— Холли, — бормочет он мое имя.

Я хватаю его за руку.

— Я здесь, Деда. Теперь мы в безопасности.

— Деррик?

— Деррик спас нас.

Я не в состоянии больше сдерживать слезы, и они катятся вниз по моему лицу, падая на Деда.

Деррик спас нас. Он ударил своего отца, он выбрал нас.

Глава 37

Ноги торопят меня, хотя я делаю преднамеренно медленные шаги. Я подхожу к Холли с мачете в руке, холодная сталь подводит меня на один шаг ближе к смерти, к ее смерти. Я запланировал этот момент со спокойствием и трезвой оценкой добра и зла, мира и насилия. Но на войне границы размылись, оставляя после себя страдания и смерть.

Желая насилия, я облизываю губы и делаю еще один шаг в сторону моей добычи. Сердце Холли бьется внутри моей груди. Ее мысли — мои мысли, и я наслаждаюсь ее страхом.

Воздух сгущается между нами в один сплошной импульс — страх.

Когда я иду к ней, мое тело толкают на землю. Я не успеваю среагировать или ответить.

Деррик наносит удар кулаком в мое лицо, и нос взрывается от боли. Затем он бьет кулаком в живот, и я падаю на колени, хватая ртом воздух.

— Бэб, — хриплю я.

Но он не останавливается.

Внезапно он наваливается на меня, и я защищаюсь, нанося беспорядочные удары. Мы перекатываемся и кряхтим, несмотря на то, что мы — семья, и это единственное, что у нас осталось. Кровь брызжет на бетонный пол, но, несмотря на это, мы продолжаем. Машинально мы переворачиваемся, погружая кулаки в плоть друг в друга.

До тех пор, пока я не чувствую, как холодная сталь прижимается к спине моего сына.

Я вытаскиваю пистолет из кобуры Деррика, прежде чем он успевает осознать, что я делаю.

Я никогда не намеревался стрелять в собственного сына, но планы изменились. Мы можем либо пасть жертвой их или приспособиться, даже если изменение причиняет боль... особенно, когда больно нам.

Снимаю пистолет с предохранителя, пот стекает по моей спине, пока я закрываю глаза.

Прости меня, Эрика.

Громкий бум разносится по помещению, сбивая меня на землю. Остатки человечности во мне умирают, когда я понимаю, что сделал. Я выстрелил в мою единственную связь с Эрикой.

Кровь кипит, а душа становится холодной, пустынной.

Пустая трата времени. Моя жизнь имела значение только тогда, когда Эрика была в ней. Она была светом в моей темной жизни, и она дала мне повод, чтобы уйти от зла внутри меня и оставить все позади, жить в солнце, сияющем внутри нее.

Она видела хорошее во мне, и я верил ей.

А теперь?

Лежа на холодном полу, я знаю, что она ошибалась.

Она догадалась, что ошибалась. Вот почему она хотела развода. Вот почему она поверила мне, когда я угрожал ее жизни после того, как она сказала, что уходит от меня. Вот почему она пыталась выпрыгнуть из машины.

Вот почему она мертва.

Я пытаюсь блокировать память, но она пробивается через фальшивые воспоминания, всплывая на этом же месте.

Я убил ее.

Сначала медленно. Так медленно, что она даже не видела, как тьма вползает в нашу жизнь, пока она все не поглотила. Она просила о разводе несколько раз до той роковой ночи. Я не позволил ей это сделать.

Я слишком любил ее, чтобы позволить ей уйти от меня. Она была единственной, кто удерживал моих демонов в страхе. Без нее я бы вернулся к тому, кем был, — к чудовищу, чьей единственной радостью было охотиться на тех, кто слабее меня.

Но она не могла больше жить со мной. Поэтому открыла дверь и попыталась выпрыгнуть из машины. Когда я схватил ее, то свернул на другую полосу и столкнулся лоб в лоб с другой машиной.

Я сделал это, не они.

А сейчас я стрелял в нашего сына.

С трясущимися руками я поднимаюсь с земли, но боль в животе делает меня беспомощным. Положив руку на живот, я замечаю кровь. Подношу дрожащие руки к лицу и недоуменно смотрю на них.

— Ты хотел застрелить меня, — Деррик стоит надо мной, его лицо исказилось от отчаяния. — Ты хотел застрелить меня, папа, — повторяет он, его голос слабый, как у испуганного мальчика.

— Ты боялся воды. Ты помнишь это? — спрашиваю я его.

Он опускается на колени передо мной, прижимает свой лоб к моему и кивает.

— Поэтому ты водил меня к пруду недалеко от нашего дома каждый день, чтобы научить плавать.

Деррик берет мою руку в свою и сжимает. Я ненавижу то, каким грустным он выглядит.

— Никогда мой мальчик ничего не боялся, тем более воды.

Деррик смеется так, как делал это всегда, но быстро успокаивается.

— Я сожалею, папа. Я…

— Ты поступил правильно, — я последний раз ловлю его пристальный взгляд. — Я горжусь тобой.

Поднимаю руку к его щеке, и он удерживает ее там. Сирены приближаются к дому, но я знаю, что они не успеют. Убив бесчисленное количество раз, я знаю, что такое — ощущать смерть. И это смерть.

Это отвратительно.

Это освобождает.

Мое существование не более, чем ошибка природы. Внутри меня монстр, это дико и жестоко, но красиво.

— Я очень сильно любил твою маму.

— Я знаю, папа. Я знаю, — он сжимает мою руку, прижимая ее крепче к своему лицу.

Я сопротивляюсь слезам, он не должен видеть, что я плачу.

— Я любил ее так, будто не было завтра, — завтрашний день так и не наступил. — Этого было недостаточно. Я не смог заставить ее остаться.

Любовь, которую я испытывал к ней, поддерживала меня, помогала мне выжить, но только в тот момент, который определял меня.

Чудовище. Чудовище и я держимся за руки, приветствуя вместе мрачное безмолвие смерти.

Деррик держит руку на щеке еще долго после того, как я закрыл глаза.

— Папа.

Я слышу, что Деррик зовет меня еще раз, но комфорт в тихих уголках смерти также взывает ко мне, и я отвечаю ей.

Глава 38

Ненавижу больницы. Они предназначены для спасения людей, но иногда все, что они делают, — ломают их. В успокаивающих стенах члены семьи страдают в течение нескольких дней, только чтобы увидеть, как их близкие умирают. Да, я ненавижу больницы.

Приехав, больничный персонал забрал Деда и Трэвиса, пока медсестра приводила меня в порядок, а затем перевязала мои раны. Но это не заметные раны, причиняющие боль. Это те раны, которые вырезаны в моей душе и которые будут преследовать меня каждый день и каждую ночь.

После того, как она закончила со мной, я пошла искать Деда только для того, чтобы услышать, что врачи еще работают с ним. Медсестра не сообщает никаких подробностей, и я слишком напугана, чтобы спрашивать, поэтому ищу Трэвиса и нахожу его в отдельной палате в отделении неотложной помощи.

Его взгляд озлобленный. Светлые глаза потемнели до коричневого, настолько темного, что они выглядят почти черными. Его тело изранено пытками, которые он терпел. Оно отмечено моим ужасным прошлым. Многие шрамы останутся навсегда. Я пыталась спасти его от худшего, но Мандо доставляло удовольствие причинять мне боль.

Разве есть лучший способ причинить мне боль, как не через людей, которых я люблю?

Остановившись в дверном проеме, я смотрю, как Трэвис орет на медсестер. Они терпят его, и я благодарна им за это. Наблюдая за ним, замечаю, что его взгляд наполнен страданием и болью — я хочу забрать себе его муки. Почувствовав, что я стою в дверях, он поворачивается ко мне лицом и крадется в мою сторону, уже сняв все датчики, отслеживающие его состояние, которые пытались надеть на него. Он поднимает меня одним быстрым движением и усаживает к себе на колени. Я прикасаюсь своими губами к его шее, делая глубокий вдох.

— Холли, — выдыхает он мое имя мне в волосы.

Я зажмуриваю глаза в молчаливой молитве.

Медсестры оставляют нас, наверное, воспользовавшись тем, что Трэвис слишком занят мной, чтобы кричать на них. Я обнимаю его за шею и нежно целую в губы. Он углубляет поцелуй, зарываясь пальцами в мои волосы. Мягкий ропот зависает в воздухе, поскольку мы знаем, что самое страшное позади, мы в безопасности.