— Нет.

Я хочу поспорить с ним, но он прикладывает палец к губам, а потом подходит к Трэвису. Я следую за ним, он шагает, держа в руках мое сердце. Я качаю головой, но делаю выпад вперед, когда он пинает Трэвиса в живот.

— Все нормально, — Трэвис, ошеломленно глядя на меня и пытаясь успокоить между удушливыми вздохами.

Я падаю рядом с ним, положив руку в утешительном жесте ему на щеку.

Его боль — это моя боль, и она приводит меня в ужас.

— Я в порядке, Холли, — шепчет он в изгиб моей шеи, когда я наклоняюсь, чтобы обнять его.

Слабо всхлипнув, я сижу, шаря взглядом по его телу в поиске травм. Испытываю временное удовлетворение, когда замечаю, что Мандо сдержал свое обещание и зашил ножевую рану Трэвиса.

Взгляд Трэвиса пробегается по мне, и слезы от причиненной боли катятся вниз по моей щеке, падая на него. Усталость овладевает моим сломленным духом, но я ищу надежду или способ спасти любимых мною мужчин.

— Я в порядке, — повторяет Трэвис, но я опускаю глаза, не в состоянии встретиться с его взглядом.

— Вот как будет дальше! — кричит Мандо, отчего Трэвис и я подпрыгиваем. — Каждый раз, когда ты сделаешь что-то, что рассердит меня, или будешь противоречить тому, что я говорю, или будешь дерзить, твоему парню будет больно. Это твое наказание за побег, — он пожимает плечами, как будто ничего страшного не произошло. — Ты будешь смотреть, как твой дедушка медленно умирает. Возраст и данные обстоятельства — его злейшие враги, и твой парень будете страдать в твоих руках, — он хлопает в ладоши — раз, два, три — прежде чем развернуться и оставить нас в сарае.

По крайней мере, на этот раз он оставил свет.

Мои руки и ноги развязаны, и рот не заклеен. Это расчетливый ход, потому что он знает: я не уйду.

Борьба, которой я обучалась, превращается в небольшое, легко гасимое пламя, когда я думаю о пытках Мандо, которым он может подвергнуть Деда и Трэвиса, если я буду бороться или убегу, чтобы обратиться за помощью. Я не могу их защитить, но, по крайней мере, могу остаться рядом с ними.

Я сознательно подавляю эмоции, бурлящие во мне, и целую Трэвиса в губы, в то время как мои слезы потоком катятся на его щеку. Это из-за меня он попал в неприятности. Он будет страдать и, в конечном счете, умрет, потому что имел несчастье встретиться со мной.

Я рассматриваю стены, подумывая, как бы вырвать цепи, державшие его в заложниках, но знаю, что это бесполезно. Мандо тщательно подготовился. Он один раз облажался, и я сбежала. Он не позволит этому повториться.

— Прости, — шепчу я в губы Трэвиса, снова его целуя.

— Единственный, кто должен извиняться, это я, — отвечает Трэвис. — Я знал, что мы шли в ловушку, но не смог это предотвратить. Я был недостаточно быстрым. Я упустил его... он старик, чертов старик, — он смеется, но в его смехе отсутствует юмор. — Старик надрал мне задницу.

— Да, серьезно, Трэв, что с тобой происходит?

Несмотря на обстоятельства, нам все еще удается смеяться. Это не хохот до слез. Черт, мы даже смеемся неубедительно, но это часть нас — часть того, что Мандо не может отнять.

У Трэвиса по-прежнему кровоточат раны на бедре, поэтому я поднимаю его шорты вверх по ноге и делаю все возможное, чтобы надавить на них, как видела в кино. Он кривит лицо от боли, и его глаза темнеют.

— Трэв, — начинаю я, с тоской наклоняя лицо.

— Я в порядке, Холли. Это кровотечение остановится самостоятельно.

Я не так в этом уверена. Но разве я знаю, что делать в такой дурацкой ситуации?

Киваю головой, пытаясь скрыть печаль.

— Я должна проверить Деда.

Трэвис слегка кивает, а его глаза смотрят на меня со всей напряженностью, пока я иду к Деду. Приблизившись, нахожу старое одеяло в нескольких метрах от него и прикрываю его голое тело. Он до сих пор вздрагивает во сне, я подворачиваю одеяло под ним в надежде, что оно его согреет. Я разрываюсь между тем, чтобы обнять его и просто оставить в покое. Если бы не рваные вдохи, от которых его тело дрожит каждый раз, когда он вдыхает и выдыхает, я бы сказала, что он выглядит спокойным. Глаза закрыты, сухие губы приоткрылись, во сне его лицо спокойно, морщины разгладились.

Мне придется попросить у Мандо воды для того, чтобы намочить тряпку: Деду нужна жидкость. Если Мандо хочет играть, то ему придется немного уступить.

Бешеные эмоции охватывают меня, я сижу и наблюдаю, как грудь Деды двигается вверх и вниз, в то время как слезы дорожками катятся по лицу. Мягко прикоснувшись губами к воспаленному лбу Деда, я отрываю от одеяла два куска ткани и возвращаюсь к Трэвису, где прилагаю все усилия, чтобы перевязать его раны. Убедившись, что это лучшее, что я могу сделать, ложусь рядом с ним.

— Ты должна уйти, — призывает он меня, когда я кладу голову ему на грудь.

Я не могу уйти. Он должен знать это. Если я уйду за помощью или убегу, Мандо убьет Деда и подвергнет пыткам Трэвиса. Все во имя извращенной любви.

Я слушаю сердцебиение Трэвиса, признавая его своим собственным, и продолжаю влюбляться не только в него, но также в спокойствие, которое он приносит. Даже сейчас, когда смерть и боль окружают нас, я кладу голову на него, и через пару секунд страх вдруг исчезает, позволяя мне отдохнуть, пока я слушаю звук его сердцебиения.

— Ты должна уйти, Холли, — повторяет Трэвис, перед тем как я засыпаю.

Я даже не пытаюсь ответить. Я там, где мне нужно быть.

Я резко просыпаюсь с пульсирующей головной болью, которая со временем только ухудшается. Отстраняюсь от Трэвиса, надеясь, что не разбужу его, пока привыкаю к темноте. Видимо, Мандо возвращался и выключил свет, пока мы спали.

Ненавижу быть в неведении. Но больше всего я ненавижу находиться в этом сарае в темноте. У нас ничего не выйдет в этот раз. Как я и думала, я умру здесь. Хуже: я умру после того, как увижу, что оба мужчины, которых я люблю, страдают и умирают.

— Доброе утро, принцесса, — голос Трэвиса звучит бодро, но когда мои глаза привыкают к темноте, я вижу его усталое выражение лица, это выдает его.

Я закатываю глаза, желая подыграть, в какую бы игру он ни захотел сыграть, если это помешает сосредоточиться ему на том, где мы находимся и как сюда попали.

— Почему это ты такой веселый?

— О, не знаю, — улыбается он своей кривой полуулыбкой.

Мои губы растягиваются в маленькой улыбке.

— Возможно, потому что на моей груди лежала самая красивая девушка, пока я привязан. Я в твоей власти, принцесса, — подмигивает он.

Но он не просто связан, он прикован к земле. Раны от стрел больше не кровоточат, но они далеко не в порядке. Его глаза практически полностью опухли, а губы рассечены, но все же этот сумасшедший подмигивает мне.

— Глупо, Трэвис. Действительно глупо.

— Мужчина может помечтать.

Он отводит взгляд от меня, и я морщусь, когда вижу боль, промелькнувшую на его лице.

— Что я могу сделать? — спрашиваю я, поглаживая пальцами его щеку.

— Ранее он принес ведро. Я не знаю, что в нем.

Кивнув, я встаю, чтобы подойти к ведру с другой стороны сарая. Я прохожу мимо Деда, бормочущего во сне. Надеюсь, его мечты забрали его отсюда, подальше от страха, боли и беспомощности.

— Это вода, — объявлю я, смотря в ведро.

По крайней мере, я так думаю, но нет никакой гарантии. Это вполне может быть вода, смешанная с мышьяком. Я наклоняюсь, чтобы понюхать ее, но, вдохнув, понимаю, что нет никакого способа определить запах мышьяка.

— Принеси его сюда, чтобы мы могли провести романтический ужин.

Начинаю ненавидеть то, что он пытается относиться несерьезно ко всей этой ситуации. Стискиваю зубы, но постепенно осознаю, зачем он это делает. Он думает, что я собираюсь сломаться. Он видел меня сломленной несколько раз в Харбор-Айленд, это то, чего следует ожидать.

Так почему я не сломалась?

Медленными, осторожными движениями я ставлю ведро рядом с ним и подношу пригоршню воды ко рту. Сделав несколько глотков, закрываю глаза и жду. Трэвис не спускает с меня глаз, и я откидываюсь на спину рядом с ним. Я не кладу голову на него, так что, если вода отравлена, ему не придется лежать с моим безжизненным телом. Приятная мысль для нас, находящихся в таких условиях.