Он поставил мальца на землю, поцеловал.

— Фу, колючий… — Малыш усердно тер щеку грязной рукой.

Пацко ощут. ил, как навернулись слезы, спазма сжала горло. Чтобы скрыть от мальчика свое смущение, он заспешил на работу.

Петя недоуменно крикнул ему вслед:

— Оставайся. Не бойся, мамка не заругается…

Но стрелочник не оглянулся.

И Наташа в тот день поднялась рано. Тихонько, чтобы не потревожить спящих девушек, выбралась из подвала. Она знала, что снова попадет на целый день в грохот станции, вновь будет замирать при взрывах. Хотелось побыть одной на свежем воздухе. Дома она часто встречала восход солнца на берегу Байкала.

За развалинами бывшей школы начинался хвойный лес. В нем по-летнему было хорошо и уютно. И она направилась к опушке.

Раннее солнце полосами просвечивало сосняк. Казалось, что это от земли исходит прозрачное сияние и круто улетает ввысь. Различалась каждая хвоинка на ветках. Под ногами чуть слышно шуршал прошлогодний опавший лист и сухая потемневшая хвоя. Пахло сырой смолой и пряным духом гниющих растений.

На опушке попалась землянка с крохотными оконцами в траве. Тут же на расколотой шпале сидел белокурый малыш и строгал столовым ножом кривую палку. Рядом лежал узелок. Из уголка проглядывали перышки зеленого лука. Малыш напомнил Наташе ее братишку, и она сказала:

— Здравствуй, Сережа!

— Я не Сережа.

— А кто же ты?

— А ты на войну? Немцев бить?

— На войну. Звать-то тебя как?

— Петькой. А тебя?

Они познакомились. Мальчуган пояснил ей, что он делает автомат, а ствол он припрятал еще при немцах. После, как папку полицаи увели. Сделает автомат и пойдет его выручать… А пока он караулит дом, потому как мамка на работе. Он показал ей игрушечный лук и стрелу.

— Это если кто чужой.

— А я?

— Ты своя…

Наташа слушала малыша и чуть не плакала. Сколько горя и страданий приносит война!

Ей припомнилась девушка с чужим ребенком, встреченная в пути, убитые моряки с бронепоезда, братские могилы, оставленные под тополями… А эти люди, разве они думали жить в такой землянке? Отец мальчика в плену, может быть, именно сейчас его пытают, бьют шомполами…

Нет, Илья, не время пока для личных радостей. Разве можно чувствовать себя счастливой, когда вокруг столько горя, слез и страданий?

В небе плыл вражеский самолет. Петя задрал голову, сказал знающе:

— Рама.

—. Бежим подальше в лес, Петя. — Наташа прихлопнула дверь землянки, задвинула засов.

— Мамке поесть надо. Вот. — Он кивнул на узелок, потом посмотрел вверх: — Рама, это не страшно.

Наташа не послушалась, понесла его на руках. Он брыкался, кричал. Наташа подобрала узелок. Бегом укрылась за деревьями. Ей хотелось скорее унести его подальше от опасности. Если надо, заслонить своим телом.

Когда начались взрывы бомб, Петя вырвался и побежал.

— К мамке!

Наташа звала его, но он не слушал, мелькая босыми пятками.

Она нашла мальчика возле путей. Он лежал в пожухлой от пламени траве, раскинув худые ручонки. Возле валялся игрушечный лук: стрелы отлетели в сторону, будто Петя метнул их все сразу по врагу.

Льняные волосы мальчика были мокры от крови. Наташа подняла его, понесла к вокзалу, где располагался госпиталь. Тело Пети отяжелело, стало вялым. Чем помочь?.. Она побежала. Руки его висели плетьми. Она положила мальчика на свежую траву, потормошила, пыталась раскрыть веки… Наташа даже не представляла себе, что она скажет матери, если та найдется.

Навстречу Наташе попалась женщина, растрепанная, в платке и больших солдатских сапогах. Глаза безумно-тусклые. Она вырвала у Наташи безжизненное тельце сына и страшно пусто глянула на Наташу.

Пошла в развалинах, укачивая, баюкая малыша, как качают ребенка, чтобы он скорее уснул.

В глазах матери она увидела для себя немой укор: разве она виновата в его смерти?

Наташа бросилась за женщиной, хотела догнать ее, утешить… Но та побежала от нее, дико озираясь вокруг; только платок трепыхался от ветра, теряясь в руинах…

От бомб что-то загорелось: в светлое небо поднимались клубы густого коричневого дыма. На станцию лился кроваво-бордовый свет, озаряя все вокруг багрянцем. С неба сеялся алый пепел.

На работе Наташа рассказала стрелочнику о смерти мальчика. Пацко едва сдержал себя, чтобы не расплакаться. Глубокая ненависть к убийцам охватила его с новой силой, как огонь охватывает сухое смолистое дерево.

Дела на станции были такими, что долго переживать не хватало времени. По-прежнему рвались снаряды.

Наташа в душе ругала высшее начальство: плохо защищают дорогу. Ведь эта линия — единственная. По ней идет снабжение огромного участка фронта. Железнодорожники делают все, чтобы не прекратилось движение.

Девушка тревожными глазами проводила паровоз Листравого к передовой линии. Позади состава были прицеплены опасные вагоны: Наташа знала — в них повезли бомбы.

Илья высунулся до пояса из будки, помахал ей рукой, но она сделала вид, будто не заметила. А сердце улетело вслед.

Краснов был рад, что сплавил со станции такой жуткий груз. Потирал руки. В это напряженное время он ухитрялся довольно быстро выпроваживать за семафор заманчивые для немцев вагоны. Но это не всегда являлось правильным решением: на Единице имелось мощное зенитное прикрытие, в его тупиках можно было спрятать не один состав. Но зачем Краснову брать на себя лишнюю ответственность? Зачем рисковать?

Демьян Митрофанович знал, что в обеденные часы перегоны страдают от обстрелов больше всего, и все же послал Листравого…

Комендант слегка упрекнул его в поспешности. Мошков пожалел, что бригада почти не отдыхала, тем более что груз не требовал срочной отправки. Но Краснов убежденно отвел упрек:

— «Гостинцы» мы не имеем права держать. Приказ «Березки». Да вы сами запрещали держать по два состава на путях…

Военный комендант не нашелся, что сказать. Краснов возликовал: «Срезал Мошкова…»

В таком приятном настроении он и зашел на стрелочный пост.

— Листравой приведет груженую санлетучку. Не задержите!

Наташа всполошилась: она давно заметила подозрительную точность обстрела. Как только открывается семафор, так на пути начинают падать снаряды. Однажды Фролов заходил к ним в подвал, и она поделилась с ним своими сомнениями. Девушка предполагала, что где-то тут, на станции, засел фашистский корректировщик, который и сообщает точные ориентиры.

Фролов тогда возразил, что, дескать, только на днях по заданию командира вторично прочесали развалины и ничего подозрительного не обнаружили. Но в следующее же дежурство Наташи у семафора со стороны фронтовой ветки немцы обстреляли санитарную летучку, разбили вагоны, убили трех человек. И подозрения Наташи усилились.

Когда Краснов сообщил, что Листравой уехал за санлетучкой, Наташа опять вспомнила тот случай. Он не должен повториться! И она мучительно раздумывала, как благополучно принять эшелон. Если лазутчик определяет по семафору, то надо открывать сигнал перед самым носом паровоза: наблюдатель не успеет передать сведения на батареи. Так она и поступила, принимая очередной состав. Но фашисты не прозевали. Значит, у них связь налажена хорошо. Она твердо была убеждена в существовании такой связи и во всем винила Фролова.

Да, но если семафор держать все время открытым? Немцы усвоили нашу сигнализацию, ее-то и надо изменить. Поднятое крыло — стой! Опущенное крыло семафора — путь свободен. Но кто же на такое пойдет? Инструкции утверждены в наркомате, а она, простая стрелочница, вдруг изменяет сигнализацию. За такое по головке не погладят! И девушка улыбнулась своей мысли: наркомат — и она, Наташа! А почему бы и не так, если ее предложение спасет жизнь многих людей?

Фролов выслушал стрелочницу серьезно: настойчивая девушка! Ему понравилась мысль Ивановой, поразила своей простотой, вызвала даже удивление: почему они с комендантом не додумались до этого? Как важно, что человек проявляет инициативу, заботу о других! Значит, люди не сломлены, тверды духом. Даже эта девушка с пухлыми, как у ребенка, губами уже не боится снарядов и бомб — привыкла. Люди давно стали бойцами…