В тот вечер Атык и поэт не говорили ни о танцах, ни о поэзии. Это только в книгах да в кино поэты говорят о стихах, обсуждают литературные проблемы. Атык и поэт говорили о жизни, об охоте на китов, вспоминали разные смешные случаи, и, если бы кто-то извне прислушался к этому разговору, он был бы глубоко разочарован. Но за внешними обыкновенными словами кипела настоящая жизнь.

Главное было в том, что русский поэт понял то, что хотел сказать Атык своим танцем. И понял не просто как зритель, как любопытный наблюдатель, понял как поэт.

Русский уезжал на почтовом катере «Морж». Кораблик пришел из Инчоуна среди ночи и отходил утром, после открытия магазина.

По шаткой доске, переброшенной с берега на палубу, поэт поднялся на катер. В одной руке он держал потертый портфель, а за спиной болтался пустой рюкзак.

Атык стоял среди провожающих. Он завидовал поэту и мысленно проделывал с ним путь: мимо скалы Сенлуквин, мимо мыса Пээк, который русские называют мысом Дежнева, через пролив Ирвытгыр на виду островов Инэтлин и Иналик в Тихий океан.

Поэт долго стоял на палубе и, сколько мог видеть Атык сначала глазами, а потом в бинокль, смотрел на удаляющийся Уэлен, на галечную косу, где он в первый и последний раз видел Танец Кита.

Приблизительно через год Атык услышал по радио стихи:

Потом кто-то достал книжку, в которой полностью были напечатаны стихи, которые так и назывались «Танец Кита». Атык украдкой часто перечитывал их.

Его кровать стояла под окном, и, приподнявшись на подушках, можно увидеть небо и море. Рассветало. Из смежной комнаты доносилось сонное дыхание домочадцев. Где-то на окраине Уэлена лениво лаяла собака. Кругом был мир, предутренний сумрак и тишина.

Атык вспоминал красочное сновидение, путаницу, странные привычки современных Богов. И подумалось ему: если и есть Боги, то ведь они в своем развитии тоже не стояли на месте, чего-то перенимали даже от земной жизни. Не все же здесь так уж плохо на их божественный взгляд. Скажем, телефон и даже часы. Атык протянул руку и достал с тумбочки свои, марки «Слава» — подарок внука.

Сон рассыпался, улетучивался, уходило что-то существенное, самое главное, и на первый план назойливо лезли графин, закрытый граненым стаканом, стол с зеленым сукном. Да, про стихи сказал Бог. Верно, было такое…

Всю свою жизнь Атык не только сочинял песни и танцы. Он был хорошим охотником, искусным резчиком по кости, мог смастерить нарту, натянуть новую кожу на остов байдары, словом, умел и делал все, что полагалось делать морскому охотнику. В этом отношении его жизнь ничем не отличалась от жизни остальных жителей Уэлена.

Атык посмотрел в окно. Он видел лишь небо и край моря. Снова вспомнился чудной сон, заставив его усмехнуться: плохо знает его Бог! Никакой другой жизни настоящему человеку не надо — только ту, которую прожил, отдав все силы и все способности своему предназначению.

За окном промчалась грузовая машина. Где-то далеко затарахтел трактор.

Жизнь продолжалась. Такая, какую хотели построить себе люди здесь, на галечной косе Уэлена.

Атык прикрыл глаза: он очень устал, и усталость разливалась по всему телу, заставляя опускать отяжелевшие веки. Атык мысленно увидел старый жирник в яранге. Его давным-давно не было в доме — как перебрались сюда, тогда и расстались с древним светильником. А тут он явился перед закрытыми глазами. Последний язычок пламени цеплялся за усыхающий моховой фитиль. Еще совсем немного, и он оторвется, улетит в небытие и погаснет. Навсегда.

Атык последний раз глубоко вздохнул.

Петр Анканто о больших городах знал слишком много, чтобы не думать о том, что он будет чувствовать себя там уверенно. За свою в общем-то недолгую жизнь он перевидал множество кинофильмов, пересмотрел картинок в журналах, перечитал книг, и скопище каменных домов для него было хотя и далеким, но чем-то привычным, знакомым.

Был еще один источник знаний о городах — рассказы друзей, которым довелось провести отпуск «на материке». Но в этих рассказах главный упор делался на то, что город на самом деле совсем не такой, как в кинофильме, на цветном фото и даже в книге. Прежде всего — это сплошные очереди. Об этом говорили все. Чем больше город, тем длиннее хвост людей, стоящих в затылок друг другу — в магазин, в очередь за билетом в кинотеатр, на поезд, на автобус, а то и просто непонятно за чем. И еще — оказывается, асфальт совсем не зеркальный и не блестит, как на экране. Ну и другие упущения, отличия, которые можно почувствовать, только столкнувшись вплотную с городом, чудным местом, где столько народу живет, что полчища тундровых комаров едва ли могут сравниться с ним.

Петр Анканто почти всю свою жизнь провел на острове в Ледовитом океане. Правда, три года жил на мысе Шмидта, учился в семилетке. Все три года не было дня, чтобы он не вышел на мыс — взглянуть в молочно-белую даль Ледовитого океана в тщетной попытке увидеть родной остров, открытый только в конце прошлого века и населенный уже в советское время эскимосами из бухты Гуврэль.

Родители Анканто любили рассказывать о покинутой родине, тосковали по ней, но крепко держались за этот остров, который они первыми заселили и освоили.

На мысе Шмидта Анканто тоже тосковал по острову. Его угнетало сознание того, что за его спиной нескончаемая твердь, огромный Азиатский материк, который смыкается с Европой и кончается уже где-то в немыслимой дали, за Испанией, за Португалией, за теми пустынными кастильскими равнинами, по которым ехал добрый, нисколько не смешной Дон-Кихот со своим верным Санчо Пансой. А прямо за спиной, на юг — Индокитай, где идет война…

Непостижимо! И хотя все это можно рассмотреть на карте, можно даже указкой ткнуть в Цейлон, в Мадрид, большие расстояния убивали реальность.

То ли дело на родном острове. Границы земли там были доступны даже семикласснику. От южного берега острова до северного, где гнездились белые канадские гуси, где у западного мыса Блоссом вылегают моржи в осенние штормовые ночи, где мысленно поднявшись над всем островом, легко можно обозреть его границы, его берега, окруженные льдами, застрявшими на мелких местах обломками айсбергов.

После семилетки Петр Анканто вернулся на остров и заявил огорченным родителям, что больше не желает учиться и хочет стать настоящим охотником на морского зверя, какими были отец Анканто, его дед и все его предки в ту сторону, которая терялась в глубинах начала истории человечества. В подтверждение своего решения он показал отцу районную газету, где был напечатан призыв к выпускникам школ идти в тундру оленными пастухами.

— Так это про тех, кто окончил десять классов, — попробовал возразить отец, — и в тундру, а не в море.

— Если хочешь — пойду пасти оленье стадо, — с готовностью предложил Петр.

Но островное оленье стадо пас старик Тымкыльын. Это была его работа и забота. Да и олени на острове не нуждались в такой охране, как материковские, ибо на острове не было комаров, овода и волков. Оттого и здешние животные были огромными и жирными, и дрейфующие станции снабжались оленьим мясом с родного острова Петра Анканто.