Интересно, почему русские не сдаются? На что они надеются? На чудо? Чудес не бывает. Мы победим, и точка!

Спи спокойно, Дитрих, я за тебя отомщу. Мы победим, и точка!

Гм. Однако никто не несёт нам ключи от городов на бархатной подушечке, никто не угощает шампанским нас, солдат лучшей армии в мире. Русские встречают нас затяжными боями. А между боями повисает зловещая тишина. И неизвестно ещё, что страшнее. С этими русскими даже тишина беременна смертью!

Я присел на корточки и вновь напряжённо прислушался к тишине. Да, чудес не бывает. Надо искать прорыв провода.

За спиной раздался треск сухих сучьев, я резко обернулся и подскочил от неожиданности – ого! Сам оберст Фогль! Роста он был невысокого, но стройный, подтянутый, гладко выбритый. Он, старый воин, прошёл всю Первую мировую и не боялся ни Бога, ни чёрта. Часто бывал на передовой. И сегодня пожаловал.

Я вытянулся по стойке «смирно», выбросил вверх правую руку, привычно гаркнул приветствие. Фогль молча ответил, не спуская с меня холодных серых глаз. В них светился немой вопрос.

– Штаб требует вашего присутствия для инспекции. Выезд надо обеспечить через час, – доложил я. – Потом связь оборвалась. Очевидно, перерезан провод. Я…

– Ваша фамилия, обер-лейтенант? – перебил меня Фогль.

– Обер-лейтенант Гравер.

– Гражданская специальность?

– Механик, мотогонщик.

– Обер-лейтенант Гравер, приказываю вам явиться ко мне в блиндаж.

– Есть!

Вот так номер! Зачем я ему понадобился? Может, узнал, что мы вчера гоняли на мотоциклах? Жгли казённую солярку… Мы же далеко ушли, в лес! Кто ему настучал?!

Я поплёлся в штабной блиндаж, искусно замаскированный ветками. Снаружи нипочём не догадаться, что там, под землёй, вполне приличное помещение. Просторное, чистое, даже уютное.

За простым деревянным столом в гордом одиночестве восседал Фогль. Увидев меня, он быстро сделал знак – дескать, молча проходи без церемоний, садись. Я повиновался. Фогль уставился на меня с жадным любопытством.

– Что, славно вчера погоняли? – вдруг спросил он. Так просто, точно справлялся у приятеля о результатах скачек.

– Э-э-э… Мы… – я совершенно растерялся.

– Вы из Дрездена? – спросил он, не обратив внимания на моё мычание.

Я растерянно кивнул.

– Слышал. Я ведь тоже мотогонщик. В прошлом, – продолжал Фогль. – Вы ездите лучше их всех, на голову выше. Мне это очевидно.

Я зарделся.

– Обер-лейтенант Гравер, с сегодняшнего дня назначаю вас командиром первой мотоциклетной роты, – официальным тоном объявил Фогль. – Когда были в отпуске?

– Семь месяцев назад.

– Отправляйтесь в отпуск. Приказ я сегодня же подпишу.

–Есть!

Как на крыльях, летел я к своему Отто. Смерть отодвинулась от нас.

VII

Правда, совсем ненадолго. Всего на три недели.

Отпуск промелькнул, как кадры кинохроники. Никого не хотелось видеть, хотелось только спать, в крайнем случае – валяться. Так смертельно я устал. Мои проводы на фронт были совсем не те, что самые первые. Родители смотрели на меня, как в последний раз, будто я еду на кладбище… С большим трудом отец оторвал маму от меня, и я поспешно залез в вагон, с трудом сдерживая слёзы. Как же не хотелось возвращаться в этот ад! Везёт этим, во Франции! То-то они и держатся за свою Францию, зубами и ногтями! Дураков ехать на Восточный фронт нынче нет. Таких, как я, с боевым опытом на Восточном фронте, во Францию не отправят. Мне даже Африка не светит. А жаль…

Это было в августе сорок второго. Нашу четырнадцатую танковую дивизию в составе Шестой армии Паулюса бросили на Сталинград. А я принял в командование первую мотоциклетную роту.

Вдали, на горизонте, полыхало зарево – оно не затухало ни днём, ни ночью. Стройными рядами шла на Сталинград наша танковая дивизия. И пехота шла. За победой! Грозно рыча, ползли в зарево танки. Мотострелки – бравые парни, вскинув автоматы, смело смотрели в лицо зловещему Сталинграду; обгоняя танки, они оставляли пехотинцев далеко позади. Пехотинцы украдкой бросали им в спины завистливые взгляды. Ей-Богу, как мальчишки. Хотя они и есть мальчишки. Выпускники «Гитлер Югенд». Безусые юнцы, не старше двадцати. Не любят окопы рыть, ворчат. Настоящую войну им подавай. Сущие волчата. Настоящая война, это когда, по их мнению, можно стрелять без красных флажков, и чтобы патроны не по счёту.

Что ж, дождались! Вот вам настоящая война.

Ничего! Прорвёмся! Сталинград – так Сталинград. И не такое видали…

А вчера случился у нас переполох. Вернулся из советского плена некто Мюллер. Обер-ефрейтор. Он явился под вечер. Парни обступили его, засыпали вопросами: какие они, эти русские? Скоты? Его били, пытали? Как ему удалось бежать?

Он ответил, что был в разведке, отбился от своих и попал на позиции русских. Там они его и схватили. Это случилось ранним утром, на рассвете. Его привели в командный пункт. Явился переводчик. И красный командир спокойно расспросил его: звание, имя, фамилия, в каких войсках и в какой части служит, когда призван. Проверили документы. Вернули – и документы, и оружие! Правда, магазин вытащили. Обращались вежливо. Даже дали стакан горячего чая и ломоть хлеба.

Он не знал, что и думать. Может, у них принято перед смертью кормить жертву и поить её горячим сладким чаем? Мило. Пока он раздумывал, командир красных обратился к нему через переводчика: обер-ефрейтор Мюллер, вы можете идти. Да, так и сказал – «Вы свободны, можете идти»! Мюллер не трогался с места и таращился на него, как баран. Тогда советский солдат вывел его на улицу и махнул рукой в сторону наших позиций. Дескать, топай туда. И крикнул что-то по-русски, своим. Те засмеялись.

Большевики поймали солдата вермахта, накормили, посмеялись над ним и отпустили. Каково, а? Молва об этом мгновенно разнеслась по окопам. А, плевать! Нас отправили за победой, и мы её добудем.

…Наконец мы загрохотали по узким улочкам между низеньких одноэтажных домиков. Пригород Сталинграда. Навстречу нам тянулись унылые колонны беженцев. Беженец национальности не имеет. Потому что все люди, бегущие от войны, одинаковы. Потерянный взгляд. Жалкая, оборванная фигура – воплощение человеческого горя. Идут они, будто не разбирая дороги. Идти им некуда.

А вещи, их жалкие пожитки! Я задумался: почему даже роскошная вещь, выставленная, к примеру, на тротуар, выглядит таким жалким отребьем? К примеру, рояль на проезжей части – кандидат в дрова, и больше ничего! Интересно. А впрочем, наплевать.

О, адский Сталинград! Небо над ним было затянуто чёрным, едким дымом. Горела даже вода в Волге – нефтяные пятна. Мерзкий дым. Вот еловые дрова хорошо горят…

Двадцать третьего августа одна тысяча девятьсот сорок второго года четырнадцатый танковый корпус прорвал фронт советской Шестьдесят второй Армии в районе Вертячего и, пройдя за день семьдесят два километра, вышел к Волге севернее Сталинграда, с ходу попытавшись взять Тракторный завод.

Мы выполнили приказ фюрера.

На фоне скелета из арматуры, похожего на останки огромного доисторического животного, медленно полз вверх, в красное марево, наш флаг с чёрной свастикой. Солдаты, задрав головы в касках, не отрываясь, смотрели в небо – всё выше и выше. Небритые, угрюмые, измотанные. Никто не осмелился снять каску! Тут вам не Дания и даже не Югославия.

Как доказательство, уже на следующий день нас выбили с той позиции, и мы отошли назад на три километра.

В Сталинграде шли уличные бои не то, что за кварталы – за дома, за комнаты в них! Длинный был прав. Русские не склонны раздавать….А провались он, папенькин сынок! Небось ванну принимает в Баден-Бадене. Чёртов аристократ! А я в Сталинграде, сижу в коляске чужого мотоцикла. Мой Отто… погиб.

Я грустно улыбнулся, увидев себя со стороны. С ранней сединой, прокопчённый вонючим дымом войны. Небритый, измученный жаждой и почти без сна. Зато с Железным крестом! Я глянул на него – это копия, оригинальный остался дома. Некстати я вспомнил: