— Мы еще поживем, Сын Скалы! И по возможности дольше, потому как жить любопытно.

Лопоухий абориген по-прежнему был в прострации. Я совал ему всякие безделушки, я показывал ему фокусы, но парень засох в своей тоске, он дни и ночи сидел на краю ковра в холле, качался, как будда, и нехорошо выл. Вой этот раздражал меня до того, что однажды я чуть не стукнул этого недотепу по шее, но сдержался — жалко мне его стало. Надо нам что-то срочно придумать, иначе помрет Сын Скалы во цвете лет, задавленный печалью, черт его забери! Я допытывался у парня, как и чем живет его племя? Отвечал он мне неохотно и без конца повторялся. Выяснилось, что когда-то (никто не помнит и не знает, когда) явились сверху люди, большие и желтые.

— А на чем они явились?

— Никто не знает, и никто не помнит. Они оставили нам Истины, которые написаны на Камне. Камень большой, и Истин было много. Но Пророк стар и каждое утро с башни поет только одну Истину.

— И что за Истина?

— Помогай слабому. Слабый в яме.

Вот это да! Стоило пришельцам тратить энергию и время, чтобы принести из далекого далека такую захудалую мудрость. Что-то здесь не так.

…Сын Скалы раскачивался сидя, подобно механизму, и пел. Он в общем-то не пел — поскрипывал с безысходностью. «Лингвист» переводил со сбоями и пропусками следующее:

«…А однажды я повстречал чудовище на трех ногах (третья была сзади) и с тремя глазами (третий глаз был сбоку). Я не умею бояться, но у меня вспотела спина. Я сказал тому на трех ногах и с тремя глазами; „У тебя свои заботы, у меня — свои. Разойдемся?“ Но чудище зарычало, и я пронзил его копьем. На землю полилась черная кровь. Я бы принес домой шкуру того зверя, но когда я пронзил его копьем (это был удар настоящего воина!), то все исчезло и был только дым. О, Вездесущий, если я сказал не так, ты простишь меня по безмерной доброте своей. Я ведь всего лишь слабый сын племена Изгнанных. Ты же велик, и лицо твое большое, как нёбо. Сердце твое тоже большое, и глаза твои видят все… А еще однажды я испытал свою силу — ударил по камню так, что стало больно руке, из камня же прянул огонь такой силы, что погасли звезды. Дело было ночью, и никто не видел того пламени, только в лесу заплакали птицы. Я сильный! Возьми меня и сделай солдатом твоего воинства. Не пожелаешь сделать солдатом, определи слугой, и не будет у тебя слуги, преданней и проворней…»

Я не сразу догадался, что приятель мой сочиняет нечто вроде рекомендации самому себе, цель которой — исхлопотать у Вездесущего место потеплее. И врет, конечно, как сивый мерин.

«…А еще однажды, тоже ночью, я крикнул так, что в реке остановилась вода. Буду рабом твоим, о Вездесущий, и смогу из башни говорить твои указы так громко, что меня услышит даже трава…»

Я убил полдня, чтобы втемяшить мысль, осенившую меня, в лопоухую башку этого молодого лгуна, что умею слова оставлять на бумаге, что письмо Вездесущему можно послать вроде бы по почте и ждать рассмотрения ходатайства, так сказать, на месте. У Вездесущего много хлопот, и чем слушать ему каждого, он прочитает документ и наложит резолюцию в таком духе: или, значит, Сыну Скалы следует спешно вознестись, или же проживать, в своей деревне до востребования. Скала был парень в общем-то не совсем темный, он наконец уловил суть. Потом я продемонстрировал ему, как оставляют слова на бумаге, и несложная эта операция привела его в восторг. Потом мы начали сочинять документ. Как и всякий документ, он составлялся по форме. У Вездесущего было несколько синекурных должностей. Самая перспективная — нечто вроде телохранителя и начальника личной гвардии. На худой конец можно поступить в гвардию рядовым с перспективой на повышение. Вторая завидная должность управляющий хозяйством Вездесущего. Тут имелась в виду охота, рыболовство, ну и хлебопашество. Рядовым охотником сделаться еще куда ни шло, а вот закабалиться в крестьянство — совсем нежелательно, потому что от этой исходной точки путь наверх заказан. И уж совсем золотая дорога — третья; стать мужем одной из дочерей Вездесущего. Их две у него — одна ведает тьмой, другая же светом. Дочь тьмы — та постарше и побогаче. Это и объясняет, что на планете всегда смутно и солнце на чистом небе — большая редкость. Значит, чтобы Неизмеримый как-то выделил того, кто возносится на данный момент, от иных прочих, надо иметь силу, хозяйственную сметку и высокие мужские достоинства. Ясно. Поехали!

Я сочинял с великим удовольствием, и фантазия моя зацвела пышным цветом. Скала попробовал было кое-что вставить, но я отмахивался от его советов слишком уж парень занижал свои возможности.

— Ты, Пришелец, вверни, пожалуйста, про то, как я ударил однажды палкой по камню и выбил из камня огонь.

— Лучше будет так. Слушай; «А еще однажды (дело было ночью) я ударил копьем оземь, и копье мое проткнуло Синюю, как гнилой плод, и конец копья возник у моих ног».

— О! — застонал Скала. — Как это?

— Сам не знаю. Молчи!

— О!

— «А еще раз (это было ночью) я взял в руку пепел костра и сжал его с такой силой, что из пепла полилась вода! Никто этого не видел, но рука моя была мокрой весь день и еще один день».

— Как это?

— Тонкости не имеют значения, брат мой!

— О-оо!

«…А еще однажды (это было ночью) я простоял на ушах до утра, испытывая терпение и мужество. Уши мои болели, но я пел песни».

— Зачем на ушах, Пришелец?

— На твоих ушах неделю простоять можно. Молчи и не мешай!

Скала ничего не понял, но лицо его выражало благость — ему, видать, нравилось, как я закручиваю ситуации. Мне и самому нравилось закручивать, однако родник мой начал давать сбои, фантазия моя поиссякла. И в этот критический момент отважный воин, брат мой, пропел с закрытыми глазами следующее:

— А женщины, Вездесущий, и совсем молодые девушки все разом и каждая в отдельности любят меня так, что у них от тоски выпадают волосы и крошатся зубы.

Я крякнул и покачал головой, завидуя творческой находке моего соратника, и изложил его светлую мысль в такой редакции: «У зрелых женщин от любви ко мне выпадают волосы, у юных же девушек, у девственниц, крошатся зубы». И везет же красавицам племени Изгнанных; они все там лысые и беззубые. Я представил себе одни лысые головы, черные и уныло блестевшие, и мне стало как-то нехорошо.

— Пожалуй, мы перегнули палку, брат?

— Вездесущий умеет прощать, Хозяин, — дипломатично ответил Скала.

Я вздохнул с печалью.

— Ну что ж, пойдем дальше?

— Пойдем дальше. Складно у нас получается, Пришелец!

…Трудились мы самозабвенно, письмо получилось некороткое, и я устал.

Глава пятая

Мы с воином из племени Изгнанных прохлаждались на пляжике перед гондолой. Вдруг в глаза дробно и резко ударил свет, отраженный водой. За нашими спинами вставало солнце. Небо- было глубокой синевы, а солнце — круглое и маленькое. Воин вскочил на ноги. Тень от его тела упала криво, далеко и утонула в реке. Скала вытянул руки навстречу восходу и мелкими шажками засеменил возле меня, он пел, славил солнце, которое качалось над неровной чертой горизонта, подобно воздушному шарику. «Где же сегодня облака? — подумал я. — Здесь ведь всегда облака». Мне казалось, будто я сижу на дне сосуда с мутными стенками. Вода теперь была совсем черной, по гондоле ползали лохматые огоньки непонятной природы. По небу наискосок долго падал язык алого пламени. Пламя погасло, разбрызгавшись на искры, иссякло, и следом наступила полная тьма. Я, заробев, пошарил вокруг. Возникло ощущение, что твердь ушла и тело мое потеряло опору. Я не видел своих рук, чувствовал только, как между пальцами щекотно сочится песок, слышал запалистое дыхание Скалы, который, наверно, все ходит по кругу. Он уже не пел-топтался молча. Неподалеку мигала лампочка «лингвиста», это мигание успокаивало. «И часто здесь случается подобное?»

— Голова, в чем дело?

— Затмение, Ло.

— И надолго затмение?