– Потому что... – Он замолчал. Может быть, мне не следовало спрашивать, теперь, когда мы были просто друзьями. Но это была и его вина – вручил мне тот же цветок еще раз, повторяя вечер в Александр Холле. – Я предположил, что это может быть твой любимый цветок.

– С чего взял? Ты ничего не знал обо мне, когда ты и я... когда мы впервые встретились.

Он наклонил голову в знак несогласия.

– Я видел флайера твоего концерта.

Флайера. В них упоминалась Болгария. И нужно было лишь несколько минут поиска в Google, чтобы узнать, что Болгария славится своими розами – поля усеяны ими, снабжая мир парфюмерии экстрактом масла розы. По сути, роза была подарком, основанном на географическом расположении.

– Так... это так?

– Извини, что «так»? – Я снова попыталась сосредоточится на разговоре.

– Это твой любимый цветок?

– Вообще то нет. Но тем не менее она красива.

– Ну, была еще одна причина... – Его глаза были по–прежнему устремлены на вазу с розой. – Твоя игра в тот вечер кое–что напомнила мне.

– Что?

– Стихотворение, которое я полюбил, как только прочел его.

Так он тоже увлекался поэзией? Наверное, он записывал свои собственные строки в книги. Красными чернилами, прямо поверх печатного текста.

– Что за стихотворение?

Он не сказал мне.

– Ну же, Джейк. Я хочу узнать.

– Может быть, когда-то.

– Когда-то? То есть никогда?

– Нет. То есть... когда станет безопасно говорить об этом.

– Как приношение этого цветка в подарок более безопасное, чем разговоры о нем?

– Никак, ты права. Я переступил черту. Мне не следовало делать этого.

Обязательное напоминание. Как будто я могла забыть, что это было не свидание. Что он проводил со мной вечер только из–за одолжения его брату.

Поездка назад в Форбс была не менее неловкой – мы сидели бок о бок с ним в темной машине, погрязшей в тишину. Это был черный Рендж Ровер (весь черный, даже кожаные сидения), выглядящий совершенно новым, как будто перед этой ночью его никогда не вывозили на улицы самого оживленного города на земле.

– Разве это не хлопотно, иметь такой большой внедорожник в Манхэттене?

– Он не мой. Это семейная машина, и она обычно остается в Принстоне.

Насколько я видела, в понятие «семья» входило всего два человека – он и его брат.

– Здесь вообще нужна машина?

– Нет. У меня есть байк¹⁹.– Немного трудно представить тебя на велосипеде на Пятой Авеню.

Он засмеялся.

– Не велосипед. А мотоцикл.

– Я правда не понимаю. Риз – плохой парень, и все же ты – тот, кто живет дикой нью–йоркской жизнью и ездит на мотоцикле. Что ты делаешь с ним, встречаешься с другими членами банды?

– Моя банда состоит из одного, на данный момент. – Его глаза быстро взглянули на меня и затем вернулись к дороге. – Риз попал в аварию на своем много лет назад.

– Что произошло?

– Неприятный случай. Кое–кто пострадал, и мой брат винил себя. Теперь он не подходит и близко к тому, что имеет только два колеса.

– И он не против того, что ты ездишь на нем?

– Против, он раньше сходил с ума от беспокойства. Затем начались жестокие споры , и он сдался.

Я не могла поверить, что Риз проиграл, даже брату.

– Хотя, ты знаешь, он прав. Мотоциклы слишком небезопасный вид транспорта.

– Не очень. – Он улыбнулся – не мне, и даже не самому себе, но чему-то в темноте впереди нас. – Одна молния не бьет дважды в ту же семью.

Его голос начинал казаться опрометчивым, и я пыталась придумать другую тему для разговора, более безопасную. Но, похоже, не существовало безопасных тем для разговора между мной и Джейком, так что я ничего не сказала больше.

Когда мы подъехали к Форбсу, он припарковался возле основного входа и пошел со мной вниз по дорожке, которая вела к моему окну.

– Я прекрасно провела время сегодня, Джейк.

– Я тоже.

Огромная луна разогнала темноту достаточно, чтобы я могла заметить, что он не улыбался. Мы кратко обнялись на прощание, и я поспешила открыть окно, в надежде, что его звук отрезвит меня от желания побежать за ним и снова оказаться в его руках.

– Ты кое–что забыла.

Я повернулась. Он вернулся. На мгновение у меня в голове промелькнула безумная мысль: что он поцелует меня.

– Что я забыла?

Но он больше не смотрел на меня. Его глаза были устремлены на что-то позади меня, в комнате. Что-то, что я еще не успела заметить, чье неожиданное присутствие напомнило ему не переступать через свои границы снова.

– Что я забыла Джейк?

– Неважно.

Я хотела сказать ему, что это было важно. Что некоторые вещи были важнее, и что я не хотела, чтобы он уходил.

Вот только он уже ушел.

Я поняла, что я забыла в машине, его розу. В моей комнате, в то время как я отсутствовала, меня ожидала ваза красных маков. В свете луны они выглядели почти черными.

Ощущала ли ты мои поцелуи, переданные тебе Альбенисом через весь зал?

Записка была сложена пополам и спрятана прямо посередине раскрытых лепестков. Всего несколько слов подтвердили то, во что мой разум отказывался верить: тот силуэт в глубине испанской площади был реальным. Несмотря на то что, он позволил мне провести весь вечер с его братом, Риз все же приехал на концерт.

Я ПРОСНУЛАСЬ, ЖЕЛАЯ, ЧТОБЫ ЭТО было воскресенье. Но в то же время боясь этого. Риз обещал дать мне ответы, но вопросы все накапливались. Отправил Джейка со мной в Нью–Йорк, только чтобы затем прокрасться в Карнеги и наблюдать издалека – кто так поступает? Может, это было испытание верности его брата? Или меня? Не говоря уже о тех цветах. Как можно достать маки в Ноябре?

Я старалась не заострять на этом свое внимание и сосредоточится на том, о чем мечтала месяцами: экскурсии по Принстону для моих родителей. Они хотели видеть все – мое общежитие, классы, библиотеку, и конечно Александр Холл. Мы даже пошли в художественный музей, но я избежала греческих галерей и вместо этого провела их по первому этажу, где моя мать влюбилась в тающие "Луга в Живерни" Моне, а мой отец все возвращался к портрету Жана Кокто в исполнении Модильяни.

После позднего ланча в Форбсе, головная боль мамы заставила ее вздремнуть в моей комнате, пока мы с папой сидели за чашкой кофе на веранде. Он разглядывал пейзаж и, в первый раз за тот день, затих.

– Пап, что-то случилось?

– Ничего не случилось, все хорошо. Приятно видеть, что ты так хорошо здесь устроилась . Более счастливой, я тебя видел.

– Счастье – это сложная вещь.

– Даже в восемнадцать лет? – Он покачал головой, улыбаясь. – Подожди, пока тебе не стукнет столько, сколько мне. Вот когда вещи действительно становятся сложными.

Я взглянула на него более внимательно, чем раньше. Мой мудрый, скромный, добрый папа. Даже сейчас, когда он был доволен и спокоен, его лицо, казалось, отказывалось сменять выражение постоянной тоски. Я задавалась вопросом, должна ли я показать ему работу Эльзы. Она была его ребенком, он имел право увидеть ее. Но что хорошего это бы принесло? Это была не та печаль, которая могла бы утихнуть от старого напоминания. Он хотел получить ответы. Запоздалую правду. А в лучшем случае – некую справедливость.

– Теа, помнишь, когда ты уезжала из дому, ты обещала мне не копаться в прошлом?

– Конечно. – И я сдержала свое обещание. Почти. – Почему ты спрашиваешь?

– Для начала, твой класс по греческому искусству. Это так ты не лезешь в прошлое, выбирая такие же предметы, что и твоя сестра?

– Клянусь, я понятия не имела.

Последовала пауза, и его хмурый взгляд усилился.

– И что там с этим твоим профессором?

– Ты о Джайлсе?

– Да, Джайлс. Странный ученый Греции, который вышел чистым из воды, в конце концов, потому что у него не было никакого мотива. У них никогда нет мотива, не так ли?

Мне не приходило в голову, что Джайлс, возможно, был подозреваемым. Все же, учитывая исчезновение тела Эльзы, список подозреваемых, вероятно, включал всех, кто знал ее.