— Я знаю, кто она.

Старуха говорила по-английски с сильным акцентом и тяжело дышала. Сказав что-то Энрико на родном языке, она повернулась к Мадлен.

— Я сказала своему внуку, что ты навлечешь на нашу семью бесчестье. Я видела твои фотографии.

— Сильвестра!

Энрико снова перешел на родной язык, а Мадлен забилась подальше в угол.

Они вошли вслед за старухой в роскошный зал, отделанный серым мрамором. Явились двое слуг. Сильвестра отдала им распоряжения и обратилась к Мадлен:

— Твоя комната готова. Иди с Орсолой. У тебя есть вещи?

Девушка покачала головой. Энрико незаметно от бабушки подмигнул ей и жестом показал, чтобы слушалась.

Утром ее разбудили детские голоса, но после приема, оказанного ей Сильвестрой, Мадлен не посмела покинуть комнату. В изножии кровати лежала аккуратно сложенная одежда; ее платье и рубашка и шорты Энрико испарились.

Пришел Энрико вместе с горничной, которая принялась сервировать завтрак на веранде. После ее ухода Энрико передал Мадлен утренние газеты, пестревшие сообщениями о вчерашнем скандале.

— Если все похищения таковы, не представляю, из-за чего люди поднимают шум, — проговорила Мадлен.

Энрико криво усмехнулся.

— Однако нужно исправлять положение. Я сам займусь прессой.

— С каждой минутой романтичнее, — хихикнула Мадлен и вдруг помрачнела, вспомнив о Поле.

— Гони своих призраков, — посоветовал Энрико. — Наша кухарка Лара обидится, если ты не оценишь по достоинству ее чай. Она приготовила его специально для тебя: ведь ты — англичанка.

Мадлен прыснула.

— Я никогда не пью чай. Но, конечно, не стоит обижать Лару.

После завтрака Энрико отвел ее в сад.

— Погуляй. Если захочешь, спустись на пляж. Скоро я составлю тебе компанию.

— А сейчас ты не можешь остаться?

— Я должен объясниться с Сильвестрой. И с прессой.

И вот Мадлен сидела на полянке наверху горы и любовалась морем. Внезапно на нее упала тень. Она подвинулась, давая место Энрико.

— Знаешь, мне даже приятно быть твоей пленницей.

Он закатил глаза.

— Скажешь такое еще раз — потребую выкуп.

— Сколько я, по-твоему, стою?

— В лирах или фунтах стерлингов?

Мадлен пожала плечами.

— Я все равно бедна, как церковная крыса, так какая разница? Ты говорил с Сильвестрой?

— Ты ее боишься?

Мадлен кивнула.

— Она хочет потолковать с тобой. Не пугайся. Она намерена извиниться за вчерашнюю бестактность.

Мадлен назвала бы это иначе, но сочла за благо воздержаться от комментариев.

— Да, кстати. Я сделал заявление для прессы, что тебя никто не держит здесь силой. Ты разочарована?

Она с несчастным видом кивнула.

— Это очень глупо с моей стороны, но я хотела, чтобы Пол поволновался.

— Если интуиция меня не обманывает, сейчас он рвет и мечет, представляя тебя в когтях гнусного разбойника Энрико Таралло.

— Ты — гнусный разбойник?

— Я пошутил. Брось, не расстраивайся. Может, оно и к лучшему. Если он мог так поступить, да еще при посторонних, не такое уж он сокровище. Так же как и Шамира — не подруга. Правда, любовь не признает доводов рассудка…

Мадлен легла на спину и уставилась в небо. Пол и Шамира… Их измена наполнила мир вокруг жуткими призраками. Но сейчас, когда рядом был Энрико, они отступили, чтобы вернуться ночью, жечь ее воспоминаниями о том, как Пол просил слепо верить ему и обещал, что больше не будет никаких фокусов, никакой лжи, — и в то же самое время вынашивал черное предательство. Вырви он у нее сердце из груди — и то было бы не так больно. И тем не менее, появись он сейчас здесь, на горе, — она бы так и бросилась к нему в объятия!

Мадлен покосилась на Энрико, который сидел, рассеянно глядя вдаль. На острове так тихо, а Энрико так добр — остаться бы здесь навсегда!

— Не хочется уезжать, — пробормотала она.

— А как же публика?

Ее глаза наполнились слезами.

— Не надо, не говори так.

Он улыбнулся.

— Бедная, прекрасная Мадлен! «Девушка, завоевавшая мир демонстрацией своих прелестей»! Это из сегодняшних газет… Можно, я скажу, что думаю?

— Да.

— Лишиться родителей — трагедия для ребенка. Возможно, твоя жажда признания идет оттуда — из детства. Все мы нуждаемся в том, чтобы чувствовать себя единственными и неповторимыми. Должно быть, ты завидовала Мэриан, ощущала себя — как у вас говорят? — бедной родственницей. И вот ты стала показывать миру свою красоту в надежде обрести то, чем тебя будто бы обделили. Но, видишь ли, cara, среди чужих этого не найдешь. Это могут дать только родные — те самые кузина и тетя, которых ты запретила себе любить.

Отвернувшись, Мадлен наблюдала за порхающей бабочкой. Запретила себе любить… Может быть, так оно и было? Возможно, Энрико прав: ею двигали зависть и детская потребность в любви и ласке? Однако Мадлен слишком слабо разбиралась в психологии и слишком плохо знала себя, чтобы ответить на этот вопрос. Ей вспомнились слова Мэриан, сказанные в отеле «Плаза»: «Я знаю тебя, Мэдди, лучше тебя самой; вот почему мне очень, очень жаль, что так вышло…» Очевидно, Мэриан имела в виду то же, что Энрико. Мадлен проглотила комок в горле и закрыла глаза, словно отгораживаясь от того, что произошло в Нью-Йорке. Слишком тяжело вспоминать о Мэриан, слишком больно…

— Я вот думаю, — нарушила она молчание, — может, Пол сделал это для книги? Он и раньше нарочно пугал меня — только чтобы посмотреть мою реакцию. А потом он это описывал.

Энрико молчал. Открыв глаза, Мадлен увидела, что его густые брови сошлись в одну напряженную линию.

— Вот как? Но это же бесчеловечно! Хотя, если это правда и ты все еще любишь его, ты его простишь. Но тебе будет трудно.

Мадлен задумалась. Каким-то непостижимым образом этот человек задел в ее душе сокровенную струну, и ей не хотелось расставаться.

— А теперь, — Энрико поднялся и помог ей тоже встать, — ты не видела моих сыновей? Я обещал покатать их на яхте.

— Они убежали в дом. Наверное, им было неприятно меня видеть.

— Ах, cara, постарайся понять. Они всего лишь дети, недавно потерявшие мать, и боятся, что ты украдешь меня. Пойду их успокою. А ты ступай к Сильвестре.

После обеда нагрянула мать Энрико с двумя дочерьми и их мужьями. Сильвестра велела Мадлен оставаться наверху, пока ее не позовут. Родня требовала объяснений. И она ждала, с замиранием сердца прислушиваясь к зычным голосам и хлопанью дверей. Не помогли ни извинения Сильвестры, ни ее доброта. Судьба забросила Мадлен так далеко от дома, что, когда Энрико зашел за ней, она чувствовала себя одинокой и беспомощной.

— Тс-с-с, — прошептал Энрико, беря в ладони ее пепельно-серое лицо. — Все в порядке. Мы с Сильвестрой на твоей стороне. Мама не понимает, но она не причинит тебе зла.

— Может, нам лучше не встречаться?

— И что она подумает? Что ты — трусиха.

— Я и есть трусиха, — подтвердила Мадлен и улыбнулась. Рядом с Энрико все страхи казались смешными.

— Сегодня вечером мы рано сядем ужинать, чтобы мальчики повидались с бабушкой перед сном. Все соберутся к столу, и ты тоже должна быть среди нас.

За мясным блюдом атмосфера накалилась. Чувствовалось, что ни Сильвестре, ни Энрико не удалось полностью развеять подозрения его матери. Это была суровая женщина с худым, острым лицом и волосами цвета охры, совершенно не похожая на Энрико. Ее слова, обращенные к гостье, были пропитаны таким ядом, что Энрико взял на себя труд отвечать за Мадлен. Сестры делали вид, будто их интересуют только Энрико и их собственные дети, однако и от них шли волны ненависти.

— Слава Богу, это уже позади, — сказала Мадлен, входя в свою комнату. — Господи, как же они меня ненавидят!

— Они продемонстрировали дурные манеры и вопиющее бессердечие. Если бы тебе завтра не уезжать, я бы сегодня же попросил их покинуть этот дом.

Внутри у Мадлен все сжалось.

— Мне обязательно нужно ехать завтра?

— Да.

Она подошла к окну — опустить жалюзи. Энрико наблюдал за ее силуэтом в лунном свете, и его сердце сжалось от внезапно нахлынувшего чувства жалости к этому одинокому существу.