Профессия художника, кажется, произвела на него впечатление, а редкая в сельских ДТП трезвость расположила к пострадавшему. Строгое сперва лицо потеплело. Видя, что Воля туго соображает, Доронин принялся действовать самостоятельно, как человек, знающий цену времени. Тормознул проходящий «КамАЗ». Вмиг «жигуленок» перекинули на колеса, вытянули из кювета на дорогу, и пока Чигринцев менял колесо, загружал скарб, лейтенант терпеливо ждал. Затем достал из багажника «восьмерки» буксировочный тросик, зацепил за разбитую машину и потащил ее в Нерехту на милицейский двор.

Там поднял на Волю неунывающие глаза:

— Что, художник, нарисуется: стекла, фары — ерунда, крыша выправится, стойку переварят, не страдай, пошли оформляться.

Сочувствие только больше сблизило их.

— Товарищ лейтенант, позвоните, пожалуйста, в больницу, как там?

Посмотрел, скосив бровь, убедительно пояснил:

— Было бы что, сами позвонили. — И уже веселей добавил: — Не суетись, съездим попозднее.

Воля поднялся за ним по деревянным ступенькам на крыльцо типичного купеческого домины, давно и надолго захваченного городской милицией.

Седой, обрюзгший дежурный капитан проводил их мутным взглядом, жадно захлюпал из темной бутылки лимонад явно местного производства и смачно рыгнул им в спину, выпуская газы, — похоже, лечился с перепою. Лейтенант, словно не заметив его, повел Чигринцева коридором мимо обязательных стендов с показателями, мимо заляпанных руками, давно не крашенных дверей следователей, мимо некоего «дознавателя», зарешеченного закутка со спящим бомжем, широкой двустворчатой двери начальства с прежней, еще гнутой и даже блестящей латунной ручкой, куда-то под чугунную лестницу — в царство младших инспекторов ГАИ.

Мужичок лет сорока с хвостиком, с виду колхозник, в кирзовых сапогах, в линялом ватнике, смущенно теребя рукой кепарик, а другой протягивая начальнику справку с лиловой печатью, рванул к ним с подоконника, как бросался разве только по весне с подсачком на трущегося в береговой траве, пускающего икру карася, но лейтенант осадил его разом:

— Потом, занят, ждите других инспекторов. — Отворил низенькую фанерную дверку, решительно шагнул внутрь.

В большом, квадратном почти кабинете о шести канцелярских столах расположились у окошка — лейтенант в кресле с колесиками, Воля на видавшем виды стульчике клееной фанеры. Доронин порылся в длинном ящике, вынул чистый лист серой бумаги, какие-то печатные бланки, линейку, дешевенькую шариковую ручку, взялся вести протокол, бросая на отвечающего Чигринцева скорей пытливые, чем безразличные взгляды.

Он был тут хозяин полный и немного красовался перед столичным гостем, но приглашение посетить больницу, замечание насчет машины, мол-де, можно все поправить, да и сама обстановка, не лишенная казенного уюта, действовали расслабляюще. Воля понял: все решит больница, и ощутил вдруг элементарную дрожь — готовясь в уме к наихудшему, успел-таки подивиться сволочному чувству натуры — больше думал о себе, чем о раненом Николае. Тут же, покаявшись в душе, снова завелся, вскочил, принялся прохаживаться по кабинету, начал приставать к лейтенанту с никчемными вопросами.

Офицер, кажется, и к подобному поведению клиентов привык, а может, действительно почувствовал расположение к Воле — умудрялся писать свое и отвечать вполне гладко. В какой-то момент Воля, поймав взгляд его широко расставленных, экзаменующих зрачков, понял, что Доронин вовсе не такой уж и добренький, просто ему выгоднее было так себя вести, отпустив вожжи, исподволь дивиться на заезжего болтуна, коротать время, занятое обязательной писаниной.

И Воля опять замолчал, ушел в себя, и закрутились, замелькали кусты, страдающая улыбка Николая, разорванное колесо, серое пустынное шоссе, и из другого мира: Павел Сергеевич на больничной койке, по-младенчески поджимающий слабые ноги к сухому животу, госпитальный, смертельный запах, напуганные, в пол-лица Татьянины глаза и еще: что-то родное и страшное, о чем всегда старался не думать, всеми силами рассудка гнал прочь.

— Читай и подписывай. — Лейтенант протянул бумагу.

Воля жадно схватил. Не глядя, поставил подпись.

— Прочитай все же, вдруг я чего напутал, потом поздно будет, — укорил Доронин.

Но он только махнул головой.

— Своя рука — владыка. — Доронин поднялся, обошел стол и просто, по-человечески, положив руку ему на плечо, добавил негромко: — Вставай, в больницу пора ехать. Да и машину надо засветло отогнать на платную стоянку, деньги есть?

— Есть, — кивнул Чигринцев. — А чем тут плохо?

— Прикажешь постового к ней приставить? За ночь догола разденут.

— Я бы заплатил, — вырвалось у Воли.

Лейтенант презрительно пожал плечами, запер дверь, без лишних комментариев вышел на улицу. Снова потянули на буксире, медленно, на гору, по старому городу, по кривой щербатой улице с плохо оштукатуренными кирпичными домами. Машина громыхала, но шла, тянулась на лямке за поводырем, на удивление, покорно слушалась руля.

Завернули на стоянку: голые бетонные столбы, два ряда железной проволоки толщиной в тонкий электрод, кривые сварные ворота с кое-как наляпанным солнышком в расходящихся лучах. Ни одной рабочей машины — лом, аварийные кузова, просевшие грузовики — кладбище дорожных несчастий, а не стоянка.

Из переделанного в сторожку контейнера, потирая глаза, неспешно вышел сивый паренек. Худые, выпирающие скулы, длинные руки и ноги примата, кожаная курточка на молнии, красные с двойным лампасом спортивные штаны, высокие, на яркой подошве кроссовки — обязательные атрибуты мелкого уездного мафика. Хитрое его лицо лучилось — как истинный сладострастник раздевает глазом попутную женщину, так и он профессионально осматривал разбитое добро, прикидывая, чем тут можно поживиться.

— Смотри, Леха, эту ни-ни, сам прослежу! — сурово наказал лейтенант.

— Ясное дело, — протянул сивый Леха.

Чигринцева вдруг осенило — все же, видно, не так безразлична была ему проклятая, глаза б не глядели, машина. Поманил парня пальцем, тот с готовностью подскочил; как деловой, взял его за локоть, незаметно сдавил, отвел на шаг в сторону.

— Значит, так: я остановлюсь в гостинице (это ему лейтенант подсказал еще в кабинете). Машина на тебе, прокурочат — спрошу, сохранишь — отблагодарю, — сунул ему пятитысячную. — Оформи как полагается, расписку можешь взять себе. Да, еще: приищи покупателя и быстро завтра утром заходи, найдешь?

— Конечно. — Парень посерьезнел, видно было: мент ментом, а по-человечески, за деньги, он готов был и посторожить.

— Какая твоя цена? — на всякий случай спросил, прощупывая.

— Ищи клиента — договоримся, и тебя не забуду, — дал прямо понять Чигринцев. — А пока — до завтра, — махнул, садясь в лейтенантскую «восьмерку».

— Неужели продавать решился? — В голосе Доронина слышалась нескрываемая тревога.

— А купишь?

— Откуда у меня деньги, — совсем по-крестьянски посетовал лейтенант. — Зря, не суетись, подделать, и пойдет не хуже, чем было. — Он явно осуждал Чигринцева за поспешность.

— Да я для острастки, сам еще не знаю, — признался Воля. — Поехали в больницу.

Лейтенант рванул с места. Предзакатное солнце купалось в облаках, красило их багрецом, напоминающим сейчас одно — темную венозную кровь на лбу Николая.

Больница была длинная и серая — одно их тех типовых зданий, что можно встретить в любом районном городишке: трехэтажный барак, стеклянный тамбур красного входа, прилепленный к фасаду, расшатанная железная дверь, где раз выбитое стекло навечно заменено листом кровельной жести, ежегодно подкрашиваемым кладбищенской краской-серебрянкой. Скудная территория, ей причитающаяся, была обнесена простым, когда-то зеленым забором. У главного входа имелась и плоская клумба, очерченная забеленным кирпичом с чахлыми огуречнолистыми цветами. Поломанные, побитые дождем и детворой растения выживали только назло главному врачу. Подобно им, естественным порядком, вероятно, побеждали недуги и обитатели серого здания. Рыночные отношения сюда не добрались — старорежимная белесая пижама одного усредненного размера выглядывала из-под пальто пенсионера, одиноко мечтавшего на тяжелой вокзальной скамейке у клумбы.