«Нет, так нельзя. Нужно успокоиться. А вдруг уйдет совсем? Как ребенок радуюсь встрече с нерпой…» — Гывагыргин поправил лыжи, уселся на них поудобнее и подставил для упора под винчестер кусок льдины.

Долго ждать не пришлось. С правой стороны бесшумно всплыла нерпа. Она легко и плавно поплыла вдоль кромки, вскидывая голову и внимательно всматриваясь своими круглыми глазами в низкие забереги полыньи, опрокидывалась на спину, оставляя над водой только курносый носик.

Гывагыргин не спускал зверя с мушки. Нерпа, насладившись вволю, высунулась повыше и хотела было погрузиться в воду, но раздался выстрел, и она медленно повалилась набок. Вода вокруг нее потемнела от крови и покрылась жирными пятнами.

Гывагыргин стремглав бросился к кромке, на ходу развязал акын — закидушку и метнул. Рывок — и он почувствовал в руках приятную тяжесть: острые крючья акына впились в нерпу. И только сейчас, когда добыча была в руках, он ощутил, что силы покидают его. Вот большое, жирное тело нерпы перевалилось через край полыньи, оставив темно-красный след на льду. Гывагыргин присел, помутневшими глазами уставился на нерпу и невольно приложился сухими, обветренными губами к ране. Теплая, живительная кровь разливалась по телу, вселяя силы, а человек все пил и пил…

«Что я делаю?.. — ужаснулся Гывагыргин. — Там ждут, а я насыщаюсь и думаю о своем желудке».

Дрожащими руками он привязал к нерпе ремень, оттащил ее подальше от кромки, закопал в пушистый снег у торосов и снова стал ждать, не спуская глаз с полыньи. Вдруг он почувствовал, что вздрогнул лед. Полынья стала сужаться. Началось сжатие. Но Гывагыргин успел убить еще одну нерпу, связал и поволок их к припаю. Скорее, скорее домой! Гывагыргин спешил. Радость удачи дала ему силы, за спиной волочились две нерпы — жизнь Рытегрева, жизнь всего стойбища.

Впереди было замерзшее разводье. Молодой лед еще не успел покрыться инеем и темнел, словно это была чистая вода. Под силой сжатия лед на разводье прогибался, образуя глубокие провалы, бугры, похожие на морские волны. По такому льду идти опасно, но огибать разводье далеко, тяжело волочить нерп по торосам и ропакам.

Гывагыргин выжидал. Сжатие прекратилось, лед трещал где-то в стороне. Тогда он рванулся с места и быстро, почти бегом пошел по льду. Снова раздался грохот. Ледяной бугор неподалеку вдруг провалился, заблестела вода, края излома поползли друг на друга. Рядом выпер другой ледяной вал.

Гывагыргин почувствовал, что его приподнимает, рванулся в сторону, но лед проломился, и охотник, словно свалившийся в воду камень, скрылся под ним. Изломанные края льдины поползли друг на друга, толкая перед собой нерп, как острой бритвой, срезали ремень и поволокли их дальше.

Стойбище ожило. Приволок нерпу Гемалькот. Среди ночи вернулся Имлытегин. Ему с трудом удалось выдолбить двух оледеневших нерп, наполовину объеденных морскими креветками. Благо, что на нерпах не было открытых ран, а то от них вообще ничего бы не осталось, кроме печени, которую креветки не едят.

Скудную добычу разделили поровну между оставшимися в живых. Принесли небольшой кусок мяса с жиром и в ярангу Гывагыргина.

Кейнеу совсем не притрагивалась к еде, все отдавала Рытегреву. Она боялась, что снова вернется голод и нечем будет кормить сына.

Рытегрев оживал, набирался сил, но Кейнеу с болью смотрела, как быстро уменьшается кусок мяса, тает жир в лампе. Она старалась расходовать мясо экономно, подбавляла в бульон кусочки моржовой шкуры.

Рытегрев уже поправлялся, начинал двигаться по пологу, а когда мать кормила его, совал ей в рот кусочки мяса. Кейнеу делала вид, что старательно пережевывает, улыбалась и незаметно совала кусочки снова ему.

Выздоровление сына радовало Кейнеу, но какая-то щемящая боль ныла в груди, нехорошие предчувствия вкрадывались в душу. Третий день нет Гывагыргина. Она знала, что Гывагыргин упрям и пустой не вернется.

Мужчины снова ушли в море. Ночью Кейнеу услышала скрип снега, гулко отдававшийся на твердом насте в безмолвной тишине. К яранге подходил человек. Сердце радостно забилось. Кейнеу быстро влезла в керкер — меховой женский комбинезон и выскочила наружу. У входа стоял человек, но это был не тот, кого она ждала. Сгорбившаяся фигура Имлытегина бросала уродливую тень на сугроб. Сзади виднелись, словно толстое бревно, две нерпичьи туши.

— Душа Гывагыргина побеспокоилась о вас и послала двух нерп, — дрожащим голосом промолвил Имлытегин. — Он поступил как настоящий человек — ушел, но свою добычу оставил на льду…

Кейнеу остекленевшими глазами смотрела на нерп. Она даже забыла, что нужен ковш с водой, чтобы напоить их перед вносом в помещение. Слова Имлытегина не доходили до сознания. Руки сжимали край моржовой шкуры, свисавшей над дверями яранги. Она не кричала, не рвала на себе волосы. Слишком много было тяжелых минут. Вся душа, казалось, давно вышла из тела, а из глаз вытекли все слезы. Она не чувствовала, как обледенелая шкура обжигала щеку, как мороз мертвой хваткой сковал ее пальцы.

Имлытегин нерешительно топтался на месте, не зная, что предпринять. Наконец он отвязал нерп и медленно побрел к своей яранге.

— Эргынаут! — крикнул он в темноту чоттагина жене. — Иди ночевать к Кейнеу. Гывагыргин уже никогда не вернется к нам. Так захотел великий Кереткун… А Кейнеу будет мне второй женой, — закончил он, считая принятое решение своей обязанностью, долгом перед осиротевшей семьей.

Зачадила плошка в чоттагине, постепенно разгоравшееся пламя кидалось из стороны в сторону. Эргынаут, покорно выползла наружу и вместе с мужем направилась к яранге Гывагыргина. Кейнеу стояла в прежней позе. Эргынаут осторожно разжала ее пальцы, втащила Кейнеу в полог и усадила рядом с беззаботно спавшим Рытегревом. Затем набрала воды в сшитую из моржовой шкуры кружку, окропила водой морды нерп, втащила их в чоттагин.

Всю ночь просидела Эргынаут рядом с Кейнеу, поправляя ярко горевший жирник. Кейнеу так и не изменила своей позы, а к утру неожиданно вскрикнула и повалилась на бок.

Не бывать Анкалину оленеводом, как не ходить киту по тундре

Счастье покинуло жителей маленького стойбища Валькатлян. Из пяти яранг осталось две: Имлытегина и Гемалькота. Погиб в море толстый Каанто, ушел к верхним людям своей смертью старик Гиулькут. Не стало в Валькатляне великого предсказателя. Сын старого Эмлылькота со всей семьей пошел бродить по приморским стойбищам анкалинов в надежде найти лучшее пристанище. До Валькатляна доходили слухи, будто в Увэлене, большом стойбище на конце земли, хороший промысел, люди меньше голодают. «Может, там жить легче?» — думали валькатлянцы, но уходить из родных мест не решались. Все-таки надеялись на удачу.

Имлытегин сдержал слово и взял на воспитание сироту Рытегрева.

Мало осталось людей в стойбище, мало. Некому выходить в море на байдаре.

Одиноко стоят на пологом склоне две яранги. Как осиротевшие брат и сестра, прижались они друг к другу и от ветхости словно вросли в землю. О былом напоминают развалившиеся куски дерна и камни возле мясных ям, торчащие из земли изогнутые челюсти китов, полусгнившие каркасы байдар да поросшие травой места старых жилищ.

Долгими зимними вечерами, когда за ярангой завывала пурга и ветер сотрясал остов жилища, люди под звуки бубнов воскрешали в памяти давно минувшие дни, казавшиеся им такими счастливыми, вспоминали подвиги знаменитых охотников. Воспоминания украшали жизнь, отгоняли голод, вселяли надежду и веру в будущее.

Узнал о своем отце Рытегрев. Однажды Имлытегин поднялся вместе с ним на скалу Равыквын. Он показал на плоский камень высотой в полроста человека, поставленный торчком в топкий мох на ровной площадке.

— В тот год, когда погиб твой отец, мы поставили этот камень. Смотри, много их здесь… Это погибли в море наши охотники…

Около камней остатки гарпунов, луков, копий, старых винчестеров, частей байдар.

Рытегрев с любопытством рассматривал могильник погибших.