Приказной дьяк недовольно заворчал:
— Кто таков, чтобы мешать государево дело вершить?
— От царева боярина Бориса Федоровича Годунова к тебе направлен. Велено отпустить сего удальца к князю Телятевскому.
— Слову не верю. Грамоту кажи, мил человек.
— Есть грамотка. Отпущайте Ивашку.
Глава 55
БОЯРСКАЯ МИЛОСТЬ
Впервые за долгие годы ходил Афоня Шмоток понурый. Жалел Иванку, вздыхал. Пропадет парень, не видать ему больше белого света.
На вечерней заре приехали с Воронцова поля ратники с Якушкой усталые, хмурые, неразговорчивые.
Якушка, спрыгнув с коня, сразу же пошел в холопий подклет и напустился на Афоню. Бобыль, ничего не скрывая, рассказал о случившейся беде.
Якушка в сердцах замахнулся на Афоню плетью, но не ударил и расстроенный побрел в княжьи хоромы. Сожалея, подумал: «Хорошего ратника лишились. Крепкий был удалец».
А вскоре на княжий двор прибыли из села Богородского трое дворовых людей от приказчика Калистрата. Ратники обрадованно загалдели, стали выспрашивать односельчан о новостях, житье-бытье.
Дворовые почему-то отвечали неохотно и все поглядывали на Афоню, который отрешенно забился в угол подклета.
Когда мужики потянулись на ужин, холопы подошли к бобылю.
— Есть разговор к тебе, Афанасий.
— Говорите, ребятушки.
Здесь нельзя. Айда за ворота.
Вышли за деревянный тын. И сразу же, не дав опомниться бобылю, холопы накинулись на Афоню и принялись вязать его веревками. Шмоток забрыкался, отчаянно забранился.
В шуме борьбы не заметили, как к воротам подъехал верхом на коне князь Телятевский, окруженный десятком челядинцев с горящими факелами.
— Что за брань? резко спросил Телятевский.
Холопы, узнав князя, отпустили Афоню, оробели. Услышав шум, из ворот выскочил и Якушка.
— Чего рты разинули? Отвечайте!
Дворовые низко поклонились князю, растерянно переглянулись меж собой. Наконец один из них выступил вперед и вымолвил:
— Велено нам, батюшка князь, мужика Афоньку к приказчику Калистрату возвернуть.
— Отчего так?
— О том нам неведомо, батюшка Андрей Андреевич.
Князь недовольно взглянул на Якушку, спросил:
— Ты Афоньку в ратники брал?
— Я, князь. Приказчик Калистрат отпустил его с миром. Бобыль он безлошадный. А я его в дороге к табуну приставил.
Телятевский тронул коня и бросил на ходу Якушке:
— Таких замухрышек в ратники не берут. Его место у меня на конюшне. А холопов обратно к Калистрату спровадь.
— Все ли готово к смотру? — в своих покоях спросил Андрей Телятевский Якушку.
— Не подкачаем, князь. Людишки обучены. Царь будет доволен.
— Добро. Ступай к дворецкому. Накажи, чтоб новые кафтаны к смотру ратникам подобрал.
Якушка замялся в дверях.
— Ну, чего еще?
— Ночью челядинцы боярина Бориса Федоровича Годунова привели в подклет Ивашку Болотникова. Не знаю, что делать с парнем.
Андрей Андреевич поднялся из-за стола, подошел к поставцу, раздумчиво налил из ендовы фряжского вина в серебряный кубок и неторопливо выпил. Неожиданно для Якушки решил:
— Сего молодца накормить вволю, выдать кафтан новый и доспех ратный. На смотре быть ему в моем первом десятке.
Якушка остался доволен княжьим ответом. Вышел в сени, улыбнулся, сдвинул колпак на затылок. Ну и чудной же князь! Сроду его не поймешь: то гневен, то милостями сыплет. Опять повезло Ивашке.
А князь, оставшись один, вновь уселся за стол и углубился в хозяйские расчеты. От приказчика Гордея давно нет вестей. Не напали ли на хлебный обоз лихие люди? А может, монахи обворовали, прикрываясь христовым именем? Теперь никому нет веры.
Андрей Андреевич взялся за гусиное перо и принялся выводить мелким кудреватым почерком цифирь за цифирью. Думал. На, Москве хлеб вон как подорожал. Самая пора последнюю житницу открыть. Жаль, Гордейка далеко. Он на эти дела горазд. Мигом все распродаст и в барыше останется…
Снизу, со двора, через распахнутое оконце громко раздалось:
— Эгей, Тимошка! Сыщи-ка мне Болотникова. Куда он опять запропастился?
Телятевский отбросил перо. Вспомнил боярский Совет, всклоченную редкую бороденку низкорослого Василия Шуйского с хитрыми и пронырливыми белесыми глазами. Шуйский, опираясь обеими руками на рогатый посох, доказывал царю и Думе, что хана Казы-Гирея надлежит задобрить богатыми подарками. Крымский хан до посулов[106] жаден. Смягчится и басурманскую рать свою снова в степи отведет. Князь Шуйский говорил также, чтобы Новгородское войско к Москве на подмогу не посылать-де шведский король Иоанн вот-вот нападет на порубежные северные земли.
Телятевский высказывал другое. Богатыми дарами татар не прельстишь, не остановишь. Войско следует слить воедино, в один кулак. Стянуть все рати спешно под Москву и ударить первыми по хану. Шведский король Иоанн, после разгрома под Нарвой и уступки порубежных крепостей Яма, Иван-города и Копорья не посмеет вторгнуться на Русь без помощи Литвы и Польши, которые заключили дружественный союз с русским государем.
Доводы Телятевского поддержала Борис Годунов, оружничий[107] боярин Богдан Бельский, князь Тимофей Трубецкой…
Андрей Андреевич, закрыв обтянутую красным бархатом толстую книгу с золотыми застежками, снова отпил из кубка и недобро подумал о Шуйском. Хитрит князь, козни плетет неустанно, к власти рвется. Что ему Русь? Родной матери в угоду басурманину не пожалеет, черная душа. И всюду свой нос сует, пакостник. Вот и Кирьяк его человеком оказался.
…В тот день по дороге в Боярскую думу один из холопов напомнил Телятевскому:
— Прости, батюшка князь. О Кирьяке, про которого мужик Афонька толковал, я много наслышан.
— А мне до него дела нет, — отрезал Телятевский.
Но челядинец, на свой риск, решил все же продолжить:
— Человек, этот многие годы ходил в приказчиках у князя Василия Шуйского.
Телятевский вспыхнул.
— Отчего раньше молчал, холоп?
Челядинец виновато развел руками.
«Не бывать тому, чтобы людишки Шуйского моих крестьян на дыбу вешали. Не бывать!» — негодовал Телятевский, подъезжая к государеву Кремлю.
После боярского Совета князь сразу же направился к Борису Годунову…
В дверь постучали. Вошел дворецкий Пафнутий, сгибаясь в низком поклоне.
— От приказчика Гордея человек, батюшка князь.
— Впускай немедля.
В покои вошел рослый молодец в разодранном суконном кафтане и стоптанных рыжих сапогах. Дышал часто. Лицо усталое, болезненное. Глаза лихорадочно горят.
«Знать, беда приключилась», — в тревоге подумал Андрей Андреевич и подошел вплотную к изможденному гонцу.
— С добром или худом?
Холоп истово перекрестился на киот с божницей и повалился на колени.
«Так и есть — пропал хлеб», — меняясь в лице, решил князь и рывком поднял гонца на ноги.
— С добром, князь, — наконец выдавил из себя холоп. — Велел приказчик Гордей сказать, что весь хлебушек распродан в Вологде по двадцати три алтына за четверть. Дня через три приказчик в Москве будет.
Телятевский выпустил из рук гонца и с довольной улыбкой опустился в кресло. Слава богу! Ох и пронырлив Гордейка. По самой высокой цене хлеб распродал. Придется наградить достойно за радение.
Андрей Андреевич внимательно глянул на холопа, спросил:
— Отчего сам невесел? Или хворь одолела? Да и кафтан весь изодран.
— По дороге в Москву разбойные люди на меня под Ярославлем напали. Коня свели, платье порвали да полтину денег отобрали. Едва отбился от ватажки. А тут еще лихоманка замаяла.
— Плохо отбивался, ежели без коня и денег остался, — промолвил князь.
Однако за добрые вести гонцов кнутом не жалуют. Спросил миролюбиво:
— Чьи шиши[108] тебя повстречали?
— Атаманом у них Федька Берсень. Лихой бродяга. Сам-то он из пашенных мужиков князя Шуйского. А вот в ватажке его разбойной и наши беглые крестьяне очутились.