Та внимательно поглядела на незнакомого молодого человека:
-- Похоже, у вас ко мне серьезный разговор. Что ж, милости прошу.
Внутри хата выглядела так же опрятно, как и снаружи. Хозяйка включила было электрический самовар, но Клест замахал руками, объяснив, что по пути перекусил.
-- Я ж вас не есть заставляю, а чай -- дело святое, -- настояла на своем женщина. -- С сушками вприкуску да с конфетками -- в самый раз.
Пока самовар нагревался, гость излагал причину, по которой приехал в Слободск из областного центра. Мол, ищу родственника, звали так-то и так-то, пребывал в вашем детдоме примерно тогда-то и тогда-то... Юдифь Львовна рассказчика не перебивала, только изредка кивала, словно с чем-то соглашаясь. Когда Алексей закончил, неторопясь разлила по чашкам ароматный чай, придвинула приезжему вазу со сладостями, и только после этого заговорила:
-- Как же, помню я этого Зиновия. Интересный был мальчик. Читал много, всю нашу библиотеку перелопатил. Особенно детективы любил. А однажды как-то воспитательница заходит ко мне в кабинет, и протягивает Библию. Вот, мол, Хорьков ночью под одеялом с фонариком читал. Я уж и не знаю, как реагировать. С одной стороны, у нас свобода вероисповедания, с другой -- вроде как мы жили при атеизме, в Советском союзе. Узнай в гороно, или в обкоме, что мои дети читают такие книги -- меня по головке не погладили бы. Вызвала я Зиновия к себе, спрашиваю, где книгу взял. А он молчит, смотрит в пол и молчит. Ну, что с него взять? Пожурила я его для проформы, и отпустила с Богом... Вернее, без Бога, если выражаться иносказательно, потому как Библию я себе оставила. Она до сих пор у меня дома хранится, если хотите, могу показать.
Юдифь Львовна подошла к книжной полке, и вернулась с потрепанной книгой в темном переплете. Протянула гостю. Алексей не без внутренней дрожи взял в руки то, что некогда принадлежало его сводному брату. Полистал местами пожелтевшие страницы, представляя, как полтора десятилетия назад вот так же, под одеялом, листал их Зиновий.
Заметив, что бывшая директриса не без любопытства за ним наблюдает, вернул ей книгу, после чего поинтересовался:
-- Кстати, я слышал, у Зиновия не все в порядке со здоровьем было. Я не говорю про его хромоту...
Женщина насторожилась, искоса глянув на Алексея.
-- А что вы имеете в виду?
В этот момент Клест, далеко не будучи знатоком человеческих душ, понял, что она что-то знает. Нужно было только сломать лед недоверия, который еще между ними оставался, и возможно, она расколется, а может быть, расскажет даже больше, чем он ожидает от нее услышать. И для того, что бы она ему доверяла, он первым должен сделать шаг.
-- Буду честен с вами. Зиновий действительно приходится мне родственником. Он мой сводный брат...
И Алексей стал рассказывать о трагических событиях, которые произошли за последнее время, умолчав только о своем даре. Его слушательница, судя по всему, была реалисткой до мозга костей, и история о необычном даре ее собеседника могла разрушить тот хрупкий мостик, который установился между ними. А вот о том, что может Зиновий, он ей сказал. Если она знает об этом, то для нее это не станет открытием.
-- Ну что ж, -- вздохнула Юдифь Львовна, когда Алексей закончил свой рассказ, -- откровенность за откровенность. Меня, правда, предупреждали в свое время серьезные товарищи, чтобы я о случившемся с Зиновием никому ни слова... Но думаю, через столько лет можно. Хотя, признаться, мне очень не хочется ворошить ту историю.
Казалось, женщине не очень приятно было это вспоминать. Но Алексей не собирался отступать, решив вызнать о сводном брате все, что можно. И выяснил...
Приступы эпилепсии, которая, как оказалось позже, на самом деле была вовсе не эпилепсией, случались с Зиновием не так уж и часто. Обычно это выглядело следующим образом: мальчик неожиданно закатывал глаза, оседал на пол, и полностью отключался. Спустя некоторое время он приходил в себя, и, как ни в чем не бывало, поднимался и делал свои дела дальше. Такие приступы длились от нескольких десятков секунд до примерно пятнадцати минут.
Поначалу его пытались как-то лечить, водили к психиатру, но тот никаких отклонений в мальчишеском организме не обнаружил. А вот воспитатели со временем заметили одну странность...
Тут Юдифь Львовна сделала паузу, бросила на Клеста испытующий взгляд и молча подлила ему кипятку в чашку, сдобрив его порцией заварки. Алексей кивнул, как бы предлагая собеседнице не стесняться, и отхлебнул из чашки.
-- А странность была такая...
Дальше выяснились вещи поразительные. Когда мальчик терял сознание, не раз замечали, что кто-нибудь из других воспитанников детского дома вдруг ни с того, ни с сего начинал вести себя странно. Проще говоря, перенимал повадки Зиновия, и даже начинал прихрамывать на правую ногу, причем будучи совершенно здоровым. Однажды некий мальчик был свидетелем, когда его друг, с которым они втихую курили в туалете, вдруг мгновенно как-то неуловимо переменился, а затем закашлялся и, с отвращением посмотрев на папиросу, отбросил ее в сторону.
-- И как ты эту дрянь куришь?
Сказав это, он посмотрел на своего якобы друга так, что тому стало не себе. Тут мальчик задал невинный, казалось бы, вопрос:
-- Ты что, Ген, заболел?
-- Какой я тебе Гена?! Я Зиновий!..
После этого, словно чего-то испугавшись, подволакивая правую ногу, он мигом выскочил из туалета. До ушей воспитателя эта история дошла через мальчишку, который выполнял в группе функции стукача, за что весьма среднем умственном развитии получал у преподавателей только четверки и пятерки. Сказать, что от такой информации директриса была в восторге -- значило бы погрешить против истины. В то время как раз замучили с разного рода проверками из управления образования, так что лишняя шумиха была Козенко ни к чему.
Но затем произошел случай, заставивший директрису взглянуть на проблему по-другому. Дело в том, что другие воспитанники детдома Зиновия особо не обижали, жалели его за хромоту и нелады с психикой. Хотя, конечно же, без насмешек не обходилось. Да и что взять с детей, которые порой более жестоки, чем взрослые. Тем более с сирот, многие из которых озлоблены на весь белый свет.
Но был среди них один экземпляр, доставлявший головную боль не только многим детдомовцам, но и, прежде всего педагогическому составу учреждения. Звали его Антоном. Сам он был из деревенских, а в детдоме оказался после того, как его спившуюся мать лишили родительских прав.
Будучи от природы щедро одаренным физической силой, Антон использовал свои данные по полной. Нередко то у одного, то у другого мальчика, не угодившего чем-либо Антону, под глазом вдруг появлялся фингал. Жаловаться на недоросля, к тому же из рук вон плохо учившегося, мало кто пытался: тот мог подкараулить доносчика и так его отметелить, что бедняга рисковал оказаться на больничной койке. На хулигана даже заводили дело в инспекции по делам несовершеннолетних, но дальше этого дело не пошло, хотя воспитатели во главе с директрисой с удовольствием избавились бы от малолетнего бандита. Тем не менее, Антону пока все сходило с рук. Вплоть до того случая, о котором пойдет речь ниже.
В тот поздний сентябрьский день едва ли не все воспитанники были заняты на уборке опавших листьев в скверике возле детдома. Вышеупомянутый Антон благополучно притворился больным, пожаловавшись на резь в животе, и теперь, втихую потягивая сигаретку, вместе с парой приятелей наблюдал за копошащимися на территории детьми из-за угла детского дома. В какой-то момент его внимание привлек прихрамывающий Зиновий, который был на три года его младше.
-- Слышь, хромоногий, иди-ка сюда.
Зиновий обернулся, отставив грабли (таскать носилки ему не позволяли из-за той же хромоты).
-- Ты меня?
-- Тебя, тебя...
Зиновий подошел, чувствуя странное беспокойство. Да и чего хорошего можно было ожидать от этих ребят во главе с Антоном, известным своей жестокостью.