— Значит, здесь. — Девушка-лейтенант обернулась и крикнула в открытую калитку людям на машине: — Здесь!
К ней подошли двое пожилых солдат, а девушка-лейтенант все оглядывала двор и огород, выискивая что-то и не находя.
— Федоренков, ведь здесь же вот, правда? — обратилась она к одному из солдат.
— По-моему, здесь, товарищ лейтенант. — Внимательно вглядываясь из-под седых мохнатых бровей, солдат метр за метром словно прощупывал двор. — Вот здесь где-то. — Солдат кивнул на тополь в углу двора.
— И мне кажется, здесь, — подтвердила девушка-лейтенант. — Хозяюшка, — снова обратилась она к Нине, — тут могила с дощечкой была… Не припомните?
— Я не хозяйка…
Нина рассматривала эту беленькую, года на три-четыре старше себя девушку. В длинную шинель, сапоги было упрятано такое же хрупкое тело, как и у нее… И в лице, фигуре ничего мужественного, что так любят изображать на плакатах. И быть может, впервые Нина вдруг подумала, что вот в эту самую шинель и сапоги могла быть упрятана не эта неизвестная ей девушка, а она сама, Нина Ободова. Годков не хватает? Не только годков, но чего-то, наверное, и еще…
Между тем, заметив во дворе военных, Турин, Козырева и два паренька — секретари первичных организаций — вышли из дома.
У Нины уже не было желания встречаться ни с Туриным, ни с кем-нибудь еще из райкома. Встретилась бы она, пожалуй, только с Мишей Степановым, он не похож на всех остальных и может понять ее… Нина шагнула и в нерешительности остановилась за воротами.
Она слышала, как Турин представился девушке-лейтенанту и, узнав, по какому они делу, спросил:
— А кто похоронен?
— Командир наш… Константин Петрович Евлампиев… — Девушка прошла к тополю: — Вот здесь должна быть. Когда опускали, я держалась за дерево, помню…
— Тополь и в соседней усадьбе был, спилили недавно…
Много могил разбросано по Дебрянску…
Армия шла дальше на запад, наспех хороня павших. Могилы рыли на Советской, в парке, в садах неизвестно чьих домов…
Нина видела, как все вышли со двора и зашагали к соседнему дому. Ей очень хотелось пойти вместе с ними, вместе со всеми склонить голову перед размытым дождями холмиком, постоять в молчании минуту-другую, по стародавнему обычаю отдавая дань уважения погибшему. Но какое отношение она имеет к делу, за которое отдал свою жизнь Евлампиев? Нет, она не причастна к этому делу. Не причастна…
Степанов остался в райкоме до выздоровления. Однако трех дней из предписанных врачом не долежал: вставал, ходил и, наконец, отправился в школу.
Момент, о котором он столько думал, наступил.
Совсем иначе представлялся ему когда-то этот день. Более торжественным, каким-то особым…
Трех человек встретил Степанов на пути от райкома до школы. Все еще пустынный, безлюдный Дебрянск! Да и не мог он быть сейчас иным. Но Степанову казалось, что за время, которое он бездарно провалялся в больнице и в райкоме, за это разуплотнившееся, медленно тянувшееся время, что-то должно было измениться во внешнем облике города…
Степанов явился в школу за добрых полчаса до начала уроков. В маленькой учительской комнате — собственно не комнате, а отгороженной тесом половине коридора, делившего дом, — Вера проверяла тетради.
Увидев Степанова, она лишь подняла голову в очевидном намерении посвятить ему минуту-другую и вернуться к главному — работе. Ответила на приветствие, спросила, как здоровье.
— Ты знаешь, совсем неплохо. Я думал, будет хуже… Что у тебя?
— Говорят, Акимова видели в Девяти Дубах…
— В Девяти Дубах? Почему же там?..
— Опять слухи, — устало махнула рукой Вера.
— А может, не только слухи? — раздумывая, проговорил Степанов. — Чего только не бывает!..
Но Вера уже склонилась над тетрадями.
Отсутствующим взглядом Степанов посмотрел на нее, потом в окно, снова на Веру: «Поговорили о пропавшем без вести или погибшем ее муже и должны заняться каждый своим делом… Неужели вот так и нужно, вот так и будет?»
Подошли Владимир Николаевич, Паня, однако и разговор с ними не рассеял какого-то недоуменного состояния Степанова. Но он заставил себя отрешиться от него: прочь ненужные раздумья! Он пришел в школу на свой первый урок!
Когда прозвенел звонок, стали стихать ребячий топот и шум, Степанову, который остался один в коридоре, почудилось пение. Откуда?! Радио? Но ведь радио в городе еще не было. С улицы? Может быть. Но вот он различил слова песни «Широка страна моя родная…» и ускорил шаги.
Он шел, а голос, вот теперь можно было сказать — девичий голосок, тихонько и осторожно выводил:
И вдруг пение оборвалось. Его заметили.
В дальнем закутке коридора на куче поленьев, наверное напиленных из подгнивших поваленных дерев, сидела девочка. Степанов всмотрелся. Ира!
— Извини, Ира. Я, наверное, тебе помешал.
— Нет, Михаил Николаевич, нет… — Девочка встала.
«Вот же с чего надо начинать!» — подумал Степанов.
— Ну, пойдем на урок.
Он потянул на себя высокую и тяжелую дверь и, поздоровавшись, вошел в класс. Полтора десятка мальчиков и девочек встали со скамеек перед некрашеными столами, приветствуя нового учителя.
Степанов осторожно рассматривал ребят. Леня Калошин с широко раскрытыми глазами… Мальчик с пепельно-серым лицом, в отцовском пиджаке с широкими полосками и подвернутыми внутрь рукавами, кажется — Толик Корнеев… Девочка без ботинок, в одних чулках…
— Как же ты пришла? — спросил ее встревоженный Степанов.
Смущенная девочка встала:
— Я… Меня мама провожала… Я ботинки ей вернула: сестре на работу идти… А потом мама принесет… Я не босиком, нет…
Степанов кивнул, разрешая ей сесть, и обратился к детям:
— Дорогие ребята! Как я рад видеть вас в школе… — Голос Степанова пресекся.
Как несравнимо мало он может дать этим изголодавшимся, измученным человечкам! Они сидели притихшие, ожидая от него умного и проникновенного родного слова.
— Почти два долгих и тяжелых года, — продолжил Степанов, — вы жили, как чужаки, в своей собственной стране. Враги пытались навязать вам дикие мысли и чувства, отбивая память о родном и привычном. Не вышло! И не могло выйти! — Он помолчал. — Я хотел бы начать свой первый урок с вами с песни «Широка страна моя родная…»
От неожиданности ребята стали переглядываться: петь на уроке литературы? Потом почувствовали, что это не просто урок и не просто песня, а начало новой жизни, ее ознаменование, и, когда Степанов затянул:
ребята, вспоминая слова песни, недружно подхватили:
Вскоре пели уже более слаженно:
Кто-то приоткрыл дверь, заглянул в класс, и через мгновение песню подхватили в соседнем классе:
Когда песня кончилась, Степанов помедлил, стараясь справиться с волнением, но, поняв, что ничего из этого не выйдет, дрогнувшим голосом продолжал:
— Дорогие ребята! Мы с вами будем изучать родной язык и литературу. Познание творчества Радищева и Пушкина, Толстого и Чехова поможет вам понять, как велик, могуч и красив наш народ. Войну, эту страшную войну, нельзя выиграть без танков, пушек, самолетов и «катюш», однако и без силы, таящейся в великом прошлом Родины, — тоже нельзя. В поименных списках фронтовиков нет ни Пушкина, ни Толстого, ни Кутузова, ни Суворова, ни революционеров. Но они всегда с нами, и без них мы эту войну не выдержим… — Степанов помолчал и неожиданно сказал: — Однако давайте сначала познакомимся…