А усну — мне приснится мадонна,

На кого-то похожа она.

Девушка, милая!

Снова я, Тома!

Не могу дождаться, и часы мои стоят.

Да, меня, конечно, — я, да, я, конечно, дома!

— Вызываю. Отвечайте. — Здравствуй! — это я.

[1967]

БАНЬКА ПО-ЧЁРНОМУ

Копи!

Ладно, мысли свои вздорные

копи!

Копи,

Только баньку мне по-чёрному

топи!

Вопи!

Всё равно меня утопишь,

но вопи!..

Топи,

Только баню мне, как хочешь,

натопи.

Ох, сегодня я отмаюсь, эх, освоюсь,

Но сомневаюсь, что отмоюсь.

Не спи,

Где рубаху мне по пояс

добыла?

Топи!

Эх, сегодня я отмоюсь

добела.

Кропи,

В бане стены закопчённые

кропи.

Топи,

Слышишь? Баньку мне по-чёрному

топи!

Ох, сегодня я отмаюсь, ох, освоюсь,

Но сомневаюсь, что отмоюсь.

Кричи!

Загнан в угол зельем,

словно гончей лось.

Молчи!

У меня давно похмелье

кончилось.

Терпи,

Ты ж сама по дури

продала меня!

Топи,

Чтоб я чист был, как щенок,

к исходу дня.

Ох! Сегодня я отмаюсь, ох, освоюсь,

Но сомневаюсь, что отмоюсь.

Копи!

Хоть кого-то из охранников

купи!

Топи!

Слышишь! Баню ты мне раненько

топи!

Вопи.

Всё равно меня утопишь,

но вопи.

Топи.

Эту баню мне, как хочешь,

но топи.

Эх, сегодня я отмаюсь, ох, освоюсь,

Но сомневаюсь, что отмоюсь.

БАНЬКА ПО-БЕЛОМУ

Протопи ты мне баньку, хозяюшка,

Раскалю я себя, распалю,

На полоне, у самого краешка,

Я сомненья в себе истреблю.

Разомлею я до неприличности,

Ковш холодной — и всё позади.

И наколка времён культа личности

Засинеет на левой груди.

Протопи ты мне баньку по-белому —

Я от белого свету отвык.

Угорю я, и мне, угорелому,

Пар горячий развяжет язык.

Сколько веры и лесу повалено,

Сколь изведано горя и трасс.

А на левой груди профиль Сталина,

А на правой — Маринка, анфас.

Эх! За веру мою беззаветную

Сколько лет отдыхал я в раю!

Променял я на жизнь беспросветную

Несусветную глупость мою.

Протопи ты мне баньку по-белому —

Я от белого свету отвык.

Угорю я, и мне, угорелому,

Пар горячий развяжет язык.

Вспоминаю, как утречком раненько

Брату крикнуть успел: «Пособи!» —

И меня два красивых охранника

Повезли из Сибири в Сибирь.

А потом, на карьере ли, в топи ли,

Наглотавшись слезы и сырца,

Блике к сердцу кололи мы профили,

Чтоб он слышал, как рвутся сердца.

Не топи ты мне баньку по-белому —

Я от белого свету отвык.

Угорю я, и мне, угорелому,

Пар горячий развяжет язык.

Ох! Знобит от рассказа дотошного.

Пар мне мысли прогнал от ума.

Из тумана холодного прошлого

Окунаюсь в горячий туман.

Застучали мне мысли под темечком, —

Получилось, я зря им клеймён!

И хлещу я берёзовым веничком

По наследию мрачных времён.

Протопи ты мне баньку по-белому —

Чтоб я к белому свету привык.

Угорю я, и мне, угорелому,

Пар горячий развяжет язык.

[1968]

На краю края земли, где небо ясное …

На краю края земли, где небо ясное

Как бы вроде даже сходит за кордой,

На горе стояло здание ужасное,

Издали напоминавшее ООП.

Всё сверкает, как зарница,

Красота! Но только вот —

В этом здании царица

В заточении живет.

И Кощей Бессмертный грубое животное

Это здание поставил охранять,

Но по-своему несчастное и кроткое,

Может, было то животное, как знать!

От большой тоски по маме

Вечно чудище в слезах —

Ведь оно с семью главами,

О пятнадцати глазах.

Сам Кощей (он мог бы раньше врукопашную!)

От любви к царевне высох и увял,

Стал по-своему несчастным старикашкою,

Ну, а зверь его к царевне не пускал.

— Пропусти меня, чего там,

Я ж от страсти трепещу!

— Хоть снимай меня с работы,

Ни за что не пропущу!

Добрый молодец Иван решил попасть туда, —

Мол, видали мы кощеев, так-растак!

Он всё время, где чего — так сразу шасть туда!

Он по-своему несчастный был дурак.

То ли выпь захохотала,

То ли филин заикал, —

На душе тоскливо стало

У Ивана-дурака.

Началися его подвиги напрасные,

С Баб-Ягами никчемушная борьба —

Тоже ведь она по-своему несчастная,

Эта самая лесная голытьба.

Сколько ведьмочек пришиб, ну!

Двух молоденьких, в соку…

Как увидел утром — всхлипнул,

Жалко стало дураку.

По, однако же, приблизился, дремотное

Состоянье превозмог своё Иван.

В уголке лежало бедное животное,

Все главы свои склонившее в фонтан.

Тут Иван к нему сигает,

Рубит головы, спеша,

И к Кощею подступает,

Кладенцом своим маша.

И грозит он старику двухтыщелетнему —

Я те бороду, мол, мигом обстригу!

— Так умри ты, сгинь, Кощей! — а тот в ответ ему:

— Я бы рад, но я бессмертный — не могу.

Но Иван себя не помнит:

— Ах ты, гнусный фабрикант!

Вон настроил сколько комнат,

Девку спрятал, интригант!

Я закончу дело, взявши обязательства!..

И от этих-то неслыханных речей

Умер сам Кощей, без всякого вмешательства, —

Он неграмотный, отсталый был Кощей.

А Иван, от гнева красный,

Пнул Кощея, плюнул в пол

И к по-своему несчастной

Бедной узнице взошёл.

Январь 1967

ВЫХОД В ГОРОД

От скучных шабашей смертельно уставши,

Две ведьмы идут и беседу ведут:

— Ну, что ты, брат-ведьма? —

Пойти посмотреть бы,

Как в городе наши живут.

— Как всё изменилось!

Уже развалилось

Подножие Лысой горы.

— И молодцы вроде давно не заходят —

Остались одни упыри.

Спросил у них леший: —

Вы камо грядеше?

— Намылились в город, у нас ведь тоска.

— Ах, гнусные бабы, да взяли хотя бы

С собою меня, старика.

Ругая друг дружку, зашли на опушку.

Навстречу попался им враг вурдалак.

Он скверно ругался, он к ним набивался,

Кричал, будто знает что как.

Те к лешему — как он? — Возьмем вурдалака,