И вот наступило то утро, когда ее не стало.

Теперь я живу один. Снова все так, как было прежде, до ее появления – общаюсь с людьми, работаю ради денег, люблю жену, детей, друзей, машину, боюсь почти всех собак, многих кошек и прочую живность. Совсем не боюсь людей, считаю это своей ошибкой, но не перестаю их не бояться; смотрю по вечерам фильмы, спорю с тещей, пытаясь отговорить ее от плохих сериалов (не помогает пока) … В общем, все так, как и было когда-то, до ее появления, но это я, кажется, уже говорил.

***

Резкий звонок порвал тишину в комнате и заставил испуганно вздрогнуть. «Кто бы это мог быть!» – подумал я и пошел открывать дверь. На пороге стоял мальчик лет двенадцати. На нем была вылинявшая, но выстиранная и тщательно выглаженная рубаха, и отутюженные брюки. Ноги были обуты в слегка потрепанные, но такие же аккуратные и чистые, как и вся прочая одежда, туфли. Он молча посмотрел на меня и, не сказав ни слова, прошел в комнату. Оторопевший, я последовал за ним, забыв закрыть входную дверь.

Мальчик сел в кресло у компьютера, и вновь взглянул на меня. И снова я как-то растерялся, не зная, что же делать дальше. Вдруг мои губы сами произнесли: «Чаю не хочешь?» Мальчик кивнул утвердительно, не отрывая от меня глаз. Я как-то неловко повернулся, чуть не сбив на пол чашку со стола, и отправился на кухню.

Все время пока закипал чайник, я, доставая чашки и насыпая печенье с конфетами в неглубокую вазу, прислушивался, не происходит ли что-нибудь в комнате. Но оттуда не доносилось ни звука. «А не примерещилось мне все это?» – подумалось грешным делом, и я тихонько заглянул в комнату. Мальчик сидел на месте, неподвижный и сосредоточенный. Я вернулся к приготовлению чая. «Вот странно-то! Как это я так растерялся. – Крутились мысли в голове. – Да и кто это мог бы быть? Соседских мальчишек я наперечет всех знаю. Посторонний… Но в подъезде домофон, да и почему ко мне! Может быть, ему помощь нужна, а он немой, сказать не может. Вон как он мрачен. Нет, глупости, он бы написал или знак подал. Надо спросить. Ладно, сначала чаем напою, потом узнаю».

Чайник давно вскипел, а я все стоял, погруженный в свои мысли о нежданном и странном визитере, пока звук закрывающейся входной двери не вывел меня из оцепенения. Я подбежал к двери, открыл ее и выглянул на лестничную площадку. Там никого не было. И комната опустела, мальчик исчез. Еще больше растерявшись, я огляделся, и тут мой взгляд упал на светящийся монитор, где крупно мерцало: «Спасибо».

***

Творчество умерло в тот момент, когда появились деньги. Правда, произошло это, конечно же, не враз – это сказано так, для красного словца, а на самом деле, все происходило долго. Первая монетка, вторая, тридцатая – шаг за шагом, век за веком творчество медленно и мучительно умирало, пытаясь хоть как-то остаться полезным для человека. Подаренное тому в качестве компенсации за тяжелый труд по добыванию хлеба насущного, творчество старалось приспособиться даже к тем, кто делал монеты, а потом и бумажные деньги, но там было плохо – пахло как-то неприятно.

Когда появилось искусство, перед творчеством, казалось, открылись новые перспективы. Но искусство так быстро поделилось, да еще и на столь великое множество видов и подвидов, что творчество просто не поспевало за этими изменениями, а когда ему удавалось все же догнать какой-то из них, оказывалось, что и там пахнет так же, как у деньгоделателей. Да еще и украшательства эти донимали, которыми искусство безудержно пользовалось. Громадные залы с миллионами свечей, золото, тяжелые портьеры и особенно бесконечные мраморные лестницы, которые доставляли наибольшие неудобства, ибо поспевать за быстроногим и легким на подъем искусством было просто не по силам.

Ведь как было изначально задумано, ну, в смысле, после того, как был вынесен вечный приговор – работа целый день, с утра до ночи, а уж потом вышивание, рукоделие всяческое, инструмент смастерить, сесть, порадовать хорошей песней домашних. Раз в неделю собирались, танцы, музыка и прочие забавы. Про того, кто лучше всех владел инструментом, да про сладкоголосых певцов молва растекалась по всей округе. Приезжали с соседних мест, зазывали поиграть на свадьбах или не танцах, но ответ был один – нет, завтра ж с утра работать. А теперь что – все, кому не лень, бренчат, а чистота ушла. Нет больше той, исконной чистоты.

Все! Решено – пора помирать для всех этих непутевых. Выбрало творчество место поприличней, да потише, откинулось навзничь, крылья сложило и приготовилось покинуть сей мир в поисках других, более привлекательных. Но вдруг прежде тихое место, выбранное для мига прощания, стало наполняться прекрасными лицами. Они почти не разговаривали, просто тихо садились в кружок, внимательно смотрели и слушали, ожидая творческих напутствий.

Вот же удивительно как обернулось – стоило только остановиться, осмотреться, чтобы выбрать подходящее место – и нисколько не важно для какой цели – как тут же все стало ясным и понятным. А то все беготня, суета, мишура. Все поспеть, поспеть… Спроси куда, никто не знает.

***

Ветер рвал стройные ряды низкорослых кустарников, растянувшихся до горизонта. По всему огромному полю носились обрывки ваты, сухие стебли, то ударяясь о землю, то взмывая высоко в воздух. Такого ужаса местные старожилы еще не переживали, да и предки им о таком не рассказывали. А ветер все усиливался, срывая крыши с их ветхих домиков, покрытых соломой и поднимая столбы пыли, пока все видимое пространство не заволокла сплошная грязно-желтая пелена. Вот уже и реки не стало видно.

Это буйство стихии началось как-то внезапно. Солнце стояло уже высоко, воцарилось привычное марево, от которого люди, работавшие в поле спасались повязками вокруг головы и соломенными шляпами. Широкая глубоководная река так же мерно несла свои воды в океан, и по ее берегам то тут, то там виднелись стайки детей, плескавшихся в освежающих водах. Все как обычно, и тут налетел ураган. Работники, испугавшись, бросили свои мешки для сбора урожая и побежали с поля, на ходу выкрикивая имена своих детей. А те застыли в ужасе и наблюдали как вскипают волны на поверхности такой спокойной всегда реки, пока родительские голоса не вывели их из оцепенения.

В домах находиться было опасно, и все жители деревни собрались в перелеске, где ветер не так бушевал, сдерживаемый стволами и кронами деревьев. Собравшись в круг, они пытались понять, что же такое происходит, почему вдруг природа так разбушевалась. Так они просидели достаточно долго, как вдруг ветер внезапно стих. Пыль медленно оседала, вот уже появились и очертания домов, многие их которых лишились своих соломенных шапок, а по дворам валялся разметанный стихией нехитрый крестьянский скарб. И только одна хижина оставалась нетронутой, словно стихия обходила его стороной. Жители деревни сразу вспомнили вчерашний вечер и поняли все.

Минувшей ночью, как обычно, в деревенском трактире выступал местный музыкант. В конце вечера, когда все уже подустали от танцев и выпивки, он сказал, мол, сегодня в полночь у него назначена встреча, которая изменит всю его жизнь. Собравшиеся посмеялись, приняв слова музыканта за шутку, и начали потихоньку расходиться по домам. И вот оказалось, что это была совсем не шутка.

Люди все поняли – встреча произошла, но она изменила не только жизнь их соседа, но и всей деревни. Теперь, пришли они к выводу после недолгого обсуждения, оставаться тут совсем небезопасно, надо срочно собирать скарб и подаваться восвояси. Не успели они придти к этому заключению, как на пороге своего уцелевшего дома появился тот самый музыкант, огляделся, потом достал из-за спины гитару и взял тихий аккорд. Природа тут же отозвалась – ветер короткой волной пробежался по верхам кустарников. Музыкант усмехнулся и собирался было взять еще один аккорд, как услышал из пролеска: «Оооох!» Это испуганные жители одновременно выдохнули, ужаснувшись произошедшему, и медленно попятились под взглядом музыканта, наседая друг на друга. Но тот жестом призвал их остановиться, и произнес негромко: «Не бойтесь, я ухожу от вас, у меня теперь другая дорога. Прощайте!».