Княгиня соскользнула с седла, к князю прильнула, поцеловала в губы. Андрей Андреевич на руках понес Елену в светлицу.

Глава 58

ГОСУДАРЬ ВСЕЯ РУСИ

Государь Федор Иванович обыкновенно просыпался чуть свет. И в это раннее утро царь поднялся с постели, когда на Фроловской башне ударили в часовой колокол четырехкратно.

Государь зевнул, потянулся и босиком, в длинной белой исподней рубахе посеменил к оконцу. Глянул на золоченые купола храма Успенья и часто закрестился.

Царю — немногим за тридцать. Малого роста, худощав, с простоватым, вечно печально улыбающимся лицом, с жидкой белесой бородкой.

Федор Иванович, помолившись на собор, подошел к столу и звякнул серебряным колокольчиком. В покой вошли постельничий[111] и двое спальников. Низко поклонились государю.

— В добром ли здравии, государь и царь наш батюшка Федор Иванович?

— На все божья воля, дети мои. Сон мне дурной привиделся. Уж и не знаю — к добру ли.

— О чем, батюшка царь? — спросил постельничий.

— О том и высказать страшно, Сенька. Иду эдак я от патриарха Иова, а стречу мне пятеро рыбаков с челном на плечах. Сами в скоморошьих платьях, а в левой руке у каждого — щука до земли стелется. Остановился перед ними, спросил: «Отчего, дети мои неразумные, эдак по Кремлю бродите?» Поставили рыбаки челн на землю, в ноги мне поклонились. А сам я так и обмер, Сенька. Вижу, в челне покойный князь Иван Петрович Шуйский лежит, коего в Белоозере удавили[112], и на меня перстом тычет да слова говорит. А вот о чем запамятовал, Сенька. Ох, не к добру это. Закажу седни молебен. Помолюсь господу усердно.

— Рыбаки с челном — к добру, батюшка царь, — успокоил государя постельничий.

— Дай-то бог, — широко перекрестившись, промолвил Федор Иванович и приказал. — Наряжайте меня, дети. Кафтан наденьте смирный. Поспешайте, поспешайте, Поди, заждался меня духовник.

В моленной ожидали государя духовник Филарет и крестовые дьяки[113]. В палате пахнет воском, ладаном, сухими цветами, плывет сладковатый кадильный чад. Горят лампады, свечи в золоченых шандалах. Лучи солнца, пробиваясь сквозь оконца, зажгли драгоценные каменья на окладе многочисленных икон, паникадилах.

На святом отце — риза серебряная, травчато-белое оплечье низано крупным, средним и мелким жемчугом и золотою битью. На груди духовника серебряный крест с мощами святых.

Филарет благословил царя крестом, возлагая его на чело и ланиты. Федор Иванович, опустившись на колени, приложился к кресту и правой руке духовника, а затем потянулся к святцам. Но книжицу, облаченную красным бархатом, раскрывать не стал. Поднялся с колен и с блаженной улыбкой вымолвил:

— Знаю, знаю, отец мой. Сегодня день святого Тихона. Вели принести икону.

Крестовый дьяк внес в моленную образ святого Тихона, поставил его перед иконостасом на аналой. Федор Иванович облобызал святого и зачал утреннюю молитву.

Набожный царь истово выполнял все седмицы. В воскресенье он поминал по церковному обычаю воскресение Христово, в понедельник — ангелов божьих, во вторник — пророков, в среду — предательство Христа Иудой, в четверг святителей христианских, в пятницу — распятие Христа на кресте, в субботу всех святителей православной церкви и умерших.

Крестовый дьяк со святцами стоял позади государя и, закрыв глаза, тихо шептал молитвы. Вдруг тяжелая книжица выпала из его рук и шлепнулась на пол. Филарет сердито затряс бородой, погрозил служителю перстом.

Федор Иванович, оторвавшись от образа, долго и умиленно, со слезами на глазах смотрел на суровые лики святых. А затем рухнул тощими коленями на тонкий узорчатый коврик.

И начались государевы низкие поклоны, тягостные вздохи, молитвенные стенания…

Царь молится!

При трепетном пламени свечей Федор Иванович молится о священном чине, о всякой душе скорбящей, об избавлении от гладу, хладу и мору, огня, меча, нашествия басурманского и междоусобиц…

И поминутно разносится в палате протяжно, просяще и скорбно:

— Господи-и-и, поми-и-луй! Го-осподи поми-илуй!

По окончании утренней молитвы, Филарет окропил святой водой государя, а дьяк принялся читать духовное слово из Иоанна Златоуста.

Царь с благочестивым лицом внимал дьяку и все покачивал головой.

— Великий богомолец был праведник Иоанн. Помолюсь и за его душу, сказал царь, утирая слезы.

— Помолись, царь. Да токмо к государыне-матушке самая пора. Заутреню скоро зачинать, — промолвил духовник.

— Пошли к царице Сеньку, святой отец.

Постельничий вскоре вернулся и с низким поклоном доложил:

— Матушка наша, великая государыня еще почивает.

Федор Иванович забеспокоился — грех заутреню просыпать — и поспешил в соседнюю палату — покои царицы.

На широких лавках спали сенные девки. Царь ухватил одну за косу. Девка вздрогнула, подняла сонные припухшие глаза на государя и бухнулась с лавки на пол, встав на колени.

Но Федор Иванович после молитвы по обычаю был кроток, спросил лишь тихо:

— Отчего государыня не поднялась?

— Прости меня, грешную, государь и царь наш. С вечеру скоморохи царицу тешили, припозднились. Проспали, батюшка.

Федор Иванович подошел к спящей царице. Ирина — молодая, цветущая, темноволосая, безмятежно спала, чуть приоткрыв полные вишневые губы.

В опочивальне под низкими каменными сводами душно, Легкое тонкое покрывало сползло на пол, устланный яркими заморскими коврами. Ирина чему-то улыбается во сне, лежит на спине, широко раскинув смуглые обнаженные руки. На подушке вокруг головы — пышный венец кос.

Царь поднимает с ковра одеяльце и тихо покрывает им разметавшуюся во сне супругу. Но снова вспоминает о богослужении и слегка трогает царицу за плечо.

— Вставай, Иринушка. К молитве пора.

Государыня просыпается, по-детски трет кулачком глаза. Глянула на постное болезненное лицо царя, потянулась и грустно вздохнула.

— Нешто уже заутреня скоро, батюшка?

Федор Иванович кивает головой и возвращается к духовнику. Садится на лавку и, пока царицу одевают, вновь рассказывает Филарету о привидевшемся челне с мертвым Иваном Шуйским.

— Скорбит душа моя, святой отец. Растолкуй, к чему бы это?

Филарет осенил царя крестом, подумал с минуту и пояснил:

— Все от господа, государь. Да токмо я так разумею. Рыбаки в скоморошьих кафтанах — то к вечерней потехе, к травле медвежьей. Челн путь в монастырь на богомолье. Покойный князь Иван Петрович — к брани боярской на Совете… А вот щука — к покойнику, сохрани нас, господи.

Федор Иванович часто и испуганно закрестился на лики святых, забормотал долгую молитву. Потом молвил тихо:

— А Сенька меня обманул. Прогоню его из постельничьих. Пущай в звонари идет, пустомеля.

Глава 59

НА КРЕМЛЕВСКОЙ ЗВОННИЦЕ

Вскоре после заутрени в покои государя вошел ближний боярин правитель и советник, наместник царств Казанского и Астраханского, конюший Борис Федорович Годунов. Ему лет сорок, статный, румяный, чернокудрый. На боярине белый атласный кафтан со стоячим козырьком, унизанным мелким жемчугом, бархатные малиновые штаны, сафьяновые сапоги с серебряными подковами. На голове — белая парчовая шапка, украшенная по верху дорогими самоцветами.

Борис Федорович отвесил поясной поклон царю, сказал по издревле заведенному обычаю:

— Доброго здоровья тебе, государь, и многие лета счастливого царствования.

Царь Федор Иванович, забывшись, сидел в мягком резном кресле, подперев вздрагивающую голову липкими узкими ладонями. На нем легкий зарбафный[114] кафтан, желтые сафьяновые сапоги, шитые по голенищу жемчугом.

Позади царя стоял с открытым Евангелием крестовый дьяк, который при входе в опочивальню Бориса Годунова низко поклонился всесильному наместнику.