У человека на берегу, очевидно, истощилось терпение. Не успел моторист разогнуть спину, как тот сразу же поднялся. Солнце еще ослепительнее ударило ему в глаза.

По ту сторону залива, погруженные в синие воды, пылали желто-оранжевые хребты дюн и чуть виднелась узкая белая полоска прибоя. Небольшой военный катер поворачивал в залив. Водная гладь лишь местами рябила под легким ветерком, и катер оставлял за собой длинный ровный след, словно от громадного утюга, скользящего по синему, свежевыстиранному покрывалу моря.

Человек спустился по откосу, ступил на острые, беспорядочно нагроможденные камни маленькой пристани и только тогда увидел, что моторист почти мальчик, с немного угловатыми для юношеской фигуры плечами и узкой талией, на которой висели брезентовые брюки с большими заплатами на коленях. Парень выглядел беспечным; он был красив; на бронзовом лице поблескивали зеленые, с хищным огоньком глаза.

— Здорово! — сказал человек с берега.

Парень искоса взглянул на незнакомца. Ему можно было дать лет тридцать, хотя на висках уже проступала седина. Лицо казалось добродушным — круглое, грубоватое, с усталыми подслеповатыми глазами и редкими ресницами на воспаленных веках.

Незнакомец вынул пачку сигарет «Солнце», взял себе одну и протянул пачку мотористу. Парень неторопливо выбрал сигарету помягче, но по тому, как сунул ее в рот, было видно, что он не курит.

Чиркнула спичка, и над лодкой расплылся сизый ароматный табачный дымок.

— Хотим нанять лодку, — промолвил наконец незнакомец. — Можно?

— Можно, — неуверенно ответил парень.

Ему часто приходилось возить отдыхающих по заливу и в более далекие экскурсии — до Анхиало или Эмине. Но незнакомец вовсе не походил на тех, кто тратит деньги на прогулки.

— Можно, — повторил парень. — Куда вы собираетесь?

— В Созополь…

Заметив, что моторист озадачен, незнакомец поспешил добавить:

— Мы кирпичники… Если завтра рано утром не поспеем в Созополь, упустим торги…

«Значит, приперло их!» — сообразил парень, почесывая плечо.

— Сколько вас?

— Четверо…

«Мало!» — подумал парень и сказал:

— Нет расчета!

— Но мы хорошо заплатим!

— Сходим к капитану, — предложил моторист. — Надо его спросить…

Незнакомец, казалось, не расслышал — он задумчиво смотрел в воду. Мелкое дно было сплошь завалено большими, ребристыми, потемневшими от водорослей камнями, между которыми беспокойно сновали рыбки и шмыгали крабы. Но незнакомец не видел их; он все еще размышлял о чем-то.

— А мотор как? — вдруг спросил он. — Сдается мне, что не в порядке…

— Ну, об этом не беспокойся, — возразил, рассмеявшись, моторист. — Мотор работает что надо.

— Совсем недавно он не работал…

— Ничего с ним не случилось! — с легкой обидой в голосе сказал моторист. — Засорился жиклер. Я его продул, и все в порядке…

Незнакомец посмотрел мотористу прямо в глаза. От этого взгляда, внезапного, острого и проницательного, юноша на мгновение ощутил смутную тревогу.

— Ладно, пойдем, — сказал незнакомец.

Они взобрались на берег и вышли на покато сбегающую к морю портовую улочку, мощенную булыжником, по которому грациозно переступали ослики, навьюченные багажом курортников. Человек в рабочих брюках шагал медленно, в раздумье, но глаза его зорко смотрели по сторонам.

Среди немногочисленных отъезжающих, протянувшихся по узкому желобу улицы в направлении моря, выделялся высокий молодой человек без чемодана. Он шел не спеша и, по-видимому, без всякой определенной цели. На нем были брюки из пожелтевшей от времени чесучи и клетчатая, расстегнутая на груди рубашка. Лицо чистое, гладкое; из-под закатанных рукавов виднелись бледные, худые руки.

С напускным безразличием молодой человек смотрел по сторонам, но на лице его была та же серьезная сосредоточенность, что и у человека в рабочих брюках, которого он сразу же заметил, хотя и не подал виду, что знаком.

Мгновение поколебавшись, человек в рабочих брюках спросил:

— Меня ищешь?

— Тебя…

— Пойдем с нами к капитану моторки…

Моторист поглядел на приятное лицо молодого человека с мягкими темными глазами, перевел взгляд на его руки, но ничего не сказал.

Вскоре они свернули в проулок, узкий и тенистый, как и большинство старых улиц города. Просвет между крышами домов был здесь так мал, что сквозь него еле виднелось лазурное небо. Над высокими каменными фундаментами домов, сложенными из пористого белого камня, нависали подпертые деревянными стойками жилые этажи, обшитые толстыми, серыми от давности досками с прожилками зеленоватой и рыжей плесени. Здесь было прохладно; в воздухе носился еле уловимый запах ветхости и сырости, заглушаемый более сильным запахом сушеной рыбы и острым ароматом вина и виноградных выжимков, исходившим из каменных полуподвалов.

Все трое шли, не обмениваясь ни словом, ни взглядом.

Метров через сто улица расширилась, показались дворы и другие дома, — придавленные и убогие, как и жизнь их обитателей — рыбаков, ловивших скумбрию для Адамаки, моряков, лодочников, жилистых, сгорбленных тяжестями портовых грузчиков. На дороге стали попадаться куры, гуси; в одном дворе ошалело дремал под тенью смоковницы осел. Но и здесь было безлюдно, и здесь все окна были наглухо закрыты. В этот час городок, разомлевший от духоты и зноя, спал тяжелым, беспокойным сном.

Внезапно моторист остановился.

— Здесь! — сказал он.

Двое незнакомцев поглядели на низкую каменную стенку, над которой на деревянных колышках была натянута вместо колючей проволоки обыкновенная рыбачья сеть, серая от пыли и изъеденная временем. Освещенная солнцем, она отбрасывала на камни причудливые кружевные тени.

Двор за оградой отличался богатой для этого городка растительностью. Среди пышной, видимо, взращенной кропотливым трудом зелени ярко пестрели великолепные цветы — левкои и петунии, кирпично-красные георгины и нежные фиалки. В глубине маленького дворика виднелся дом — одноэтажный, как и остальные, неказистый, неоштукатуренный, но свежепобеленный.

Приблизившись к домику, оба незнакомца, даже не переглянувшись, почувствовали, как у них невольно дрогнули сердца.

В комнатке было прохладно и сумрачно. Единственное окошко скрывалось за плотной холщовой занавеской. На низкой трехногий табуретке сидел мужчина лет тридцати пяти, крепкий, широкоплечий, с мускулистой шеей цвета ржавой якорной цепи. Руки и ноги его казались чуть короткими для такого плотного, словно сбитого тела, на грубоватом лице уже прорезались первые морщины. Зато серо-зеленые глаза были полны такой мягкости и нежности, что озаряли все лицо. Взгляд их был устремлен туда, где на высокой пружинной кровати лежала молодая бледная женщина со слабой, беспомощной улыбкой на губах. Ее нельзя было назвать красивой, но лицо ее было молодым, а взгляд — ясным и добрым. Она лежала одетая, закутавшись, несмотря на жару, в старенькое солдатское одеяло. Одна рука была закинута за голову, другая, худая и пожелтевшая, с налившимися венами, свисала вниз.

— Сегодня тебя тошнило? — озабоченно спросил мужчина, потирая ладонью свой короткий подбородок.

— Тошнило, — ответила женщина.

— Сколько раз?

— Три…

Мужчина чуть заметно вздохнул, и во взгляде его промелькнуло огорчение.

— И, наверное, ничего не ела?

— Ела, — сказала она. — Но меня тут же стошнило…

— Все равно надо что-нибудь съесть!

— Не хочется… Я совсем не голодна.

— А ты хоть немножко.

— Не могу! — со вздохом промолвила женщина. — Ничего не хочется…

Ему это было непонятно. Он не мог себе представить, чтобы человек отказывался от еды. Ему всегда хотелось есть, а во время еды аппетит у него разыгрывался еще больше. И тогда, стыдясь своей прожорливости, он с отвращением смотрел на свое крепкое, полное жизненных сил тело. Почему нельзя передать ей хоть частицу своей силы, пока кончится это и они оба сумеют отдохнуть?..