— Не очень, — коротко отвечал Томша, словно хорошее настроение Моги раздражало его. В ту минуту ему вдруг подумалось, что Максим вполне оказаться здесь вместе с Анной, его бы она не отвергла; ее симпатия к Моге Томше давно не была тайной. И, словно продолжая эту мысль, сказал: — Только что отсюда отбыла Флоря.

— Ходит по виноградникам в такой поздний час! — встревожился Мога. — И ты позволил ей уйти одной?

— Пантелеймон Бырсан повез ее на своем мотоцикле, — сообщил Томша, надувшись.

Мога уже заметил, что тот почему-то не в себе. С раздражением глядит исподлобья, по скулам ходят нервные желваки. Что-нибудь здесь случилось, или он просто злится, что его потревожили?

— Прости, что надоедаю своими вопросами, — попытался он его задобрить, преодолеть дурное настроение молодого человека. — Но эти ночи иногда готовят нам малоприятные неожиданности.

«О чем он? — подумал тут Томша. — В конце концов, какое ему дело, кто и чем занимается по ночам!»

— Со мной недавно тоже приключилось черт те что, — продолжал между тем Мога и в подробностях рассказал о том, что случилось на винограднике. — Любопытно, кто бы это мог быть?

Томша почувствовал себя в долгу — ему все-таки следовало проявить больше внимания и доброжелательности; человек подвергся немалой опасности, и это заставило его забеспокоиться и об Анне.

— Надо сообщить в милицию, Максим Дмитриевич. На всякий случай.

Мога улыбнулся:

— Не будем делать из мухи слона. — Подойдя к окну, он ненадолго задержался возле него, не нарушая молчания. Луна, несколько поблекшая и уменьшившаяся, остановилась перед станом и смотрела на него с серьезным видом. Словно взяла на себя обязанность — невесть перед кем и зачем — не упускать его ни на минуту из виду, вызнавать его пути и встречи, подслушивать его разговоры, ворошить воспоминания. Ибо Максим увидел себя снова в детстве, глядящим с вершины могучего, посаженного еще дедом ореха, на феерическую картину, выписываемую кистью луны на полотнищах крестьянских виноградников. Отец нередко брал его с собой в ночное — сторожить виноград. В ветвях ореха они устраивали себе настил из толстых ветвей акации, где ему не раз и доводилось засыпать примерно в такой же час в уютном гнезде, устеленном травой.

— Внизу, под орехом, горел костерок, — рассказывал Мога, вполоборота повернувшись к Томше, — у огня отец и двое-трое соседей вели беседу… Пошутив, посмеявшись, возвращались к своим заботам: один продал пшеницу по бросовой цене, денег не хватило даже на покупку новой сбруи. Другой хотел бы посадить кусты европейского сорта, да саженцы стоили целого состояния. Третий жаловался, что дочка подросла, ей уже пора замуж, но приданое собирать не из чего. Были беды и у отца: все старался сохранить в целости тот клочок землицы, который ему принадлежал, чтобы оставить его нам в наследство. Больше ведь у него и не было ничего. — Мога снова замолчал. Он видел словно наяву своего родителя, вечно в заботах о доме, в тревоге о завтрашнем дне, неустанно рассуждающего о земле, старавшегося привить сынам науку познавать землю-кормилицу, понимать ее, ценить. Для этого он брал их с собой с малых лет на пахоту, на сев, на косовицу, заставлял собирать колосок к колоску, зернышко к зернышку, ягодку к ягодке… — Бывало, в такие ночи отец пек крупные перцы на угольях, — продолжал он, обращаясь к Томше. — Потом, очистив их от горячей кожицы, клал в большую миску, посыпал солью, а над ними выжимал кислый сок незрелого винограда… Знал бы ты, друг Томша, какой вкуснятиной были эти перцы, не могу их забыть поныне! — воскликнул Мога, незаметно для себя обратившись к Томше как к близкому другу.

Вначале молодой агроном без всякой охоты слушал исповедь Максима. Хотел, чтобы все оставили его в покое с его досадой. Но у молодости есть качество — способность переходить от состояния к состоянию без больших душевных усилий. Так случилось и теперь с Томшей. Он заслушался, и это помогло ему увидеть Могу в совсем новом свете. Лишенный знаков своей высокой должности, Мога предстал перед Томшей простым человеком, как многие и многие другие, — усталым и довольным уже тем, что встретил душу, с которой может поделиться воспоминаниями.

Немного позже они уехали вместе в Пояну. Время шагнуло за полночь. В окружающем мире, совсем уже успокоенном в столь поздний час, не осталось уже ничего от той враждебности, которая привиделась Томше, когда он сидел в одиночестве на бригадном стане. Максим Мога, его простота и благожелательность рассеяли его сомнения и грусть.

Глава восьмая

В семь часов утра Максим Мога был уже в дирекции. Адела, прибежавшая на несколько минут раньше, доложила: товарищ Томша просил сообщить, что он до вечера будет на виноградниках, на уборке. «Хорошо», — ответил он Аделе и прошел в кабинет. Вспомнилась ночная встреча с Томшей. Он застал парня расстроенным, с настороженным взглядом, будто с ним случилась большая неприятность, от которой он не мог избавиться. Надо будет попытаться с ним поговорить. Может, что-то в его работе ему не по душе, но парень не осмеливается об этом сказать?

Максим Мога всегда добивался, чтобы отношения между ним и товарищами по работе были ясными, нормальными. И в этом видел залог всех успехов. Такой вопрос должен был бы заинтересовать и Андрея Ивэнуша, — подумал Максим, рассматривая почту, поступившую накануне. И, словно подслушав эту мысль, Ивэнуш вошел в кабинет. Секретарь парткома протянул ему циркулярное письмо, прибывшее из столицы и содержавшее рекомендации по организации социалистического соревнования во время уборочной кампании.

— Опоздало с рекомендациями начальство, — сказал Мога. — Мы успели все предусмотреть.

Ивэнуш не затворил за собою дверь, поэтому ни он, ни Мога не заметили, как вошли Кэлиману и Войку; так рано их не ждали.

— О каких рекомендациях речь? — поинтересовался секретарь райкома.

Максим Мога протянул ему циркуляр.

— Прибыло черепашьим шагом, но польза от него все-таки есть, — кивнул Кэлиману. — Хорошее подтверждение тому, что наши действия были правильными.

— Мне всегда нравилось ваше умение заступаться за высшее руководство, Александр Степанович, — усмехнулся Мога. — В конце-то концов, не действуй мы по-хозяйски, — продолжал он глядя на Войку, словно спрашивая: а тебе чего здесь надо? — самые оперативные рекомендации ничем не могли бы помочь.

— Ваша правда, — согласился Кэлиману и переменил разговор. — Я искал вас вчера после полудня, затем — вечером, но о генеральном директоре — ни слуху, ни духу.

— Пришлось еще раз сделать круг по совхозам, проверить, как сторожат виноградники. Это, по-моему, чистая утопия — наладить охрану стольких тысяч гектаров. Потребовалось бы столько же сторожей.

— Не скажи. Если всем известно, что по ночам кто-то ходит по плантации с заряженными ружьями, любой вор сначала подумает о целости своей шкуры, — подумал вслух Войку.

— Теория, Драгомир, теория, — заметил Мога и рассказал о том, что случилось с ним на винограднике, а также о стороже, который объявил о своем присутствии только после того, как таинственный мотоциклист исчез.

— Не советую разъезжать ночами в одиночку по плантациям, — предупредил его Кэлиману. — За что вашему шоферу идет зарплата? Поймите правильно, как бы то ни было — вы у нас человек новый, по крайней мере на том посту, который занимаете. И, чего греха таить, можно нарваться и на какого-нибудь негодяя, способного на все.

— Александр Степанович, не пугайте меня! — засмеялся Мога и поднял руки, словно заслоняясь от удара. — Уж я-то по нашему району побродил. Да в какое время! В те трудные годы, когда на каждом шагу можно было ждать удара в спину. И как видите цел. Для вашего спокойствия, однако, обещаю: больше одному по территории не ездить. — И хитро взглянул на Войку. — Буду брать с собой каждый раз нашего Драгомира.

Кэлиману улыбнулся. Войку старался оставаться серьезным. И медленно произнес, не скрывая недовольства: