Сердце мое билось: вот оно! Наступает время свершения подвига!
— Каждый час промедления и колебаний, — продолжал Фемистокл, — грозит нам годами рабства и несчастий. Необходимо идти на тягчайшие жертвы. Слушай, мальчик, на тебя вся надежда... Ты веришь мне?
Я схватил его большую руку и крепко прижал к груди.
Стратег улыбнулся:
— Ты ловкий, смелый... Я наблюдал тебя в театре. Проберись в храм Эрехфея и унеси священную змею.
— Сейчас?!
— Да, сейчас, пока не наступил рассвет. Перед восходом солнца стража дремлет, а жрецам не до того: они закапывают свои сокровища.
— Но, позволь...
— Знаю, что ты хочешь сказать. Я хорошо обдумал все. Если тебя поймают, нам всем несдобровать и наше дело погибло. Но если удастся, боги нам простят: ведь мы крадем змею не ради корыстного интереса — ради спасения отчизны! Змею мы возьмем на корабль, и она будет нам приносить удачу в бою. Ну как, согласен? В случае успеха — свобода, слово Фемистокла!
Сердце у меня леденело от ужаса — украсть священную змею богини! Но ведь это подвиг, а подвиг без риска не бывает! Геракл тоже укротил лернейскую гидру, а она была порождением бога Посейдона!
Стратег щелкнул пальцами. Вошел дежурный. Фемистокл вполголоса отдал ему приказания.
Нам подали черные глухие плащи. Мы закутались и выскользнули через боковую дверь в переулок. За нами следовали четыре пельтаста. Фемистокл сунул мне в руку маленький кинжальчик в черепаховых ножнах. Я под полой чуть выдернул лезвие — пощупал: острый, как бритва!
Козьи тропинки на склонах Акрополя, которые начинаются на задворках храма Диониса, известны мне до последнего камушка: ведь там прошло мое детство. Пельтасты остались внизу, а мы с вождем стали карабкаться по склону. Я лез быстро, несмотря на темноту безлунной ночи, а грузный стратег поминутно оступался, царапался о колючки кустарника, ругался шепотом.
Но вот мы наверху, где свистит ветер и откуда небо видится как огромный купол, усеянный мигающими точками звезд.
— Я здесь останусь, — прохрипел, задыхаясь, Фемистокл. — Ты знаешь дорогу? Не заблудишься?
— Нет... Здесь все... все знаю.
— Ну иди. Да хранят тебя боги! И помни, что змея безвредна, она не кусается, не жалит. Ведь это даже и не змея — это безобидный уж.
Я быстро обогнул угол стоколонного храма Афины-девы. На пустынной площади часовые дремали, подстелив плащи и составив копья в козлы. Низко пригнувшись, почти на четвереньках, я пересек площадь. В задней половине храма Эрехфея слышались голоса, двигали ящики, ругались — жрецы упаковывали храмовые богатства. Но их я не боялся.
Калитка во дворик храма была приоткрыта. Я проскользнул и стал нащупывать мраморную загородку, внутри которой змея обычно греется на солнце. Вдруг я наткнулся на что-то холодное и острое. Страшное лицо, физиономия чудища смотрела мне прямо в лицо выпуклыми глазами. Я похолодел, руки и ноги мои отнялись — вот оно, возмездие богов! Сколько я наслушался рассказов от суеверных рабов и умудренных жрецов о карах, которым боги подвергают осквернителей храмов!
Я медленно приходил в себя, а чудовище оставалось неподвижным и устрашающим.
Ба! Да ведь это Кекроп змееногий — раскрашенная статуя покровителя Афин! Сколько раз днем я видел эту статую!.. Она, правда, вселяла страх так была она ужасна, но ведь это всего только статуя!
Собравшись с духом, стараясь избавиться от противной дрожи, я подполз к мраморной низкой ограде и стал шарить рукой по песку, надеясь ухватить змею, но змеи там не было.
Ухнул филин, и я опять от неожиданности вздрогнул. Становилось жутко, боги решили пугать меня чем только можно. Вдруг на крыше храма ветер засвистел, точно жаловалась душа покойника.
В голову лезли гимны и молитвы. Я стал читать их, чтобы умилостивить богов на всякий случай:
— Царица священной страны, Паллада, владычица города... Нет, сбился!.. Победу даруй непременно... и ныне, богиня, даруй!.. О боги.
Зажмурив глаза, я продолжал искать змею.
Змеи нет. Рука моя только хватает и пересыпает сухой песок. Статуи богов кажутся чудовищами, которые таращат на меня глаза и тянут щупальца из кромешной тьмы.
Нет змеи! Я не выдержал и побежал назад — скажу Фемистоклу, что змеи нет и в темноте ее не сыскать. Обратно я бежал даже не пригибаясь, и мне казалось, что эринии — богини мщения — мчатся за мной и завывают на все лады.
Тень Фемистокла маячила на краю стены Акрополя. Подбегая, я поднял руки и растопырил пальцы, чтобы показать стратегу, что я не несу змею. Но, когда я добежал, оказалось, что Фемистокла уже нет на условленном месте. Небо посветлело — приближалась заря, и силуэты предметов были отчетливо видны. Значит, Фемистокл понял, что я струсил, и ушел, не дожидаясь меня. Нет мне оправдания!
Я отдышался, пришел в себя. Вот и не удался мой первый подвиг. Недаром есть пословица: «Человек предполагает, а боги делают по-своему». Вдруг неожиданное воспоминание озарило меня: жрецы ведь рассказывают верующим, что змея на ночь уползает под ступени храма. Назад, назад!
Я сразу решился на все и храбро пустился к храму.
Мне показалось, что массивная тень мелькнула возле храма Эрехфея и исчезла. Что за притча — уж не тень ли это Фемистокла? Какая теперь разница — вперед, вперед!
И вот я снова во дворике. Бледный свет уже озарил высокие слоистые облака, развиднелось. Вот мраморная ограда, вокруг которой я ползал. Вот раскрашенный Кекроп, которого я испугался, а вот и крыльцо храма. Я опустился на колени и засунул руку под ступени. Долго я шарил, но и там змеи не было. Рассвет уже царил в небе. Надо было, не мешкая, уходить.
Когда я поднимался, отряхивая песок с колен, разочарованный, — мне в глаза бросился возле лестницы свежий отпечаток громадной пятерни на песке, такой же громадной, как та, которую я сегодня так пылко сжимал в доме стратега! Кто-то опередил меня, кто-то запустил бестрепетную руку под ступени и унес змею!
ПОСЛЕДНИЙ ДЕНЬ ГОРОДА
Меня разбудил Килик ударом костыля:
— Эй, за работу! Ночью шляешься невесть где, а днем дрыхнешь?
Молния меня пронзила: сегодня ночью я доказал, что недостоин свободы, трус я, хуже собаки, навеки раб!
Ноги зудят, и во всем теле противное беспокойство — бежать бы, кричать бы, драться, только бы не сидеть на месте. Но Килик нагружает работой: подай, подержи, упакуй!
— Килик, эй, слышишь? — кричит ему храмовый повар, вернувшийся с базара. — В городе паника, все кричат: змея исчезла из храма Эрехфея, боги отвернулись, конец пришел городу... Люди собираются покидать очаги.
— Я не собираюсь покидать, — ворчит Килик. — А змею надо было охранять покрепче. Я предполагаю, чье это дело, только не богов... Боги здесь ни при чем... Эй, постреленок! — кричит он мне. — Беги скорей в храм Асклепия, спроси, готовы ли мулы для вывоза корзин. Пришел указ от нечестивца Фемистокла, чтобы сокровища богов не зарывали в землю, а перевозили на Саламин, к его кошельку ближе!
О улицы города! Куда делось ваше спокойствие в полуденные часы, когда под сплетенными сводами шелковиц и акаций царствует зеленый, тенистый, влажный и пахучий мир! Куда делась безмятежность харчевен, где в котлах варится рыба кефаль, а на вертелах жарятся бараньи почки, где толпы бездельников, бывало, потягивая напитки, обменивались городскими сплетнями?!
Теперь по улицам с плачем, ревом, бранью, грохотом несся поток беженцев... Катились повозки, нагруженные скарбом; кивая головами, шли ослы, навьюченные чем попало. Крестьянские женщины тащили полуголых орущих ребятишек и в отчаянии заламывали костлявые руки. Скорбные старики брели, покорно опираясь на посох, слезились выцветшие глаза, видавшие все на свете.
Телега, запряженная сильными мулами, везла семейство какого-нибудь эвпатрида, — над бортами покачивались головы женщин, укутанные покрывалами, евнух с морщинистым личиком опекал старших детей, младшие прикорнули возле кормилицы. За телегой шли хмурые рабы, на всякий случай закованные в кандалы, несли на плечах сундучки, узлы, коробки.