Заметил ли он ее внезапный резкий вздох из-за возрастающего гнева, ибо предел ее терпению почти настал, или же он искренне пытался разобраться в делах?

Он продолжал:

— Моя тетя Джулия не выносила дураков. Так ведь?

Поджав губы, Элинор ответила:

— Да.

— Значит, вы дружили много лет?

— Да.

— Вы были партнерами?

— Думаю, что да.

— Почему?

Отчаянно пытаясь успокоиться, Элинор через силу ответила:

— Потому что так она мне сказала. Потому что мы на равных занимались всеми делами.

— И делили этот дом.

Все. С нее достаточно. Она холодно ответила:

— Только с тех пор, как умер мой сын. Я потеряла собственный дом и все остальное, что имела, из-за медицинских счетов. Джулия взяла меня к себе. Она была… она была одной из самых достойных женщин в мире.

— Да, я тоже помню это.

— Вам следовало бы…

— Я не видел ее с тех пор, как мне минуло десять.

— Она не изменилась. — Внезапно, вопреки ее воле, у Элинор хлынули слезы. Отвернув лицо к окну, отпивая из чашки, которая все равно тряслась в ее руках, неважно, что она отчаянно сжимала ее, она произнесла голосом, в котором чувствовались слезы: — Проклятый город! Проклятые людишки с канализацией вместо мозгов! Что они пытаются сделать? Неужели им непонятно, что мне тяжело уже от того, что она умерла, а они еще навязывают свою ложь!

Ее ответ побудил его подняться, взять кофеварку и подлить в ее чашку кофе так же, как и в свою. Очень спокойно, почти сочувственно, Бентон сказал ей:

— Не волнуйтесь насчет них. Просто помогите мне разобраться, и тогда мы выпутаемся. Договорились?

Элинор сглотнула, вздохнула, взяла бумажное полотенце, протянутое им, чтобы промокнуть свои предательские глаза.

— Хорошо.

Он снова сел, и стул скрипнул.

— Так. Она имела в виду, что сделала вас партнером. Она обращалась с вами, как с партнером.

— Да.

— Но официально, на бумаге, вы им не были.

— Нет. Мэтт говорит… говорит, что она… никогда не давала распоряжений на этот счет.

Если бы Элинор посмотрела на него, то заметила бы слабую улыбку, возникшую в уголках его губ и морщинки в уголках его глаз.

— Чего и следовало ожидать. Я никогда не получаю рождественских подарков раньше июля. Ну ладно. И тут внезапно объявляюсь я. Законный наследник. А вы, кажется, остаетесь ни с чем.

— Да.

Что еще она могла сказать? И чего он ждал? Что она начнет ныть: ой, пожалуйста, добрый дяденька, или бросится на пол и примется обнимать его колени?

Элинор не собиралась делать ни того, ни другого. Тут ручища Бентона отделилась от чашки, сжалась в кулак и внезапно ударила по крышке стола, отчего обе чашки подпрыгнули.

— Черт побери! — загрохотал Бентон Бонфорд гневно. — Мне что, никто не мог сказать об этом?

— Но ведь вы не спрашивали?

— А что я должен был спрашивать? Индюк в телефоне сказал мне только, что моя тетка умерла. Я унаследовал ее антикварный магазин, что побудило меня ринуться сюда. Теперь я могу признать, что времечко у меня выдалось жаркое, если учесть мою супругу Джилл, которая смылась в Лас-Вегас, восемьдесят акров цветущей кукурузы, свиней, оставшихся без присмотра, и то, что я только что сошел с самолета, прибывшего из России. Несмотря ни на что я приехал, даже не распаковав вещи. Взял Чарли и пустился в путь. Так что я не слишком, как могло показаться, разволновался из-за того, что в магазине была вечеринка. А она была?

Элинор покачала головой, глядя на него полными слез глазами:

— Нет! И опять-таки вы не спросили.

— Правда. И за это я приношу извинения. Но вот за то, что я запер дом, я не стану извиняться, хоть у меня и в мыслях не было не впускать вас. Просто я не одобряю, когда двери дома остаются нараспашку.

— Двери нараспашку. Но я не…

— Значит, был кто-то еще. Парадная дверь была полуоткрыта.

Он решил, что не стоит говорить ей, что в момент, когда он переступал порог с парадного входа, кто-то выскользнул через заднюю дверь. Она и так выглядела расстроенной.

— Ну ладно. Я здесь с самыми честными намерениями, хоть уже виновен в том, что попал впросак дважды. И, Элинор Райт, я приехал не за тем — это было сказано очень осторожно, — чтобы обижать сирот или грабить вдов. Без всякого сомнения, мы можем договориться.

Элинор глубоко вздохнула. Именно это она и надеялась услышать. И этот здоровяк сидел здесь, глядя на нее, и ждал ответа.

Она опять вздохнула. И осторожно сказала:

— Я думаю, мы сможем. Я… я надеюсь, что так и будет.

Бентон Бонфорд эхом отозвался на ее вздох, надув щеки. Светало, и раздавалось робкое чириканье утренних птичек. Чарли пошевелился и перевернулся на спину, задрав все четыре лапы и выпятив свой белый горностаевый живот. Бонфорд пошлепал его ногой в потрепанном ботинке размером с коробку для обуви Элинор. Через полуоткрытое окно доносился звенящий шелест сухих листьев, которые ветер гонял по крыльцу. Она поежилась. Он протянула длинную руку и закрыл окно.

— Вот так. От дождя стало еще холоднее.

— Да. Это шум приближающейся зимы.

— Перемены. Держу пари, что вы не любите перемены, так ведь? Даже если они касаются времен года.

Элинор начала было возражать, затем честно ответила:

— Нет. Полагаю, что нет. Слишком много в моей жизни было страшных перемен. В конце концов, устаешь от них.

Он кивнул. Вытянув длинную ногу, он порылся в кармане штанов и выудил начатую пачку резинки.

— Хотите?

— Нет, спасибо.

— Предполагается, что это удержит меня от курения.

— И как, помогает?

— Только тогда, когда у меня нет сигарет, как сейчас. У вас случайно не найдется?

— Нет. Джулия никогда не курила. А я бросила.

— И остались в живых? — Он адресовал ей кривую улыбку, пожимая плечами.

— Пока что я жива.

Бентон вытянул пластик жвачки и отправил его в рот.

— Кажется, я не видел в доме ни одной пепельницы. Ну ладно. И что же изменилось?

— Простите?

— Вы сказали, что в вашей жизни произошли страшные перемены.

Время для исповеди настало, что ли? Ну ладно, большого вреда не будет, если она не много расскажет ему. В конце концов, ведь он произнес магические слова «мы договоримся». Может быть, если он узнает о ней побольше, им обоим будет легче. Она определенно не собиралась метать перед ним бисер, но и упрямиться не стоило.

Элинор отпила кофе, обнаружив, что он остыл, но ей не хотелось просить добавки.

— Думаю, что особенно говорить нечего. Мои родители развелись, и никто не хотел заниматься мной. Так что я рано вылетела из гнезда, — сказала она. — В шестнадцать лет я вышла замуж. Потом мой муж погиб в аварии на мотоцикле, а сын заболел рассеянным склерозом. Те небольшие средства, которые у меня были, ушли на его лечение. Тогда Джулия предложила мне работу. А когда год назад мой сын умер, приютила меня у себя. Она пожалела меня.

— Но недостаточно, чтобы сделать вас партнером. Я думал, что много знаю о своей тетке. Вы должны были заслужить партнерство.

— Нам легко было работать вместе. И я научилась любить антикварный бизнес. И, честно говоря, это единственное, что я умею.

Элинор улыбнулась, она почувствовала, что это замечание имеет большое значение. Ей надо выиграть хоть что-то, хотя бы для того, чтобы выжить. Если, конечно, человек, сидящий перед ней, позволит ей вести дела. Так ли уж много она просит?

Но, казалось, что его мысли витали где-то далеко. Вдруг он медленно произнес:

— Пьяный водитель задавил моих жену и сына.

Он застал ее врасплох, и она неосторожно сказала:

— О, но я думала… — Затем остановилась в смущении.

Кривая улыбка была ответом на ее слова.

— Много лет назад. Джилл — моя вторая жена. Обе стороны допустили ошибку. Я думал, что ей понравится ферма, а она думала, что, раз я фермер, значит, у меня много денег.

— О!

Элинор сказала это очень тихо. Он улыбнулся, заметив ее затруднение, и рукой пригладил свои белые волосы.