Все мы были возмутительно молоды, я был самым взрослым – аж двадцать четыре года! Не сговариваясь, мы помчались в сторону советской столицы. Безумцы! Вдруг мотоцикл Макса, шедший в авангарде, остановился.

Мы тоже остановились и попрыгали на заснеженное шоссе. Торопливо закурили. Приятно было курить на морозе! Единственный плюс…

Оказывается, Макс заметил автобусную остановку, заметённую снегом почти до крыши. Остановка была совсем рядом, метрах в двух от нас. Голубой павильончик, похожий на беседку, совершенно целый. Рядом – столб с табличкой, очевидно, расписание автобусов. Этот кусочек мирной жизни показался нам здесь, на войне, какой-то нелепостью. Мы замерли, охваченные единым щемящим чувством.

– Позвольте, где же автобус? Почему так долго не подают автобус? – громко возмутился Макс. – Мне срочно надо в Москву!

Он швырнул окурок в сугроб и безапелляционно заявил:

– Я буду жаловаться бургомистру!

Мы дружно захохотали. Настроение было хорошее, несмотря на мороз и на тревожные фронтовые сводки. Москва пока не взята. Ну и что? Ещё чуть-чуть – и всё сбудется. Москва вот-вот будет нашей! Кое-кто уже выбрал фон для фотографий – зубцы Кремлевской стены.

…Мы проиграли тот бой. Ничего, будет и на нашей улице праздник, злобно подумал я. Я стоял возле контрольно-наблюдательного пункта и смотрел в окно. Там в кружке света от керосинки, окутанный табачным облаком, оберст Фогль сжимал побелевшими пальцами телефонную трубку. Он по-стариковски сгорбился, сник.

С самого дна моего сердца, из отчаяния, поднялась злоба, да такая громадная, что заслонила собою разум. Мы побеждали всех! И русских победим! Эта проклятая Ельня – всего лишь досадная ошибка, недоразумение. Мы быстро всё исправим! Спи спокойно, Дитрих!

…Нас было девять. В живых остался только я. Москву мы так и не взяли. А потом я получил от Магды открытку. Она поздравляла славного солдата вермахта со взятием Москвы – главного бастиона большевизма.

III

Ранним утром в самом сердце Берлина, на Вильгельмштрассе, рейхсминистр просвещения и пропаганды доктор Гёббельс шелестел свежей газетой. Он с увлечением разглядывал фотографии, размещённые там с его подачи.

Нарядная английская принцесса катается на пони. А рядом, для контраста, – фотография измождённого рабочего из Южного Уэльса. Гёббельс удовлетворённо хмыкнул. Мы вразумим англичан. Перетянем ихна свою сторону. И немецкому народу не повредит полюбоваться этим. Пусть гордятся – в Германии социальные различия практически стёрты.

Он, пожалуй, первый, кто понял, что успех пропаганде обеспечивает именно методичность. «Ложь, повторённая сто раз, становится правдой». Как только ребёнок мог самостоятельно держать ложку, в его ручку всовывали леденец со свастикой. Позже – флажок с нацистской символикой. А потом – школа, «Юнгфольк», «Гитлерюгенд», штурмовые отряды, военная служба, трудовая повинность. Главное – ни на минуту не предоставлять его самому себе! А потом им завладеет «Рабочий фронт» и не выпустит его до самой смерти, нравится ему это или нет.

Постепенно немцы усвоили, что «каждый новорожденный станет боеспособным солдатом», Германия – «великий народ без пространства», зато рядом «пространство без народа». Превосходство арийской расы снимало все вопросы. Задача понятна даже ребёнку – забрать себе это пространство!

Немецкая пропаганда взывала к традиционно сильным чувствам – национализму, готовности к самопожертвованию, бесконечной преданности властям и верности воинской присяге. Солдаты стали присягать лично фюреру.

Немецкие «чёрные» радиостанции за рубежом выдавали себя за рупор оппозиции. Но немцам-военнослужащим слушать иностранные радиопередачи запрещалось. Вот почему части вермахта на занятых им территориях немедленно радиофицировались. Партия не ослабляла свою мёртвую хватку и за тысячи километров.

Сегодня ночью с Восточного фронта пришла весть, заставившая Гёббельса вздрогнуть. Русские под Москвой перешли в контрнаступление! Вермахт перешёл к обороне! Чёрт бы их подрал! Они будут воевать, или нет?!

Надо грамотно её преподнести, эту неприятную, тревожную новость, чтобы не зародить и тени сомнения в умах немцев. Выкрутиться. Только не врать. Не врать! Линия фронта, правда, далеко от Германии, но всё же ложь – главный враг пропаганды. Никакая правда после лжи не восстановит доверия.

Он презрительно усмехнулся. «Правда»! Кому она нужна, эта правда? Мне нужна эффективность; правда – прислуга эффективности. Добавим один безобидный штришок… Лишь один. «Осуществлён стратегический отвод войск к западу от линии фронта». Вот так. Ровно на двадцать километров, исключительно для манёвра войск. Это всего лишь сокращение фронта. Никакого отступления не было!

Пусть все газеты голосят хором, но в унисон: «Сокращение фронта необходимо для завершения победы Рейха в справедливой войне!».

Теперь – Москва. Столица мирового еврейского заговора. Рассадник красной чумы. Главный трофей вермахта. О взятии Москвы следует сообщить заранее как о свершившемся факте. Военные не посмеют проиграть битву за Москву после того, как её выиграю я. Отступать им будет некуда.

Гёббельс снял трубку:

–Майснера ко мне.

В кабинет проскользнул высокий худощавый, похожий на аиста Майснер – лучший монтажёр, о мнению Гёббельса. Он блестяще владел техникой любого монтажа. Гёббельс кивнул, жестом пригласил сесть. Майснер молча сел и вопросительно взглянул на него. Приятная черта – не задавать дурацких вопросов. Он молча сидел и ждал указаний.

– С фронта пришло огромное количество фотоматериала, тысячи метров плёнки, – деловито заговорил Гёббельс. – Надо подготовить фотоснимки для первых полос газет. Пройдёмте в лабораторию. Я сам буду давать указания.

Майснер с готовностью кивнул и поднялся. Как же приятно с ним работать, чёрт побери, вновь с удовлетворением подумал Гёббельс.

Десятки тысяч метров плёнки еженедельно передавались в министерство просвещения и пропаганды, прямо с передовых, – при потребности всего в одну тысячу двести метров! Их слали в Берлин с фронтов до самой капитуляции.

Роты пропаганды даром свой хлеб не ели, работали они исправно. Военные журналисты были в полном смысле военными – обладали военной специальностью, и каждый своей, востребованной. Если ты ведёшь радиорепортаж с борта самолёта, будь любезен быть наводчиком, или штурманом. Лишнего человека на борт не возьмут.

Львиная доля материалов, доставленных с фронтов, использовалась для создания любимого детища Гёббельса – киножурнала «Дойче Вохеншау» («Немецкое еженедельное обозрение»). Хронометраж – сорок пять минут. В Германии его демонстрировали перед каждым кинопоказом вплоть до марта тысяча девятьсот сорок пятого года. Он шёл двухтысячным тиражом и в союзные, и в оккупированные, и в нейтральные страны – на пятнадцати языках с субтитрами. Показывали эту хронику и военнопленным. Чтобы знали, кто их пленил.

«Дойче Вохеншау» убеждал зрителя в правоте Германии и демонстрировал мощь вермахта. После просмотра такой кинохроники ни у кого не оставалось сомнения в том, что Германия непобедима. Всякое сопротивление ей бессмысленно. А победы вермахта – нечто само собой разумеющееся, точно вермахт – футбольная команда, не имеющая в своей лиге равных соперников и обречённая побеждать.

Радио без устали транслировало искусно смонтированные радиорепортажи «с места событий». За счёт эффекта присутствия они производили неизгладимое впечатление.

Главным трофеем Третьего Рейха было информационное пространство Германии. Это и погубило его, Третий Рейх.

…На следующее утро немецкие газеты вышли, украшенные великолепными фотографиями: радостные солдаты вермахта на фоне зубчатых стен московского Кремля! Генералы вермахта в парадных мундирах выстроились почётным полукругом на брусчатке Красной площади, как на светском рауте. Ура! Москва взята! Да здравствует Великая Германия!

На улицах Германии, радуясь, обнимались прохожие. На Восточный фронт полетели тысячи поздравительных открыток.