Мэри, явно задумавшаяся о чем-то другом, рассеянно кивнула.

— Ну, это неважно, — продолжала Анна. — Так вот, Барбара предложила мне ее подменить на время отпуска. Она уезжает на следующей неделе, так что я им позвонила, и меня пригласили зайти в понедельник.

— Что ж, дорогая, это совсем неплохо! Очень хорошая мысль, — сказала Мэри. — Ты ведь собираешься продолжать учиться, правда? Можно ведь и здесь заниматься понемногу.

— Да, конечно. Я захватила с собой большую часть нужных книг и материалов. — И быстро прибавила: — Наверное, ты права, мама… насчет места, я хочу сказать. А с фермой ты справляешься?

Мать с улыбкой посмотрела на нее:

— Ну разумеется, детка. Все хорошо, и тебе не о чем беспокоиться. После того как заменили старого Мариана, — стало значительно лучше. Как ни странно, но доходы у нас вполне приличные.

— Я очень рада, мама. — Поддавшись внезапному порыву, Анна склонилась к матери и нежно провела кончиками пальцев по ее щеке.

Мэри поглядывала на нее украдкой; ничто не ускользнуло от ее внимания. Она заметила, как изменилось лицо Анны, когда они въехали в ворота фермы и медленно покатились по раскисшей от дождей дороге мимо пастбищ и хозяйственных построек, пока наконец не выехали на широкую подъездную аллею, ведущую к дому.

Гладкая смуглая кожа Анны чуть порозовела на скулах; холмы вокруг, покрытые диким виноградом, сияли красками осени, как и стены дома, и глаза Анны тоже сияли, она вертела головой из стороны в сторону, стараясь разглядеть все, что встречало ее на пороге дома.

Остановив машину, Мэри сказала:

— Ну конечно, вот и он! Ты посмотри, как тебя встречают!

Я же говорила, он прекрасно знал, что ты приедешь!

Сидя в машине и положив руки на руль, она с улыбкой смотрела, как Анна, соскользнув с сиденья, молча бросилась по дорожке к серому в черную полоску коту, который, виляя хвостом, поджидал хозяйку как раз посреди солнечного пятна под деревом, в ажурной тени, и казался необычайно красивым со своими яркими черными полосками и пятнышками на безупречно сером фоне. Когда Анна подошла ближе, он с самым безмятежным видом двинулся ей навстречу, и она подхватила его на руки, перевернув вверх ногами, но кот в ее объятиях лежал совершенно спокойно, вытянув лапы, сунув голову ей под подбородок и прижавшись к ее щеке. Она закружилась с ним в вальсе, закончив танец таким стремительным пируэтом, что длинные волосы ее укрыли кота, точно черным блестящим покрывалом.

По-прежнему сидящая в машине Мэри постепенно перестала улыбаться и озабоченно нахмурилась. Мало того что дочь была одета довольно неряшливо — потрепанные джинсы, давно потерявший форму свитер, — под глазами у нее были черные круги, явно свидетельствующие о нездоровье, что беспокоило Мэри куда больше. И в целом Анна казалась какой-то пришибленной, рассеянной, точно чего-то стеснялась, точно ее заставляли играть какую-то несвойственную ей роль, не желая оставить в покое.

Кот Анны, прозванный за необычайную любознательность Пятницей, обследовал колеса машины, чтобы понять, откуда Анна приехала, а потом помчался следом за женщинами в дом.

Когда Анна, переодевшись, вышла из своей комнаты, Мэри посмотрела на часы и предложила:

— Сейчас для дедушки время пить чай. Может, отнесешь ему сама? Я его предупрежу.

— Хорошо, — согласилась Анна— Заодно и сама чайку выпью. Умираю, так чаю хочется! — Она налила себе и матери. — Тебе сахару как всегда — один кусочек?

Мэри кивнула.

В коридоре, который вел к комнате деда, Анна помедлила: только что мать, окликнув ее, назвала «Анна», а не «детка», и сказала именно то, чего Анна давно ждала. Вздохнув, она осторожно постучалась и вошла в темную с первого взгляда комнату деда, заставив себя забыть о собственных проблемах.

Раскинувшись на подушках, прислоненных к спинке огромной кровати, дед казался совсем маленьким, хотя на самом деле он был очень высоким, как и отец, с такими же резкими чертами лица. Да, он сильно изменился с тех пор, как Анна видела его в последний раз. Когда он обнял ее, она заметила, какими тонкими и слабыми стали его руки. Она присела на краешек кровати, когда он похлопал рукой по одеялу, но он молчал и только улыбался да откашливался. Так что говорить пришлось ей, и она, как могла, старалась развлечь его, а под конец в деталях описала свой поход в кейптаунский планетарий.

Она видела по глазам деда, что ему это интересно, и старалась вовсю, припоминая мельчайшие подробности — деревья в парке, белок и крупных ленивых золотых рыбок в круглом пруду, — а дед серьезно кивал, слушая ее рассказ. Она заметила у него на столике номер журнала «Нью Сайнтист». Пятница, вспрыгнув на кровать старика, умывался, но когда Анна наконец решила ретироваться, кот, мягко стукнув лапками об пол, тут же спрыгнул с кровати и последовал за ней.

В тот вечер за ужином Анну не покидало какое-то нереальное ощущение всеобщей любви и, к сожалению, полное отсутствие аппетита. Она заметила, как мужественно ведет себя мать, весело беседуя с нею и умело скрывая свою тревогу.

Посмотрев вместе с Мэри какую-то телевизионную передачу, Анна, по предложению матери, рано легла спать; кот, разумеется, отправился с нею.

Ночью Анна просыпалась каждые два часа, едва успевая заснуть. В первый раз ее разбудил кот, игравший с собственным хвостом и ее волосами, разметавшимися по подушке; чуть позже дождь и ветер застучали в окно; и, наконец, под утро она проснулась после знакомого кошмара, вновь пережив безумную схватку с насильниками в полутьме, возле старой, заросшей бурьяном изгороди, где пахло цветами и бренди.

После этого она просто уселась у окна, поскольку ветер уже улегся, и стала ждать рассвета.

Даже в знакомой с детства комнате Анна чувствовала себя неспокойно. Жизнь для нее, словно по спирали, совершила обратный виток и вернулась к исходной точке; ее жизнелюбие и веселый нрав обернулись холодной настороженностью; все было брошено, ничто не завершено. Анна посмотрела на стопку книг на столе — наука точно бросала ей вызов, которого она не в силах была принять сейчас и, видимо, не сможет уже никогда; ее охватил озноб, хотя сидела она, закутавшись в теплое одеяло. Едва задремав, она вновь очнулась, заслышав пение малиновок под самым окном, и решила снова лечь в постель. Пятница тут же свернулся клубком у самого ее лица и замурлыкал сладко и громко — это успокоило ее, и она наконец крепко заснула.

Уже в полдень мать, зайдя разбудить Анну, сперва постояла над ней, хмуря брови, потом наклонилась, нежно тронула дочь за плечо и поцеловала в щеку.

Анна дала согласие по утрам работать в ветеринарной лечебнице и каждый день проезжала на стареньком пикапе пятнадцать километров до города и обратно. Работала она настолько умело и охотно, что пожилой спокойный Хобгуд и его молодой коллега Джек Нортиер были в восторге. Анна не знала, что им давно хотелось кем-то заменить ленивую и забывчивую Барбару. Анну Хобгуд именовал не иначе как «сокровище».

— Эта девушка — настоящее сокровище, — повторял он, и бородатый Джек немедленно передал это Анне, поддразнивал ее, а потом все настолько привыкли к этому прозвищу, что только так и звали, и Анне нравилось: это прозвище как бы отделяло ее от прежней Анны, которая, как ей казалось, с каждым днем все более уходила в прошлое, становилась чужой, уплывала в тот мир, где сейчас жить совсем не хотелось.

Поздно вечером в субботу, накануне того дня, как Барбара Коллинз должна была снова приступать к работе, она позвонила Анне и невероятно возбужденным тоном сообщила, что помолвлена и собирается выходить замуж — за того самого биржевого маклера Джейка, о котором она в последнее время только и говорила. Анна пригласила ее приехать к ним в воскресенье утром к чаю и рассказать обо всем подробно, что Барбаре явно не терпелось сделать.

Повесив трубку, Анна с удивлением отметила, насколько мучительны для нее мысли о каких-то переменах в жизни, какими дурными предчувствиями они наполняют ее душу, к тому же было стыдно, что она так равнодушно восприняла искреннюю радость подруги. Она понимала: необходимо напрячься и с должным энтузиазмом побеседовать с Барбарой — ведь та ожидает от нее именно этого. Однако ни сил, ни желания совершать над собой подобное насилие у нее не было.