Моя праворукая японка-десятилетка послушно исполняла привычные маневры, объезжая до боли знакомые московские колдобины, колодцы, выпирающие чуть не на полметра над уровнем дороги, и придурков за рулем, иногда набирая «невероятную» скорость в 5 км/час, а я продолжал путешествовать, выстраивая замысловатые маршруты и иногда прислушиваясь к радиоведущим.

…Прибавил шагу – после фантастического буйства природы Дилижана, тоннель казался мрачным местом. Навалилась усталость, и когда деревенский парень Валера привез меня и еще четверых попутчиков к северному берегу Телецкого озера, кедровый сруб оказался лучшим лекарством. Проспав почти сутки, я вышел прогуляться по Халактырскому пляжу, вдыхая полной грудью воздух Тихого океана и с некоторой опаской поглядывая на следы вдоль всей линии прибоя – похоже, медведица с медвежатами ночами добирают остатки путины.

Вот, люблю Алма-Ата, и все тут. А ведь я там был-то всего раз, но как-то запал он в душу. Главное – в городе все логично и просто, квадратно-гнездовое устройство, как в Штатах. Знаешь перекресток – иди, не промахнешься. Поднялся на Медео, любуюсь на горные красоты…

Пора домой! Спустился от Чарвакского водохранилища вниз по горному серпантину, любуясь полноводным Чирчиком и маячащими вдалеке снежными шапками Сиса и Масиса. А вот и Кибрай. Вошел в родной город, и через часик добрался до Боткинского. Господи, как давно я не был у своих!..

***

Ураган прошел волной, посеяв хаос во дворе. От него остались сломанные ветки деревьев, сорванные рекламные щиты, полегшие цветочные клумбы. За ураганом, когда уже казалось все успокоилось, двор накрыл короткий и мощный ливень, довершив картину разрушения и добавив ко всему сотворенному ветром еще и огромные лужи, похожие скорее на небольшие озерца. В пару минут после всего этого буйства стихии соседи положили конец истерикам своих машин, и стал слышен шум воды, устремившейся в канавы, и уносившей с собой листья, обрывки бумаги, потерянные кем-то игрушки и пустые банки.

Наконец установилась тишина. Воздух звенел непривычной чистотой, деревья потихоньку расправляли кроны и из подъездов на улицу вновь потянулись жители. За всем этим наблюдала маленькая девочка, прислонившись лбом к окну полуподвального помещения, откуда ей были видны только ноги прохожих, да поникшие стебли цветов. Снаружи, под козырьком оконца, притулилась кошка, пождав под себя лапы и внимательно наблюдая за перепрыгивающими через лужи людьми.

Выглянуло солнце, а за ним из подъезда на улицу выкатилась гурьба соседских мальчишек. «Ну, мне пора» – с грустью сказала кошка. Девочка кивнула в ответ: «Завтра увидимся».

***

Так толком и не понял в начале пути, как тут оказался – то ли сам вызвался, то ли меня выбрали. Кто-то говорит, что и задаваться этим вопросом не стоит, все, мол, предрешено, твое дело исполнять. А там минуешь промежуточный финиш, тебе все и станет ясно. Хороший совет, сразу же путаница из головы пропадает, становится как-то легче шагать. Ну и пошагал.

Вначале дорога шла все больше по лужайкам, наполненным солнечным светом и пением птиц, по красивым местам с благоухающими клумбами цветов и прекрасными плодовыми садами. Иногда случались остановки в милых уютных домиках, где всегда пахло одинаково – парным молоком, свежей выпечкой и цветочным мылом. Так продолжалось долго, но как-то не вдруг, незаметно, к этим привычным запахам начали примешиваться незнакомые –духов, пота, табачного дыма и алкоголя. В самом начале пути об этом предупреждали, говорили, что придет такое время и длиться будет оно долго, сначала доставляя массу радостных мгновений, но постепенно все больше и больше надоедая, утомляя и наполняя жизнь острым ощущением пустоты. Так и случилось. А потом наступил следующий этап, о котором говорили особо, и особо же предостерегали от панических реакций, страхов и уныния. И вот он начался.

Прежде особенного внимания ты сам от себя не удостаивался, все больше по сторонам поглядывал, пытаясь произвести впечатление и оценивая, удалось ли. А тут вдруг начался участок пути, сплошь увешанный зеркалами. Идешь, смотришь вокруг, а там никого, кроме тебя. Вот ты в полный рост, вот лицо крупно, а потом – бац, какая-то мерзкая рожа, вся красная, с пеной у рта, глаза на выкате, рот нараспашку… Господи, страх-то какой, кто же это? Присмотрелся, а это ведь ты, собственной персоной. И тут же, как по волшебству, вспомнил – когда это и где было. А потом и другие изображения, и снова все вспомнилось как наяву. Самое примечательное и печальное, что ничего хорошего не отражалось в тех зеркалах, словно его и не было, а только мерзость всякая, боль и стыд перли из самых глубин отполированных поверхностей, чем дальше, тем больше. И все так узнаваемо, так четко и натурально, словно кто-то с камерой ходил за тобой и снимал всю твою жизнь, минуту за минутой. И вот теперь смотри, наслаждайся. И не отвертишься, глаз не закроешь, тут же лбом в стекло – хрясь…

Казалось, что это никогда не прекратится, настолько все было долго и мучительно, но каждый, кто пережил этот этап пути, знает, что всему приходит конец. Но вот что самое интересное – никто в начале ни словом не обмолвился, что же будет потом. И вот стоишь ты, оглядываешься – зеркал больше нет, вокруг вновь тишина и спокойствие, дорога уходит вдаль за горизонт, а ты знать не знаешь, идти по ней или уже нет, ведь совета-то никто не дал. И напал страх. Стоишь, трясешься, а тут как назло еще и тучи набежали, молнии сверкают, гром грохочет и – дождь как из ведра. Промок до нитки, замерз, и чтобы согреться решил пробежаться немного по дороге, вперед. Только сорвался с места, тут же выглянуло солнце, небо прояснилось и снова стало как-то все легко и просто.

ГЛАВА IV

Дар

Надо прожить целую жизнь, чтобы на закате дней Господь одарил тебя несколькими крупицами Великого Знания. Поглощая огромные пласты земных наук, окружая себя массой ненужных вещей и людей, ты словно слепой щенок тычешься мордой в каждое новое препятствие, запоминая запахи, очертания и звуки, пока, наконец, не осознаешь всю тщету земного существования.

Тебе говорят: «Не спеши, остановись, оглянись!». А ты продолжаешь свой бессмысленный поход за тем, что не даст тебе ни успокоения, ни благополучия, ни радости, а лишь боль, душевные терзания и постоянный голод. И только редкими ночами, вдруг открыв глаза, замираешь от ощущения беспричинной радости, и молишь Его: «Прошу, продли этот миг, мне в нем так хорошо!» Но нет ответа, да и не будет! Только там, за гранью времен, ты вновь станешь частью Потока, а тут сам решай, в чем смысл этого краткого отрезка Пути, за что наказан, и что возьмешь с собой из этой реальности – в те, следующие.

Благословенны художники – им дано останавливать время и созерцать! И мы останавливаемся, колыхнувшись толпой и вытягивая шеи, чтобы через десятилетия вдохнуть потрясение того момента, когда мастер положит первый мазок на холст, сделает первый удар молотком, щелкнет затвором фотокамеры. Вдруг сердце замрет, очарованное настроением мастера, и мы вспомним все, до мельчайших подробностей: пыльные дороги детства, живительную влагу арыков, вкус горячей лепешки и аромат дыни, понурых осликов, тянущих повозку с седобородым стариком, чей зычный голос – «старый вещь!» – разносится по окрестным домам, и на этот крик несутся девчонки и мальчишки, чтобы выменять что-нибудь ненужное на умопомрачительно вкусный шар самодельного попкорна. А еще мы обязательно вспомним первое робкое и опьяняющее прикосновение к плечу любимой однокурсницы, непередаваемой красоты поля красного мака в предгорьях, куда весь класс ездил на майские, древний карагач, в тени которого было так приятно спрятаться от испепеляющего солнца, вечернее марево, от которого избавлял только полуночный шабада, открытые настежь двери и окна, и мам, кричащих с балконов: «Мультики!» …

Пора! Зирвак на подходе, рис замочен, шакароб в холодильнике, на низком столике, поодаль от учага, лежат четвертованные холодные «юсуповские» помидоры, зеленый лук, блюдце с густо посоленными шкварками думбы, растерзанные лепешки, в пиалы уже разлита ледяная жидкость, а вокруг – как-то сразу помолодевшие лица друзей ушедшей юности.