– Вы назвали меня шельмой, сующейся не в свои дела, да? Что ж, ладно… Тогда я скажу вам, кто вы! Вы дурак! Да, вот кто вы – дурак! Потому что, если бы вы не были дураком, вы не позволили бы, чтобы вами командовали дураки!

Прохожие повернули головы в их сторону, в окнах появились чьи-то лица, но потом торопливо исчезли. Весь дворец, казалось, притих.

– Думайте, что говорите! – огрызнулся Карл. Он резко повернулся и ушел.

Барбара открыла рот, ее первым желанием было вернуть его, как однажды уже было, но тут неподалеку она услышала чье-то хихиканье. Ее глаза пытались найти насмешника, но на лицах окружающих словно была вуаль невинных улыбок. Она откинула шлейф и двинулась, в негодовании, в – противоположном направлении. Если она сейчас не разобьет что-нибудь или не ударит кого-нибудь, ее просто разорвет на части от ярости. В этот момент она заметила одного из своих пажей, десятилетнего мальчика, который лежал на траве и напевал себе под нос.

– А ну вставай сейчас же, лентяй! – вскричала, она. – Что ты здесь делаешь? Мальчик посмотрел на нее удивленно и поспешно вскочил на ноги.

– Ведь вы сами, ваша светлость, велели мне…

– Не смей мне перечить, щенок! – И она сильно ударила его по лицу, а когда он заплакал, она еще раз дала ему пощечину. Вот теперь ей стало легче, но в решении своей проблемы она так и не продвинулась.

Комната заседания суда была длинным узким помещением, на стенах – панели темного дерева, несколько картин в тяжелых позолоченных рамах., В одном конце – пустой камин, по его бокам – высокие окна с витражами. В центре стоял дубовый стол, вокруг – несколько стульев с высокими спинками и искусной резьбой, ножки стульев были изящно изогнуты, а сиденья покрывал темно-красный бархат. До прихода судейских чинов комната казалась вполне подходящей для решения государственных задач.

Первым прибыл лорд-камергер Кларендон. Подагра сегодня особенно донимала старика. Ему пришлось подняться с постели, чтобы присутствовать на суде, но даже если бы состояние его здоровья было еще хуже, он все равно не пропустил бы этого события. В дверях он поднялся со своего кресла на колесах и, преодолевая боль, проковылял по проходу. Он сразу же начал разбирать бумаги, которые перед ним разложил секретарь. Кларендон нахмурился и принял очень деловой вид. Он не смотрел на входивших.

Через несколько секунд появился Карл в сопровождении герцога Йоркского и несколько маленьких деловитых спаниелей, одну из собак он взял на руки и, пока разговаривал с сэром Уильямом Ковентри, гладил длинные шелковистые уши пса. Тот повернул морду и лизнул короля. Вообще собаки не отличались особой ласковостью, но знали и любили своего хозяина, придворных же частенько кусали, когда те пытались установить с ними дружеские отношения.

Приехал Лодердейл – шотландец громадного роста. Он остановился и стал рассказывать Карлу смешную историю, которую узнал вчера вечером. Он был неважным рассказчиком, но Карл рассмеялся громким раскатистым смехом: его больше позабавила грубоватая эксцентричность шотландца, чем содержание рассказа. Йорк относился к нему с презрением. Герцог сел рядом с лордом-камергером, и они сразу начали вполголоса серьезный разговор. Никто из присутствовавших не был заинтересован в судьбе Букингема больше, чем эти двое. Уже много лет Букингем был активным и опасным врагом и для того, и для другого. Вражда началась задолго до Реставрации, но особенно злокачественной стала теперь.

Если в Англии был человек, который ненавидел и боялся Букингема больше, чем Йорк или Кларендон, то это был государственный секретарь барон Арлингтон. Они подружились, когда Арлингтон впервые появился при дворе шесть лет назад, но интересы и амбиции разделили их, и с тех пор джентльмены едва здоровались друг с другом.

Наконец по залу величественно прошествовал барон Арлингтон, он никогда не входил в комнату просто, как все смертные.

Несколько лет, проведенных в Испании, привили ему любовь ко всему испанскому, а также наделили кастильской помпезностью и высокомерием. Арлингтон носил светлый парик, глаза его были бледными и немного навыкате, как у рыбы, а на переносице он носил черный пластырь в форме полумесяца, скрывавший след от сабельной раны. Пластырь он не снимал, ибо, по его мнению, он придавал ему зловещий нечопорный вид. Карл всегда любил Арлингтона, а Йорк, конечно, ненавидел. Вот он остановился, вынул флакон и ложку из кармана и вылил в нее несколько капель сока плюща. Поднеся ложечку к носу, он вдохнул раз-другой, пока почти весь сок не исчез. Потом вытер нос платком и положил флакон и ложку обратно в карман. Его сиятельство страдал хронической головной болью, потому и применял это лекарство Сегодня голова болела сильнее, чем обычно.

Карл сидел во главе стола, лицом к двери и спиной к камину. Он развалился на стуле, держа двух спаниелей на коленях, – добродушный, ленивый мужчина, который хорошо выспался и не жаловался на здоровье. Он снисходительно относился к окружающему миру, и многое из того, что приводило в ярость иных, менее сдержанных людей, его попросту забавляло. Приступы королевского гнева проходили быстро, и Карл давно потерял всякий интерес к делу герцога. Он прекрасно знал Букингема и не питал никаких иллюзий на его счет, но в то же время понимал, что легкомысленность и темперамент герцога никогда не приведут к действительно опасным действиям с его стороны. Суд был необходим из-за широкой огласки предательства герцога, но Карл вовсе не жаждал мести. Его вполне удовлетворило бы, если бы герцог развлек их сегодня интересным представлением.

По сигналу короля дверь широко растворилась, и вошел его милость Джордж. Вилльерс, второй герцог Букингемский. Он был великолепно одет, так одеваются перед бракосочетанием или… перед казнью. На лице была смесь высокомерия и светской любезности. Секунду он стоял неподвижно, потом, с выправкой гвардейца, прошествовал через комнату и опустился на колени перед королем. Карл кивнул, но не подал ему руки для поцелуя.

Остальные присутствующие глядели на него не отрываясь, будто старались заглянуть прямо в душу герцога. Он встревожен или уверен в себе? Готов ли он умереть или надеется, что его простят? Но лицо Букингема было непроницаемо.

Арлингтон, главный обвинитель, встал и начал читать обвинительное заключение. Обвинения были многочисленны и серьезны: заговор в парламенте; оппозиция королю в Нижней палате; сговор с Нижней палатой и Палатой лордов против короля; попытка завоевать популярность у народа; и, наконец, обвинение, которое искупается кровью, – предательство короля и государства, выразившееся в составлении гороскопа его величества. Герцогу показали обвинение, держа бумагу на безопасном от него расстоянии.

Среди присутствующих у герцога было только два друга: Лодердейл и Эшли. Хотя остальные члены совета хотели поначалу провести расследование с достоинством и соблюдением декорума, намерение это вскоре было забыто. Возбужденные обвинители заговорили все разом, крича, перебивая и друг друга, и Букингема, Но герцог сдерживался, отвечая со смиренной вежливостью на все вопросы и обвинения. Единственный человек., к которому он не проявлял почтения, был его бывший друг Арлингтон, К нему он относился с открытой враждебностью.

Когда зашла речь об обвинении Букингема в попытке завоевать популярность, Букингем посмотрел барону прямо в глаза:

– Всякий человек, препровождаемый в тюрьму по приказу лорда-камергера и милорда Арлингтона, не может не получить поддержки народа и не стать популярным.

На обвинение в предательстве Букингем дал бойкий ответ:

– Я не отрицаю, джентльмены, что этот листок, бумаги – гороскоп. Я также не отрицаю, что вы получили его у доктора Хейдона, который его составил. Но я категорически отрицаю, что именно я заказал гороскоп и что он касается будущего его величества.

По комнате пронесся шумок. Что говорит этот мерзавец? Как он смеет тут стоять и лгать нам? Карл улыбнулся, но, когда герцог метнул на него быстрый взгляд, улыбка исчезла с лица короля и он снова стал серьезным и суровым.