Свенсон заспешил на капитанский мостик.

Приближаясь на шлюпке к берегу, Свенсон вспомнил о давнем разговоре с братьями Ломен, поручившими разузнать, можно ли купить оленей на Чукотке для разведения их на Аляске.

После того как белые охотники свели на нет огромные стада карибу, аляскинская тундра опустела.

Однако купить живых оленей на Чукотке оказалось невозможно. Повинуясь каким-то смутным суевериям, чукотские оленеводы наотрез отказывались продавать живых оленей, зато предлагали сколько угодно мяса и шкур.

Шлюпка мягко ткнулась носом о гальку. Свенсон первым спрыгнул на берег, стараясь не замочить ног, и оказался лицом к лицу со своим старым знакомым Кашириным-Стивенсоном.

— Хэлоу, мистер Стивенсон, — стараясь скрыть удивление, поздоровался Свенсон.

— Хэлоу, мистер Свенсон. — Каширин пытливо поглядел на американца. — Плаваете? И куда, позвольте вас спросить?

— Из Ново-Мариинска на мыс Дежнева, — учтиво ответил Свенсон. — Мы встретились с местными властями и поставили их в известность о маршруте. А вы-то что тут поделываете? — поинтересовался, в свою очередь, Свенсон. — Оленеводом заделались? Или продолжаете мыть золото?

— Ни то, ни другое, — ответил Каширин. — Я уполномоченный Анадырского уездного комитета. Вместе с двумя избранными делегатами мы едем в Ново-Мариинск, а оттуда на съезд в Петропавловск.

— Очень сожалею, — сказал Свенсон, — но мне совсем в другую сторону.

— Да мы на вас и не рассчитывали, — ответил Каширин. — Нам главное добраться до Уэлькаля.

— Вот в Уэлькаль мы вас доставим с радостью, — обещал Свенсон. — Но прежде нам бы хотелось запастись свежим оленьим мясом. Мистер Каширин, согласитесь, что на свете нет ничего лучше оленьих языков?

— Это точно, — ответил Каширин.

Три дня назад вместе с оленьим стадом Армагиргина, спасавшимся от тундровых комаров и овода, Каширин пришел на берег этой лагуны. Два представителя местного населения — чукча Тынанто и ламут Дулган, — избранные на сельских сходах, заскучали и просились обратно.

Узнав, чьи это олени, Свенсон уважительно заметил:

— Как же! Я много слышал о чукотском короле Армагиргине. Буду рад с ним познакомиться.

На низком мягком тундровом берегу впереди толпы стоял старик. Он был дряхл и слаб, и его колени, обтянутые нарядным тонким пестрым камусом, заметно дрожали. На тело был надет старый засаленный то ли мундир, то ли кафтан, тщательно заштопанный оленьими нитками и кое-где заплатанный замшей. На ветхом поясе под животом висел морской кортик. На плечах старика виднелись диковинные погоны, из-под левого свешивался сильно потемневший, похожий на медвежьи жилы аксельбант.

— Амын етти! — громко, с дрожью в голосе поздоровался старик, протягивая Свенсону руку.

— Ии, — подобающим образом ответил американец. — Тыетык.

— Какомэй! — удивленно воскликнул старик. — Да ты, оказывается, по-нашему разговариваешь? Я думал, один только такой тангитан есть — Кассира, — кивнул Армагиргин в сторону Каширина.

— Кит-кит[7],— скромно сказал Свенсон. — Мой чукотский разговор скуден, как обмелевшая речка.

— Друзья общаются и сердцами, не только словами, — заметил Армагиргин.

Свенсон положил перед Армагиргином подарки и торжественно произнес:

— Мы не предполагали встретить вас на морском берегу и поэтому не подготовились. Позвольте преподнести вам эти скромные подарки как знак уважения к вам и к вашему высокому званию — эрыма.

Эрым и эрмэчин на чукотском языке значили многое. Прежде всего — сильный, сильнейший.

Армагиргин, сохраняя достоинство, небрежным кивком велел унести подарки в боковые кладовые, и на опустевшее место тотчас были положены несколько связок горностаев и пыжиков.

— Мои скромные подарки никак не могут покрыть великую ценность твоего уважения, — сказал Армагиргин. — Прошу принять в знак расположения эти жалкие меха.

Подали в двух длинных деревянных корытах оленье мясо, нерпичьи ребрышки и розовый олений костный мозг.

Свенсон вытащил из-за голенища большой пружинный складной нож и принялся за еду. Он ел как заправский чукча.

Армагиргин ел нерпичье мясо. За зиму ему надоедала оленина, и он мечтал о весне и лете как о времени, когда он будет держать во рту молодое нерпичье мясо, исходящее горячей соленой кровью.

Он искренне обрадовался появлению Свенсона, о котором много слышал, но никогда не видел его. Американец был представителем привычного мира тангитанов, богатых, щедрых к друзьям, уверенных в себе, знающих цены пушному товару. В последние дни Армагиргин был растерян и молчалив. И виной всему этот тангитан Кассира, принесший худые вести о новой власти, которая должна объединить людей. Такая мечта, как чуял Армагиргин, среди бедного люда жила всегда. Жила и никому не мешала, потому что каждый здравомыслящий человек понимал, что это никак невозможно. Это все равно что кочевать на луну. Такая мысль иной раз появляется в голове, но всем известно, что это несбыточно. Может, Кассира просто самозванец и никакой новой власти нет? И брат Армагиргина — Солнечный владыка по-прежнему восседает на золотом сиденье?

Давно такого чая не пивали в яранге Армагиргина. Чтобы окончательно погрузить себя в удовольствие, хозяин набил трубку мягким, как гагачий пух, виргинским табаком и несколько раз глубоко затянулся, стараясь как можно дольше удержать драгоценный дым.

— Что слышно о моем брате? — вкрадчиво спросил Армагиргин, склонившись к американцу.

— К сожалению, я не имею чести быть с ним знакомым, — растерянно ответил Свенсон, стараясь сообразить, почему именно к нему был обращен этот вопрос.

— Вы, видно, не знаете, что братом моим называется император Николай, — несколько суховато пояснил Армагиргин и добавил: — У меня на этот счет есть бумага.

— Прошу прощения, — засмущался Свенсон. — Я просто запамятовал. По сообщениям американских газет ваш брат вместе с семьей живет в Тобольске, в глубине России… Но сейчас у власти Временное правительство.

— Об этом мне Кассира говорил, — заметил Армагиргин. — Не думает ли мой брат возвратиться на свое золоченое сиденье?

Свенсон заерзал на белой оленьей шкуре, словно под него попала искра из костра.

— Видите ли, тут такое дело… Мои познания в чукотском языке слишком скудны, чтобы обсуждать такой вопрос. — Свенсон искоса глянул на Каширина.

— Я думаю, что мой брат найдет в себе силы вернуться, — убежденно сказал Армагиргин.

Говоря это, Армагиргин смотрел в глаза Каширину, но этот человек не отводил взгляда.

Свенсон приложил некоторые усилия, чтобы отвести разговор в другую сторону:

— Тундры на том берегу пролива обширны и пустынны, — начал он, — пастбища тучны и просторны. Но оленей там нет, не водится друг тундрового человека на том берегу.

— Слышал я об этом, — кивнул Армагиргин. — Тамошние люди не раз на моей памяти желали переселить чукотского оленя на американскую землю…

Армагиргин задумчиво уставился на огонь.

— Есть дела или даже тайные намерения, которые, однако, совершать не дано никому во имя жизни и дальнейшего существования, — напыщенно и важно продолжал Армагиргин, и Свенсон понял, что лучше ему не возобновлять разговора о покупке оленей.

Зато на просьбу продать оленье мясо Армагиргин отозвался с великой щедростью.

Когда погрузили мясо на корабль, Каширин обнаружил исчезновение своих спутников — Тынанто и Дулгана, делегатов, избранных на сельских сходах.

С нарастающей тревогой Каширин обошел все яранги, сбегал в стадо, но нигде не было и следов народных избранников. Он расспрашивал пастухов, обращался ко всем встречным — малым и старикам, женщинам и мужчинам, но каждый отговаривался чукотским словом:

— Ко-о-о…

Догадку подтвердил Теневиль.

— Они сбежали, — сказал изобретатель чукотской письменности.

Каширину отвели место в кают-компании, постелив на прохладном клеенчатом диване. Поворочавшись, Петр Васильевич вышел на палубу покурить на вольном воздухе.