И вдруг в эту минуту Кайо с удивлением понял, что здесь, в Петропавловской крепости, он снова ищет то же самое, что искал двадцать с лишком лет назад. Он ищет свою родину, свое место на родной земле. И он нашел его. Пока у него возникло лишь смутное, но твердое ощущение того, что надо скорее возвращаться домой. Возвращаться для того, чтобы начать новую жизнь.

Сначала была жизнь в тундре, потом в интернате, поездка в Ленинград, в университет, встреча с Наташей. Все то время Кайо был примерно одним и тем же человеком. Он пережил потерю родителей, переехал из яранги в деревянный дом улакского интерната, а потом проделал огромный путь через большое пространство времени и земли из Улака в Ленинград. Возвратившись в Улак, Кайо уже начал чувствовать себя другим человеком. Поначалу он не очень задумывался над этим, лишь изредка удивляясь неожиданным для самого себя поступкам.

А это начиналась вторая жизнь, которая была озарена встречей с Иунэут, ее самоотверженной заботой, излечением от болезни, рождением дочери. В той жизни, которую он вел в тундре и в которой немного усомнился, встретившись со своим старым школьным приятелем Тато, ставшим директором школы, был свой особый смысл. Он заключался в том, что человек, сомневающийся в себе, имел возможность глубоко задуматься над собой, над своей жизнью. И труд там был особенный — пасти оленье стадо. Олени в тундре диковатые, и к ним нужен подход, нужно понимание другого существа, совсем не похожего на тебя.

Кайо хотел, чтобы дочь была всегда с ним, как с ним была тундра, белые облака над сопками, чистые реки, летающие снега на северных склонах холмов… И он был счастлив в тундре.

И вот дочь выросла. Стала жить собственной жизнью, отделившись от родительского ствола. Исчез главный смысл тундровой жизни. Что делать? Переселиться в Улак, занять квартиру в новом доме, охотиться на морского зверя? Рядом будет Маюнна. Правда, уже не совсем их, у нее своя семья, свои заботы…

Ну, а тундра? Может, все-таки остаться там? Ведь поразмыслить — главная работа осталась там. Вот где надо многое менять и переделывать. Так что на долю Кайо еще осталась работенка.

Может быть, это и есть смысл третьей жизни? Ибо землю надо делать прекрасной не поисками лучшего места, а тем, чтобы самому творить это прекрасное там, где ты извечно живешь.

Значит, надо идти навстречу новой жизни. И прежние две жизни тоже не зря прожиты, потому что без них невозможно было бы прийти к третьей своей жизни.

Пора в дорогу.

Кайо посмотрел на другой берег, на сияющие большими окнами дворцы, на красоту, сотворенную руками человека… Вдруг вспомнился новый Анадырь, поднявшийся светлыми домами на склоны тундровых сопок: идут дела и на Чукотке. Надо самому начать что-то делать. Теперь и настоящие силы есть для большой работы, к ним прибавились молодые — Алексея и Маюнны. И начинать надо в тундре, в том месте, где живешь. Сделать можно многое: и построить каменные дворцы, которые восхищают всех через столетия, изобрести такой вертолет, который мог опрыскивать оленей, не пугая их, и, может быть, даже вырастить дерево в тундре, придумать новое жилище для оленевода, где горячая вода текла бы из стенки, как в городской квартире…

Кайо снова вошел на территорию крепости и через Никольские ворота вышел на Мытнинскую набережную.

А вот и дом на углу. Теперь это общежитие. В сорок седьмом году он работал на его восстановлении. Рядом — мост Строителей. Каменный. Тогда был деревянный…

Много есть прекрасных мест в Ленинграде. Ходи — любуйся. Вспоминай. Но чем больше вспоминаешь молодость, прошедшие годы, тем яснее мысль — надо спешить домой, надо скорее, делать то, что оказалось недоделанным потому, что стоял на месте.

Все очень удивились, когда, вернувшись с прогулки, Кайо вдруг объявил, что пора ехать домой. Поначалу он не хотел больше ждать ни одного дня.

— Хватит без дела сидеть, — повторял он. — Не так уж много и наработали, чтобы отдыхать.

С трудом удалось уговорить его побыть еще три дня. И все эти три дня Кайо словно хотел налюбоваться городом на всю жизнь: иногда он возвращался только под утро. Часто он брал в свои долгие прогулки Иунэут, водил ее по линиям Васильевского острова, по широким площадям и тихим переулкам.

Накануне отъезда решено было побывать в Рощине. Елена Федоровна с сыном и невесткой поехали поездом, а Кайо, Иунэут и Петр Тимофеевич — в машине.

Иунэут сидела рядом с водителем, и Виталий Феофанович рассказывал ей о разных достопримечательностях, мимо которых проезжали.

Когда переезжали Кировский мост, Кайо, до этого оживленно разговаривавший с Петром Тимофеевичем, умолк и долго смотрел на Петропавловскую крепость, ощущая в сердце своем прощальную тоску.

Выехали за город. Справа и слева тянулся бесконечный лес.

— Как много деревьев! Страшно подумать, каково человеку там, внутри этой зелени! — воскликнула Иунэут.

— В лесу очень хорошо, — осторожно возразил Виталий Феофанович. — Воздух, спокойствие, тишина…

— Но как люди находят обратную дорогу отсюда? — удивлялась Иунэут.

Она представляла чащу леса усеянной побелевшими костями тех, кто отважился углубиться в зеленый океан, погибших от лесных хищных зверей, голода и истощения.

Виталий Феофанович уверял ее, что ориентироваться в лесу нисколько не сложнее, чем в тундре, но Иунэут продолжала ахать и охать.

Машина вырвалась на открытое пространство, и слева возникло мелководное серое море, уходящее к низкому туманному горизонту.

За Зеленогорском море скрылось, лес стал гуще и разнообразнее.

— Зверей лесных здесь почти и не осталось, — рассказывал любопытствующей Иунэут Виталий Феофанович. — Правда, за последние годы, лоси расплодились. Они часто приходят к дороге, в поселки.

— И человека не боятся? — спросила Иунэут.

— Привыкли, — ответил Виталий Феофанович.

Садовый участок был засажен разными полезными растениями — ягодными кустами, низкими яблоньками и еще какими-то незнакомыми Кайо и Иунэут деревцами. Маюнна, Алексей и Шура, выехавшие поездом уже были на даче. Алексей разжигал мангал, готовясь жарить шашлыки. Под яблонями, на которых уже виднелись налившиеся плоды, был накрыт стол.

— Как здесь красиво! — не сдержалась Иунэут. — Все-таки как было бы хорошо, если бы и в нашей тундре был лес.

— Тундра есть тундра, — наставительно произнес Кайо. Но в душе, в самой ее глубине, он был согласен с тем, что немного лесу не помешало бы тундре… Но в открытом пространстве тоже есть своя красота. А здесь — заехали во двор и даже соседнего дома не видать. А в тундре с высокой горы не то что соседнее стойбище, а даже другой район узреть можно.

Елена Федоровна принялась показывать хозяйство. Кайо следовал за ней и вежливо слушал, когда она говорила об урожайности клубники, о том, как надо подкармливать огурцы и какие цветы какую землю любят… Он заставлял себя слушать все это заинтересованно, утешаясь мыслью, что и Елене Федоровне было бы скучно, окажись она в тундре и начни Иунэут рассказывать, какая шкура лучше подходит для зимней кухлянки, какая для летней, как нужно мять нерпичью шкуру, чтобы торбаза были мягкие и непромокаемые…

— За стол! За стол! — закричал Алексей.

Кайо оглядел накрытый стол и подумал, что ему никогда еще не приходилось сидеть перед таким обилием разного рода зелени, овощей и фруктов.

Алексей колдовал над мангалом, и дым от костра чуть напоминал тундру.

Петр Тимофеевич разлил шампанское.

— Мы не были на свадьбе, — сказал он. — Пусть наше сегодняшнее семейное торжество будет посвящено молодым.

Кайо сделал глоток. Шампанское было приятное, холодное. Да, здесь красивая, благодатная, теплая земля… Но почему так хочется, глядя на эту красоту, уехать к своей суровой земле? В чем загадка привязанности, которую не выразить никакими словами? А хочется ли уехать Маюнне? Как она себя чувствует? Может, эта безудержная, почти неестественная ее веселость — попытка скрыть тоску? Надо бы поговорить с ней…