- Ты прав, это не доказательство. Но когда я и Оскар сели поговорить, он признался, что он обманул меня и у них был секс. И что секс этот был грубым, и что девушке нравилось, когда ее били.

Чем больше я думаю об этом, тем больше запутываюсь. Все это не имеет никакого смысла.

- Почему я об этом ничего не знал? - в отчаянии я поднимаю руки.

- Потому что ты находился в колледже, и мы хотели защитить тебя. Нам не хотелось, чтобы ты был вовлечен в нечто такое… - он замолкает в попытке найти более подходящее слово. - Несущественное.

- Девушка, утверждающая, что была изнасилована, не есть что-то, от чего можно отмахнуться. Твой сын был обвинен в чем-то не только незаконном, но также отвратительном и аморальном. Ты что совсем не придаешь этому значения?

Отец обводит глазам комнату, все еще избегая моего злого взгляда.

Дерьмо.

Здесь есть что-то еще.

По языку его телодвижений я могу сказать, что речь идет больше, чем об одном случае.

- Что еще? - холодно спрашиваю я.

- Нечто подобное случилось и в колледже.

- «Нечто подобное»? Что означает «нечто подобное»?

- Ну, Оскар уже учился в колледже третий год, когда мне позвонил офицер полиции, который хотел встретиться со мной в общественном месте, чтобы поговорить о нем. Когда в тот же день мы встретились, он рассказал мне, что записал показания девушки, которая обвиняла Оскара в изнасиловании.

- Она сказала, что они были на вечеринке, и Оскар подсыпал ей регипонол, забрал к себе на квартиру, изнасиловал и позволил своему другу сделать с ней то же самое. Она рассказала, что то приходила в сознание, то снова отключалась, но помнит Оскара и каких-то других парней, которых не могла описать. Когда проснулась, то лежала на аллее, частично одетая. Она вернулась домой, приняла душ, а спустя несколько дней ее подруга показала ей фотографии, сделанные на свой телефон. Там были снимки ее и Оскара, которых оказалось достаточно, чтобы вспомнить кое-что из происшедшего.

- Она пошла в полицию и дело было поручено этому полицейскому, Майклу, кажется, так его звали. Так или иначе, полицейскому была знакома фамилия Оскара, он знал, что у нас есть деньги и, короче говоря, за семь кусков, дело было закрыто.

Что, твою мать, я сейчас услышал?

Это что, какая-то чертова шутка?

- Что случилось с девушкой?

- Я никогда не интересовался, Доминик. Только сказал, что не желаю больше никогда об этом слышать.

Кто эти люди, которые называют себя моей семьей?

- Ты спрашивал Оскара об этом? - интересуюсь я, в полнейшем недоумении. Честно, я потрясен.

- Да. - Он кивает головой и продолжает. - И он сказал, что и ей нравился жесткий секс.

У меня челюсть отвисает, в то время как отец вытирает слезы.

- Зачем ты защищаешь его?

- Я защищаю всех нас.

- Ни хрена подобного. Мне защита не нужна, я ничего плохого не сделал. Мама знает?

Пожалуйста, скажи «нет».

- Разумеется. Твоя мама и велела мне заплатить оба раза, сколько бы те не просили.

Вот теперь это дерьмо точно стало невероятным.

- Как ты можешь сидеть и пускать слезу, если знал, на что он способен? Ты знал, что он сделал с теми девочками, и платил им за молчание. - Я встаю и сжимаю в кулаки уже ноющие от боли руки. Я так чертовски зол, что даже напряжение, которое чувствую в мышцах рук, вибрирует с чистейшей яростью.

- Мы делали это, чтобы защитить тебя.

- Чушь собачья! Вы делали это, чтобы защитить самих себя. Ты думаешь, если имя Шрайвер связано с облигациями и биржами по всему миру, это дает твоему сыну право делать с женщинами все, что он захочет? Скольких он убил из-за того, что ты пытался «защитить» нас?

- Сынок, - начинает говорить он.

- Не называй меня так. Больше я к тебе отношение не имею. Эта так называемая «семья» полностью лишена какого-либо чувства порядочности, и я не желаю ассоциироваться с кем-либо из вас. Как ты собираешься исправить это, а? Потому что, угадай что, Джон? Я намереваюсь выступить свидетелем и рассказать судье и присяжным все, что ты мне только что рассказал, все, что я знаю об этом слабом, жалком оправдании твоему сыну. И не думай, что я делаю это для Эйлин. Я сделаю это для каждой жертвы, которую он изнасиловал и сломал ради своей собственной дьявольской прихоти, прежде чем убить их. Я сделаю это, потому что это единственно правильная вещь - то, на что ты, по-видимому, не способен.

- Сначала тебе стоит хорошенько подумать, Доминик, ведь все это повлияет и на тебя. На твою репутацию будет брошена тень, начнется расследование. - Теперь он запаниковал, потому что понимает - я говорю серьезно.

Вы что издеваетесь?

Единственное слово, которым я могу описать свое состояние, это слово “ошеломлен”.

Я ошеломлен смелостью отца просить меня о молчании.

Ошеломлен тем, что он предпочитает свободу своего сына-насильника причинению вреда другим женщинам.

Ошеломлен тем, как мало он раскаивается.

Но больше всего, я поражен тем, что он считает меня таким же, как он.

У меня могут быть свои недостатки, но я не буду скрываться за деньгами в боязни возмездия.

- Они могут разбираться со всем, чем хотят. Мне нечего скрывать и нечего стыдиться.

- Да неужели? Ты трахаешь свою пациентку.

Ну не могу сдержаться. Правда, не могу. Я просто делаю это.

Я тянусь над столом и пару раз ударяю его в лицо.

- Не смей говорить о ней, - ору я, пока кто-то оттаскивает меня от этого бесполезного, валяющегося куска дерьма, которого я с такой гордостью называл отцом.

- Уведите отсюда отца, - кричит Свинни какому-то офицеру.

Я сажусь обратно и пытаюсь вытянуть правую руку, но вздрагиваю от боли. Неа, я определенно что-то сломал.

- Что, черт возьми, произошло? - спрашивает Свинни.

- Я обнаружил, что моя так называемая «семья» - сплошное вранье, - сквозь зубы говорю я.

- Имеет ли это отношение к вашему брату? - он садится.

- Да. И вам необходимо записать мои показания.

Входит парамедик, чтобы осмотреть мою руку, бинтует ее и говорит о том, что мне надо поехать в больницу и сделать рентген. Несмотря на боль, я предпочитаю сначала дать показания. Свинни выходит из комнаты, а высокий, невзрачный мужчина входит.

Он представляется детективом Харрисоном. Харрисон поворачивается посмотреть в зеркало и кивает, должно быть, это сигнал к началу записи.

Первоначальные вопросы по установлению личности дают мне время успокоиться и обдумать то, что мне надо рассказать полиции.

- Расскажите мне об Оскаре, - начинает детектив Харрис.

- Я только что узнал, что все это началось, когда он был семнадцатилетним подростком.

А теперь об этом узнает весь остальной мир.

Глава 29

Я слышу гудок и людей, разговаривающих рядом со мной. Мои глаза распахиваются и тотчас закрываются, протестуя против яркости и сияния.

- Детка. - Я сразу понимаю, что это Доминик. Его рука накрывает мою и мягко сжимает ее. Я чувствую его тепло, слегка влажные губы, нежно касающиеся тыльной стороны моей ладони мягким поцелуем. - Ты меня слышишь? - спрашивает он, снова целуя мою руку.

- Угу, - это единственное, что я могу из себя выдавить. Горло пересохло и такое ощущение, что его затерли наждачкой. Глотать больно.

- Я здесь, моя красавица Эйлин. Я рядом.

Мои глаза снова распахиваются и медленно привыкают к яркости комнаты. Она маленькая и стерильная, с пустыми белыми стенами и большим окном, выходящим на стоянку. Стекло затонировано, но солнце на улице такое яркое, весело светит, освещая всех своими великолепными лучами.

Я смотрю вокруг и вижу карие глаза Доминика, изучающие меня с волнением и любовью.

- Как ты себя чувствуешь? - спрашивает он мягким, спокойным тоном, убирая волосы мне с лица.

Я снова сглатываю и жду, пока мой рот не наполняется снова влагой, прежде чем начинаю говорить: