— Пошли, милые!.. Пошли, родные!.. — проговорил полный связист, и от этих простых слов у Ракитина комок подкатил к горлу.

А затем с ним случилось что-то странное: его неудержимо потянуло в сон. Ракитин тщетно пытался стряхнуть с себя эту внезапную обморочную усталость, в которой разрядилось владевшее им все это время напряжение. Он таращил глаза, щипал себя за руку — ничего не помогало. Тогда он прошел в конец траншеи, прислонился к влажной глинистой стенке, прикрыл перчаткой верхнюю половину лица, будто задумался, и сразу как в черную яму провалился.

Он и сам не знал, сколько длилось его забытье, — наверное, минут пять — десять. Он очнулся внезапно, как и заснул, будто что-то толкнуло его изнутри. Ничего не изменилось вокруг, только командиры, сгрудившись вокруг Шатерникова, что-то высматривали в бинокли и не в стороне леса, где происходил бой, а значительно правее, — там, где болото поросло густым тальником.

Ракитин подошел к ним.

— Что там такое? — спросил он полного связиста.

— Немецкие танки, — тихо ответил тот.

Ракитин поглядел на густой кустарниковым ивняк в ничего не увидел.

— Они ударят по правому соседу, — сказал Чернецов.

— Похоже, — согласился Шатерников и еще что-то сказал, чего Ракитин не расслышал, потому что тут он увидел немецкие танки.

Почти неотличимые по цвету от сизо-коричневой, глянцевитой заросли тальника, они медленно, натужливо ползли по раскисшему, заболоченному полю. В них не было ничего грозного, устрашающего — вялые железные улитки. Но по серьезным лицам окружающих Ракитин понял, что это опасность, и опасность настоящая. Он хотел попросить у кого-нибудь бинокль, чтобы получше разглядеть эту опасность, но постеснялся.

— Мать твою так!.. — впервые за их поездку Ракитин услышал брань из уст Шатерникова.

Через поле к железнодорожной насыпи пробирался боец, впереди себя он нес забинтованную руку. Это был тот самый, которого Шатерников назвал самострелом. Откуда он взялся, где был все это время?

Шатерников из кожи лез, чтобы привлечь внимание бойца: он вытягивался на носках, кричал, размахивал руками. Тот, верно, слышал его призывы, но бежал, отворотив лицо в сторону, чтобы не встретиться с взглядом командира. Вот он достиг насыпи и неловко, оскальзываясь, стал карабкаться по ней. Видимо, он держал путь прямо на немецкие танки.

— Что делает трусость, — с презрением произнес Шатерников. — Сам лезет на верную смерть… Стой! Убьют!.. — закричал он, приложив ладонь к губам.

Дезертир вскарабкался на полотно и поднял руки кверху, здоровой рукой он поддерживал простреленную.

— Эх, какого бойца он в себе теряет! — огорченно притворил Шатерников и вынул парабеллум. Положив ствол на локтевой сгиб, он съел нижнюю губу крепкими белыми зубами и плотно сощурил левый глаз. Солнце позолотило ему лоб. Переменив стойку, он вновь прицелился и спустил курок. С поднятыми руками предатель бежал по насыпи в сторону танков.

— Что за черт? — недоуменно сказал Шатерников и зачем-то подул в ствол пистолета.

Но предатель вдруг повернулся лицом к КП, сложился пополам, словно отвесил глубокий поклон, рухнул на колени и скатился с насыпи.

— Собаке собачья смерть, — гадливо сказал полный связист.

Справа от танков вспыхнул голубой дымок, за ним второй, третий.

— Ну, вот и сосед заговорил, — определил Чернецов, снова припав к биноклю.

Дымки вспыхивали все чаще и чаще. Такие голубенькие и невинные издали, они, верно, пришлись не по вкусу немецким танкам. В тальнике началась сумятица. Танки завертелись, подняли ответную стрельбу, потом свернули с первоначального пути; три из них вырвались из зарослей и, как показалось Ракитину, взяли направление прямо на КП, один, видимо подбитый, остался в кустарнике.

— Сказались они, что ли? — воскликнул Чернецов. — Прут прямо на нас!.. — он повернулся к бородатому капитану. — Ну-ка, начарт, дай им прямой наводкой!..

Ракитина мучило, что он так плохо разбирается в происходящем. Он видел, что танки идут на них, — это подтвердил и Чернецов, — но не мог представить себе действительной меры опасности. Окружающие хоть и посуровели как-то, но не выражали особого волнения. Шатерников вместе с начартом и полным связистом ушел в блиндаж, да и не хотелось Ракитину выказывать перед ним своего беспокойства, которое тот легко мог принять за страх. А страха Ракитин и в самом деле не чувствовал. Ему было тревожно и как-то не по себе, но лишь потому, что он не видел своего места во всем происходящем. Если б нашлось какое-то дело, если б ему что-нибудь поручили, приказали, он бы чувствовал себя куда лучше и тверже. Но безучастно ждать, пока другие отвратят нависшую опасность, было противно натуре Ракитина, склонной к действенному участию в каждом деле, с которым его сталкивала жизнь.

Появился Шатерников в сопровождении полного связиста и ординарца комполка, в руках у них были связки гранат.

— Я очень уважаю твою артиллерию, сказал Шатерников Чернецову. — Но страховка не помешает.

— Стоит ли рисковать? — неуверенно сказал Чернецов.

— Риск невелик. Мы их на насыпи подловим. Пошли, товарищи! — Шатерников уперся рукой в край траншеи и легко выбросил свое тело наружу. Ординарец и полный связист последовали за ним. Не очень-то отдавая себе отчет в том, что делает, просто из привычки сопровождать Шатерникова, Ракитин также выскочил из траншеи. Властный окрик Шатерникова: «Назад!» — заставил его одуматься. «И верно, зачем я им нужен без гранат?» — мелькнула мысль, и он спрыгнул обратно в траншею.

На КП появилось несколько бойцов с автоматами и длинной узкой трубой — противотанковым ружьем. Чернецов и другие командиры вынули из кобур пистолеты. Ракитин, немного стыдясь, извлек свой наган. «Так я его и не почистил!» — вспомнил он.

— Вы мне скажите, что надо делать, — попросил он стоявшего рядом Чернецова.

— Ровным счетом ничего, — пожал тот плечами.

— У всех в руках оружие…

— Да, все-таки противник близко…

«Ладно, буду делать то же, что и другие», — решил Ракитин, но делать ему ничего не пришлось.

Прежде чем Шатерников, полный связист и ординарец достигли насыпи, откуда-то из-за КП ударили полковые пушки. Снаряды прошли низко-низко и разорвались с недолетом, впереди танков, охлестнув их потоками грязи. Этого оказалось достаточно: танки повернули и без выстрела устремились назад.

Через несколько минут Шатерников спрыгнул в траншею.

— Контратака отбита, а, капитан? — радостно сказал Чернецов.

— Отбита, — подтвердил Шатерников. — Немцами явно командовал какой-то ихний фон Козюра.

Из блиндажа показалась кудрявая голова телефониста.

— Товарищ командир полка! — закричал он восторженно. — Тюльпан на проводе!..

Его заходящийся от восторга голос подсказал Ракитину, что случилось что-то очень хорошее. Так оно и оказалось. Когда Чернецов после телефонных переговоров вновь появился в траншее, он глядел орлом.

— Поздравляю, товарищи, — произнес он важно. — Высота 16,9 взята!

Тут все разом заговорили, зашумели, а бородатый начарт вдруг заорал на ординарца громовым голосом: «Где обед?!» — и ординарец, парень ушлый, себе на уме, с готовностью ярого службиста проорал в ответ: «Сей минут будет, товарищ капитан!»

Чернецов протянул руку Шатерникову и, осветившись открытой, мальчишеской улыбкой, сказал:

— Крепко ты нам помог, товарищ капитан!

— Да ладно, — отмахнулся Шатерников.

— Не скромничай, товарищ капитан, — послышался голос Утина, — хорошие, ценные решения подбрасывал!.. — Шинель на политруке была порвана и забрызгана грязью, а взмокшее потом худощавое лицо также спокойно и скромно-деловито.

— А ну вас к богу в рай! — сказал Шатерников и отвернулся.

Шатерников не скромничал и не ломался. Когда во время их странствий по частям он демонстрировал свои трофеи и вокруг звучал хор восхищенных голосов, Шатерников отнюдь не оставался равнодушным к лести. А сейчас, сделав действительно хорошее дело, быть может обеспечив успешное окончание боя, он отводил от себя и похвалы и благодарность. Он даже сказал неунимавшемуся Чернецову: