Мирон взял бумагу и прочел то, что написала леди Эстер Ладжой. «Это завещание, — сказал он Малуфу. — Она оставляет мне все свое имущество».
Капитан внимательно изучил документ: «Завещание действительно. Я присутствовал при его составлении, и мое свидетельство послужит достаточным подтверждением».
Мирон сложил бумагу вчетверо и засунул ее в карман. Несколько минут два астронавта смотрели на неподвижную фигуру старухи. Ее глаза не открывались, простыня больше не поднималась и не опадала. В конце концов Малуф произнес: «Кажется, она умерла».
«Я тоже так думаю», — отозвался Мирон.
Еще через несколько секунд Мирон сказал: «Здесь мы ничего больше не дождемся».
«Ты прав, — согласился капитан. — Ждать больше нечего».
Они покинули палату. В приемной они сообщили санитару, что пациентка, которую они пришли навестить, скончалась. Дежурный санитар нисколько не удивился и не огорчился, но покосился на двух посетителей, оценивая их внешность: «Надо полагать, вы — кровные родственники покойной?»
«Нет, — солгал Мирон. — Мы приехали по поручению знакомого — он не смог приехать сам, потому что у него нет денег на проезд».
«Жаль! — заметил санитар. — Тем не менее, за шестьдесят сольдо я могу организовать похороны с фейерверком под руководством жреца, ритуальные состязания атлетов и танцы детишек в длинных разноцветных шарфах под аккомпанемент рыгорна».
«В таких ритуалах нет необходимости, — возразил капитан Малуф. — Покойница, кремированная или даже еще не кремированная, не сможет получить удовольствие от подобного представления. По меньшей мере, мой личный опыт показывает, что это именно так. Нас вполне устроит простейшая, самая дешевая церемония».
«Какой нынче прижимистый народ пошел! — возмутился санитар. — Ладно, простейшее погребение обойдется в десять сольдо. Не будут присутствовать никакие почетные гости, а музыкальное сопровождение ограничится воспроизведением звукозаписи пяти погребальных сигналов трубы. Еще за одно сольдо можно воскурить три палочки фимиама».
Мирон уплатил десять сольдо: «Фимиам не потребуется».
«Как вам будет угодно».
4
После трехдневной задержки в Танджи «Гликка» должна была остановиться в Саалу-Сейне, где Мирону предстояли важные дела, связанные с передачей ему наследства леди Эстер Ладжой. Капитан Малуф согласился, однако, предварительно посетить еще один порт, а именно Дюврей на планете Альцидон, где находился Пангалактический музей искусств и где, что важнее всего, проживала Тиббет Гарвиг.
«Гликка» приземлилась в космопорте Дюврея. Мирон собрал подарки, предназначенные для Тиббет, спустился по трапу звездолета и нанял такси, которое отвезло его по красивым городским улицам в фешенебельный район Ранглинских Высот, по адресу семьи Гарвигов. Такси подъехало к внушительной усадьбе, видневшейся за воротами обширного сада. Мирон вышел из машины и, попросив водителя подождать, направился к парадному входу по дорожке, ведущей через сад.
Уже в нескольких шагах за воротами ему повстречалась пара четырехметровых монументов, стоявших по бокам садовой дорожки. Скульптуры эти, судя по всему, были плодом воображения авангардиста, замыслившего выразить таким образом свое презрение к общепринятым общественным условностям. Монументы были изготовлены из необычных материалов — разномастных металлических прутьев и прочих перекрученных и вдавленных элементов, деформированных так, словно они частично пропадали в другом измерении и частично выступали из него. Серовато-розовые трубки неприятно напоминали кишки, переплетавшиеся в промежутках между другими компонентами. Мирон в изумлении уставился на эти опусы: по-видимому Гарвиги принадлежали к избранному кругу эстетической элиты, в котором бездарное уродство считалось любопытным или оригинальным. «Странно!» — подумал Мирон.
Он поднялся по нескольким ступеням к парадному входу — массивной двери в глубине небольшого портика. На двери не было никаких ручек, кнопок, сенсорных пластинок или других подобных устройств; Мирон тщетно искал колокольчик или дверной молоток. На двери висела тяжелая маска демона из покрывшейся патиной меди; рельефные черты маски искажала злобная торжествующая усмешка — или, может быть, какая-то другая внушавшая страх эмоция. Глаза маски выпучились, уши напоминали крылья летучей мыши, изо рта свисал длинный черный язык. Мирон неодобрительно покачал головой: маска символизировала еще один аспект авангардизма — шокирующим качествам и непривычности придавалось первостепенное значение. «В какой степени Тиббет заразилась этим поветрием?» — спросил себя Мирон. Мысль эта огорчила его подобно вызывающему подавленность воспоминанию о допущенной ошибке. Мирон снова стал искать какой-нибудь звонок, переключатель или другое сигнальное устройство, но, как прежде, ничего не нашел. Он постучал в дверь костяшками пальцев и даже пнул ее несколько раз, но это не произвело никакого эффекта — дверь была явно звукоизолирована. Наконец, в качестве последнего отчаянного средства, Мирон дернул медную маску за болтающийся черный язык — и тут же из-за двери послышалось причудливое переливчатое верещание: что-то вроде быстрой последовательности бессвязных диссонансов, неприятных для слуха, но, тем не менее, заинтересовавших Мирона. Он снова потянул маску за язык, тем самым пробудив к жизни новую, столь же случайную последовательность диссонансов. «Странно!» — снова подумал Мирон. Это была не музыка, но кто-то тщательно продумал алгоритм, производивший звуки, ничем не напоминавшие мелодию или гармонию — кто-то стремился избежать всякого намека на красоту или талант. Еще одна демонстрация авангардистской системы ценностей! Мирон уже протянул руку, чтобы дернуть маску за язык в третий раз, но в этот момент дверь сдвинулась в сторону.
В проеме стояла высокая женщина в униформе гувернантки или домоправительницы; на лице ее изобразилось недоуменное раздражение. Смерив Мирона с головы до ног неодобрительным взглядом, она спросила: «Что вам тут понадобилось, сударь?»
Мирон собрал воедино жалкие остатки собственного достоинства: «Я хотел бы видеть леди Тиббет. Будьте добры, сообщите ей о моем прибытии».
Домоправительница не проявила никакого сочувствия: «Не могу выполнить вашу просьбу, сударь. Леди нет дома».
«Даже так? В таком случае, если она намерена вернуться в ближайшее время, я мог бы ее подождать».
«Это было бы бесполезно, сударь. Леди Тиббет улетела с супругом в Палисады, на планету Франток, где они занимаются сбором античных черепков для Пангалактического музея. Не желаете ли оставить для нее сообщение?»
«Да, я хотел бы оставить сообщение, — ответил Мирон. — Можете ей передать, что к ней заходил Чижик-Пыжик, по самому пустячному делу».
«Хорошо, я так и сделаю, сударь».
5
Мирон вернулся к такси; машина отвезла его обратно в космопорт. На борту «Гликки» капитан Малуф, Шватцендейл и Винго беседовали в камбузе, задержавшись за утренним чаем с пирожными. Мирон тихонько прошел к себе в каюту, спрятал подарки в стенном шкафу, переоделся в повседневную униформу и остановился в нерешительности посреди каюты. Наконец он пожал плечами: распустить нюни и опустить руки? Это ничему не поможет. Глубоко вздохнув и расправив плечи, Мирон вышел в коридор, пересек салон и зашел в камбуз. Усевшись за стол, он налил себе чаю и взял с подноса лимонное печенье.
Другие астронавты наблюдали за ним с ненавязчивым любопытством. Наконец Винго спросил: «Ты рано вернулся. Как твои дела?»
Мирон сдержанно ответил: «Принимая во внимание все обстоятельства, мои «дела», как ты выразился, идут хорошо, но ко всем чертям». Поразмыслив немного, он прибавил: «Если это кому-то интересно, я мог бы упомянуть о том, что с небезызвестной Тиббет Гарвиг меня больше ничто не связывает».
«В какой-то степени — в пределах общепринятых понятий о вежливости и приличиях — нас это, конечно, интересует, — заметил капитан Малуф. — В частности, не могу не заметить, что по этому вопросу ты, по-видимому, принял окончательное и бесповоротное решение».