— Копье твоего отца, — коснулся ногой Имлытегин побелевшего, потрескавшегося черенка с костяным узким наконечником. — Ловким, как горностай, был твой отец, сильным, как умка. Насквозь прокалывал самого большого моржа…
Лет восемь прошло, как Рытегрев остался сиротой. Но он не чувствовал себя одиноким и обездоленным. Эргынаут, жена Имлытегина, стала для него второй матерью, относилась так же, как к своим детям. Года три тому назад посетил стойбище злой дух заразы Ивметун и унес с собой двух старших сыновей Имлытегина. Сильно горевали Имлытегин и Эргынаут, но молчком перенесли свое горе: плакать и причитать по покойнику нельзя, иначе будут преследовать людей души умерших.
Имлытегин желал морской удачи Рытегреву и передавал ему весь свой охотничий опыт. Добр и ласков Имлытегин дома, но в море был безжалостным, не давал передышки.
— Отдыхать только дома можно, — коротко бросал Имлытегин Рытегреву, ведя его за собой между торосов. А после случилось так, что Рытегреву дали другое имя. Его стали называть Антымавле.
Целыми днями, когда не было работы дома, Рытегрев играл со сверстниками. Нельзя молодежи сидеть без дела. Нет работы — набирай силы: прыгай, бегай, борись, таскай камни, бросай чаут — аркан. Хладнокровен и спокоен был в борьбе Рытегрев. Если он терпел поражение, что бывало очень редко, то никогда не выходил из себя, не показывал обиды и гнева. Потому и стали взрослые называть его Антымавле, что значит спокойный. И это имя стало повторяться все чаще и чаще. А однажды новое имя окончательно закрепилось за ним.
Дул с моря ветер, к берегу поджало паковый лед. Имлытегин со скалы Равыквын заметил на льдине лахтаков. Перепрыгивая с льдины на льдину, подкрались они с Рытегревом к животным и меткими выстрелами убили двух. Разделали, срезали мясо с костей, зашили все в шкуры и стали пробираться к берегу. Имлытегин волок большого лахтака, Рытегрев — молодого, полегче. Спешит Имлытегин, отстает Рытегрев. Расходится лед, ширятся разводья. Далеко вперед ушел Имлытегин. Идет, не оглядывается.
«Пусть сам выбирается. Море смелых и сильных любит», — думает он.
Тяжело Рытегреву. Имлытегин уже на берегу сидит, отдыхает. Подтянет поближе к себе добычу Рытегрев, отпустит подлиннее конец ремня и перепрыгивает на другую льдину. И так шаг за шагом все ближе к берегу подбирается. А на берегу рядом с Имлытегином и Гемалькот за Рытегревом наблюдает. Зорко следят за каждым движением юноши старые зверобои.
— Смотри, смотри, как умело льдины выбирает, — восторгается Гемалькот.
Имлытегин молчит: рад за приемного сына, но ничем не показывает своей радости.
Рытегрев спокоен. Он знает, что на помощь надеяться нечего — самому нужно уметь бороться с опасностью. Бросить лахтака — тут же на берегу? Но тогда стыда не оберешься, насмехаться станут. «Себя домой привел, а добычу бросил. Что же есть охотник должен?» — будут упрекать люди. Не допустит худой славы о себе Рытегрев, спокойно выбирает льдины. Перепрыгивает — лахтака за собой подтягивает. А в одном месте пришлось через полынью на маленькой льдинке переправляться. Хорошо, что жир и мясо лахтака без костей легче стали, в воде не тонут.
Добрался до берега Рытегрев, вытирает рукавом кухлянки потное лицо, ни слова не говорит, как трудно и страшно было.
— Ка-а-ко, одно спокойствие! — протяжно воскликнул Гемалькот, радуясь вместе с Имлытегином. — Еще один настоящий охотник в стойбище появился.
И закрепилось с тех пор прозвище Антымавле за Рытегревом. А его прежнее имя забыли совсем…
Чавкает под ногами оленей болото, щелкают копыта, тянется муулин — караван по тундре. Двадцать пять нарт, груженных домашним скарбом, растянулись, словно гигантский червь. Олени впряжены по одному в каждую нарту. Впереди, ведя за длинную уздечку оленя, идет женщина. Одета она в меховой, засаленный, облезший на коленях и локтях летний керкер. Правое плечо голое, широкий рукав опущен и заткнут за пояс, чтобы не болтался и не мешал во время ходьбы. Тяжело идут нарты по тундре, оставляют глубокий след в кочках. Женщина выбирает места поболотистее — все же легче оленям тянуть нарты по сырому.
Двинулся к берегу оленевод Амчо. Трудно кочевать летом по тундре, но заставила нужда: запоздал по последнему снегу к берегу выйти, вот и пришлось летом перекочевку делать.
Ездовых оленей ведут одни женщины, сам Амчо остался со стадом, которое, не торопясь, будет подгонять к стоянке. Решил встать на прежнее место, недалеко от Валькатляна. Жир нерпичий на зиму нужен, подошвы лахтачьи нужны, ремни нужны. Может, и самому удастся добыть что-нибудь в море, а вернее всего — обеспечат его жиром и шкурами валькатлянцы. Не раз выручал он валькатлянцев, но самого в этом году постигла неудача: много оленей в гололед потерял, волки потравили. Да еще и другая мысль была на уме у Амчо…
Рады валькатлянцы, что Амчо недалеко свое стойбище разбил. С почетом и уважением встречают его.
Разносится запах оленины из кипящих котлов по всему стойбищу, вялятся нежные ребрышки годовалых телят на вешалах, коптятся над очагами в чоттагинах тонкие вкусные кишки оленей.
Сидит Амчо в яранге Имлытегина, Гемалькот рядом. Рассказывает чаучу-оленевод о своей печали.
— Стар стал я. Нет силы, слышу плохо, вижу плохо, не могу оленя догнать. Трудно мне, о-о, как трудно! Мужчин в стойбище нет. Одни девки, шесть их. Есть мужчина, но мал еще. Он, кажется, — Амчо морщит лоб и с трудом вспоминает, — всего четвертую зиму живет. Внук мой. Ох, как трудно! — вздыхает старик. — Девки работящие, хорошие, но не могут они иметь оленного счастья… Оно мужчине принадлежит…
Слушают Имлытегин с Гемалькотом старика и догадываются, на что тот намекает. Антымавле молод еще, в разговор не вмешивается.
— А Етынкеу, муж Этинеут, куда делся? — спрашивает Гемалькот.
— Ленив он, только к еде и ко сну расположен. А когда сказал — работать надо, обиделся, ушел. Этинеут бросил. Может, вернется, может, нет… — задумался старик и снова начал:
— Жалко, стадо пропадает. А девкам муж нужен. Потом часть стада к мужу перейдет. Пусть поживет у меня Антымавле. Понравятся ему мои девки — выберет одну, женится. Настоящим чаучу станет. Помогать вам будет. Все. Кончил я. — Амчо потянулся к костру, разжег кусочек мха, поднес его к своей трубке и задымил.
Озадачен Имлытегин, озабочен Гемалькот. Молчит Антымавле, не его дело решать этот вопрос. О тревогой посматривает на Имлытегина Эргынаут. Жалко Имлытегину Антымавле, замечает он тревожные взгляды жены, но что же делать, если человек помощи просит.
— Двадцати телятам еще метки не сделал. Придет Антымавле — его метку поставлю…
Амчо хитрил немного. Не очень-то ему хотелось брать в помощники берегового: не знает он тундры, стада не знает. Но парень молодой, сильный, может, быстро усвоит науку чаучу. А главное — мужа еще одной дочери найти. Ни одна девка без мужа не проживет. Если сам не найдешь, так сбежит, и хуже будет.
— Вам в море ходить надо, зверя искать, а у меня еда рядом ходит… — убеждал Амчо. — Вы, как олени в гололед, мрете, плохая ваша жизнь…
Обидно стало Имлытегину, но промолчал. Не мог он отказать в просьбе: не в обычае настоящих людей отказывать в помощи, да и юношу жалко. Растет Антымавле, сил набирается, а для этого еда настоящая нужна. Пусть идет к Амчо.
Антымавле не мог ослушаться старших. Тяжело ему покидать Валькатлян. Полюбил море, опасную охоту, но люди в помощи нуждаются. Согласился.
Задумалась у костра Эргынаут, сидит на корточках и не замечает, что в котле вода бурлит, через край выплескивается.
— Давай чай! — прервал ее раздумья Имлытегин.
До первого снега простоял Амчо у стойбища Валькатлян. Охота в море была бедной. Все время лед держался. Но нерп били понемногу. Шесть нерпичьих мешков жира получил Амчо от валькатлянцев. Маловато на две яранги, нужно бы десять, но что поделаешь, если зверь в море перевелся. Поделились валькатлянцы и шкурами лахтака, нерпичьими ремнями. Будет обувь всем жителям стойбища Амчо. Получили валькатлянцы и от Амчо около десятка туш оленей, шкурки годовалых телят на одежду, камус на торбаса, жилы.