с ним мириться не станет.

Все удовольствие от душа пропало. Элинор выключила воду, вышла, энергично вытерлась, натянула теплую фланелевую викторианскую ночную рубашку, украшенную оборками и собранную на шее, и поверх всего надела банный халат. Посмотрев в зеркало, она решила, что выглядит, словно плохо перетянутый диванный валик.

Повесив влажное полотенце и банную шапочку на крючок, она провела уставшими пальцами по спутанным волосам и посмотрела на себя в запотевшее зеркало над раковиной. Зрелище радости не вызывало. На вершине диванного валика располагалось лицо пятидесятилетней дамы, на котором отразился не только каждый год, но еще и сверх того. Большое спасибо тебе, зеркало.

Погасив свет, она вышла из теплой сырой ванной в холодный холл, поежилась и, шаркая, направилась к своей комнате.

На полпути она остановилась.

Медленно, немного покачиваясь, вверх по лестнице двигалась фигура в голубых джинсах в сопровождении заспанного сенбернара с поникшим хвостом.

Однако хвост завилял, стоило собаке увидеть Элли. Бентон с трудом добрался до лестничной площадки и искоса взглянул на нее.

— Господи! — сказал он, нарочито небрежно произнося слова. — Вы кто? Рождественское привидение?

Она не удостоила его ответа. И резко спросила:

— Что вы сделали с Беном?

Бонфорд прищурился, словно смотрел на нее через тоннель.

— Ничего не сделал с Беном. Бен сам справился. Он устроился на этой проклятой кушетке. Как вы велели. А теперь уж будьте добры и скажите, где моя комната.

— Вам — направо.

Он повернул налево.

Элинор издала недовольное шипение и, взяв его за руку, аккуратно развернула.

Бентон сказал:

— О, спасибо.

Он наклонился вперед и двинулся, словно локомотив, стараясь добраться до своей кровати. Элинор уже была готова захлопать в ладоши, но радость моментально угасла, потому что он развернулся и обрушился на кровать, словно каменный монумент. Он завалился на спину на смятую после прошедшей ночи постель прямо в тяжелых ботинках, невзирая на изящно вышитое покрывало Джулии.

Элинор замерла, и ее ожидание было вознаграждено громким храпом. Чарли вспрыгнул на свободную сторону кровати, печально посмотрел на нее и закрыл глаза.

Она поджала губы, покачала головой и издала долгий отчаянный вздох: «Чтоб их всех черт побрал!»

Подойдя к кровати, она указала пальцем на собаку и сурово приказала:

— Вон!

Собака открыла один глаз.

Элинор повторила приказ, наградив пса шлепком.

На этот раз он вздохнул, решив, что деваться ему некуда, и послушался, покорно потрусив в сторону холла.

Затем Элинор, громко сопя и пыхтя, стянула с ног Бентона тяжелые ботинки, бросила их на пол; со смачным шлепком они шмякнулись с другой стороны кровати.

Раздался довольный голос:

— Спасибо, мадам. А теперь не могли бы вы переместиться севернее?

Элинор скрипнула зубами.

— Нет, — холодно ответила она. — Не могла бы. Единственное, до чего мне есть дело, так это до красивого покрывала Джулии, которое погибло бы из-за ваших проклятых ботинок!

Развернувшись, она уверенно направилась к двери.

Тот же голос сказал ей вслед:

— А что это за штука на середине потолка?

Она снова развернулась и увидела на фоне залитого лунным светом окна его руку, указывающую вверх. Картины костлявых летучих мышей и волосатых пауков померкли. Она испытала такое облегчение, что почти вежливо ответила:

— Лепная розетка.

— О! Почти такая же была на потолке моей спальни на тургеневской даче. Я говорил, что жил на тургеневской даче? Это просто фантастическое место. Все набито французской мебелью. Все стены увешаны живописью. Мой хозяин был полковником во время второй мировой войны, так что я счел невежливым поинтересоваться у него, откуда он все это взял. Как вы думаете, я прав? Я собираюсь поохотиться вместе с ним через две недели. Из посольства пришлют за мной. Но сейчас, милашка, уходите. Я неважно себя чувствую.

«Я убью его, — подумала она, хлопнув дверью и шаркая через холл. — Джулия, прости. Я очень тебя люблю. Но я хочу убить этого человека, я знаю, что сделаю так».

В благодатном покое ее собственной темной спальни она стянула халат, подошла к окну и на мгновение застыла, опершись о подоконник. Она смотрела на улицу и старалась успокоиться.

За окном раскинулась настоящая ночь Дня всех Святых. Шелест сосен долетал до ее ушей, внушая неясную тревогу, ветки трепетали и раскачивались под порывами ветра, становясь то черными, то серыми, когда стремительные облака то открывали, то прятали высокую луну. Старый потрепанный гараж вполне подходил на роль домика ведьм, и она вздрагивала, когда дуновения ледяного воздуха проникали через оконную раму и овевали ее.