Нервное напряжение, сковывавшее его все время, пока он говорил, ослабло. И это позволило ему заметить на суровом лице Моги проблеск света. В глазах же Анны Виктор прочитал упрек, но и доброе расположение, и принял все это в равной мере сердцем.

Вскоре Станчу возвратился в Драгушаны. Заехал сперва в тракторную бригаду, отдал необходимые распоряжения, затем поспешил домой. Хотелось побыть хоть немного одному, наедине с собственными думами и чувствами.

Но не было Виктору суждено порадоваться желанному одиночеству.

Во дворе за столом под яблоней, перегруженной спелыми плодами, сидели Лия с Николаем Будяну. Молодой журналист, по-видимому, рассказывал ей о чем-то интересном, так как она слушала его с вниманием и удовольствием. Станчу заметил, что Лия с недавних пор изменилась — стала более серьезной, будто лишь сейчас достигла зрелости. Лия и сама чувствовала перемену, случившуюся в ней после памятной встречи с Томшей. Она не совсем еще пришла в себя от странного состояния вызванного этой встречей, искала ему объяснение и не могла найти.

В одном она была теперь уверена: она любила Томшу, любила его по-настоящему; но поняла это лишь после того, как он ее оттолкнул. Теперь было уже слишком поздно. И появление Будяну обрадовало ее. Родилась новая надежда: рядом с ним она будет защищена от забот, от житейских невзгод.

Виктор Станчу пожал молодому журналисту руку и сел.

— Я теперь в отпуске и намерен пожить у вас в районе, пока меня не прогонят, — улыбнулся тот в ответ на вопросительный взгляд хозяина дома.

— Такого не случится, — заверил его Станчу. — Поеняне от природы гостеприимны. Но где вы устроились?

— В гостинице, в Пояне.

— Гостиница есть также в Драгушанах. И, если хотите…

— Если понадобится, позволю себе обратиться к вам за помощью, — сказал Будяну. Он охотно остался бы в Драгушанах, чтобы быть все время рядом с Лией.

Внезапно сверху, из густой, тронутой уже осенью листвы румяное яблоко молнией ринулось вниз и упало на стол, как раз между ним и Лией. Молодой человек вздрогнул, будто при важном знамении, но также предупреждении для них обоих: соблюдайте осторожность с запретным плодом! В последующие дни, сидя с Лией за этим столом и наблюдая, как падают яблоки, он испытывал странное беспокойство. Теперь же яблоко на столе, казалось, ждало, чтобы кто-нибудь из них взял его и разломил пополам — на двоих. Но молодые люди к нему так и не притронулись.

— Товарищ Будяну привез тебе подарок — старинную плоску, середина прошлого столетия, — сказала отцу Лия. — Я поставила ее в каса маре.

— Спасибо. Пойду, погляжу на нее! — оживился Станчу и поспешил в дом.

Плоска красовалась на столе. Первым делом Станчу бросилась в глаза довольно четкая трещинка, начинавшаяся на горловине сосуда и доходившая до его середины. Но это не снизило его интереса к подарку; он взял его в руки и стал рассматривать с большим вниманием. С годами, непрестанно собирая старинные предметы искусства, он приобрел немалый опыт, помогавший ему оценить оригинальность и подлинность таких вещей. Плоска была действительно изготовлена много десятков лет назад и вполне могла иметь возраст, указанный Лией. Узоры стерлись, бесцветное лаковое покрытие было давно утрачено. Вокруг горловины шла надпись по-латыни: «In vino veritas». Но надпись была явно более позднего происхождения; надо думать, ее сделал любитель выпивки, в руках которого на какое-то время оказался сосуд. Мастер из народа наверняка вывел бы другие слова, например — «истина в любви».

Станчу осмотрелся, ища место для подарка. Взор останавливался на хорошо знакомых, дорогих ему предметах. Все стояли в странном оцепенении — мир мертвых вещей, собранный им за многие годы. Поиски, хлопоты, старания… Почему же все это добро его теперь не радовало? Приобретая все это, не утратил ли он чего-то другого, гораздо более ценного?

Это неожиданное озарение причинило ему такую боль, что Виктор застыл на месте, словно еще один предмет, забытый в каса маре. И Виктор понял, что годы, потраченные на то, чтобы собрать все эти вещи, среди которых были и настоящие редкости, — эти годы потрачены им впустую. Ничто в этой комнате не могло подарить ему хоть каплю тепла. Только Мария находила здесь для себя прибежище, ибо те предметы, которые она сюда приносила, не были обнаружены ею бог весть где, ибо смастерила их она сама; они были свидетелями ее молодости и жили в ее душе, безраздельно отданной дому. Недаром Станчу в последнее время частенько заставал ее перед своими вещами, она с ними словно разговаривала, просила у них совета…

Лия вошла в каса маре неслышно. Остановилась рядом с ним, в свою очередь окинула все взглядом. Только она сумела по достоинству оценить отцовскую коллекцию, назвав комнату музеем.

Почувствовав, что он уже не одни, Станчу обернулся, увидел дочь и несмело улыбнулся:

— Стою вот с этой плоской, и не знаю, куда ее девать…

— Какая разница? Можешь поставить ее на стол, — посоветовала она.

— Можно и так… Почему ты оставила Будяну одного?

— А он уже ушел. Приехала машина из редакции и повезла его на виноградники. К вечеру он опять к нам завернет.

Станчу заторопился наружу; оставаться в доме не было больше смысла. Яркое солнце заставило его зажмуриться. Он глубоко вздохнул, подошел к столу под яблоней, взял упавший плод, к которому так и не прикоснулись молодые, и с аппетитом откусил кусок.

— Этот парень тебе нравится? — спросил он Лию.

— Будяну? — девушка задумалась. — Во всяком случае, он мне не неприятен, — ответила она скорее самой себе. — Он умен, воспитан… Может стать хорошим мужем.

— Ты так думаешь? — усомнился Станчу. — Не кажется ли тебе, что эта плоска подарена им не без умысла?

— Кто его знает? — пожала плечами Лия. — Если бы он сделал мне предложение, я могла бы ответить ему «да» и с тем же успехом — отказать… Но зачем гадать до времени? — И добавила с заботой: — Ты, наверно, голоден; сейчас тебя покормлю.

Только теперь Станчу заметил, что Мария отсутствует. Странно и непонятно!

— А где твоя мать? — спросил он, когда дочь принесла еду.

— На винограднике.

— На каком винограднике? — удивился Станчу. У них виноградника не было, если не считать нескольких кустов, росших в саду.

— На совхозном. Проходили утром соседки, увидели ее у калитки и спросили, не хочет ли она присоединиться. Мама повязала косынку, взяла ведро и заспешила прочь.

— М-да! — произнес Станчу с удивлением. Такого он не ожидал. «Насиделась, наверно, досыта в этом доме, — подумал он. — Как музейный экспонат».

Перекусив, Виктор предупредил Лию, что едет на винзавод, затем — к трактористам, а потом — к сборщикам. «Если Будяну вернется поздно, он может остаться у нас, места достаточно», — сказал он еще девушке.

— Возьми меня с собой, — просительно посмотрела она на отца.

— А если журналист приедет и никого не застанет дома?

— Если захочет — подождет, — отвечала Лия. — Любовь соткана из ожиданий, дорогой папа, — усмехнулась она.

— Но также из надежд, — добавил Виктор. Он подумал об Анне.

Глава одиннадцатая

На очередном заседании ответственных работников объединения, на котором рассматривалось положение за последнюю декаду, докладывал Ион Пэтруц. Ион несколько похудел, под глазами у него появились круги, он даже отпустил бороду. «Не буду бриться до завершения уборочной», — сказал он, словно поклялся. Сбор винограда действительно перевалил за вершину, неделю спустя судя по всему с куста срежут последнюю гроздь, и подгорий будут долго выглядеть опустошенными, постаревшими и печальными.

— Как у нас насчет техники? — поинтересовался Мога.

— Простаивает шесть грузовиков, — доложил Войку. — Нет запчастей. С вашего разрешения, Максим Дмитриевич, мне надо ехать в Кишинев, в «Сельхозтехнику».

— Попробуем еще раз на месте. Сегодня же. Если не получится, берите завтра «Волгу» и отправляйтесь, — сказал Мога. — А ты чем похвастаешь, Иван Леонтьевич? — повернулся он к Спеяну.