Он занимался с ней любовью в ритме вентилятора, пока его стук не перекрыли ее вздохи и стоны и последний долгий вскрик, отлетевший в ночной Луангпхабанг, в сердце джунглей. Мюррей лежал без сил, постепенно он начал чувствовать жжение от ее ногтей, впившихся ему в спину и плечи. Мюррей вспомнил истории, которые ему рассказывал Чарльз Пол об этих девушках из французского Алжира, которые могут сидеть на бульваре и смеяться над линчеванным мусульманином, распластанным у их ног. Чудесных темных ног.
– Почему они называли вас «pieds-noirs»? – спросил он.
Она прошептала что-то неразборчивое, все еще обнимая его, сжимая его бедрами, стараясь не отпустить от себя, а когда он освободился, она еще раз вскрикнула и впилась в него ногтями, на этот раз очень больно.
– «Pieds-noirs»[16]? – пробормотала она. – Так бедуины называли первых белых, обосновавшихся в Алжире, из-за их черных ботинок.
Они лежали на простыне и слушали, как за окном слабый ветер шуршит банановыми листьями.
– Интересно, вдруг нас разбудит медведь, – неожиданно сказала Жаки. – Разбудит нас своим ревом.
– Скорее, это будет рев Райдербейта.
– Его надо держать в клетке. Он ужасный человек – un affreux.
Мюррей улыбнулся. Les affreux, «ужасный», это была кличка белых наемников в Конго.
– Он не так ужасен, как старается казаться, – сказал он. – Большую часть времени он просто ломает комедию.
– Ты так думаешь? Только из-за того, что он спас нам жизнь. Ай! – она зло махнула рукой и села. – Он спасал свою собственную жизнь. Ты говоришь о нем так, будто вы друзья.
Мюррей пожал плечами:
– Этот негр Джонс терпит его, не думаю, что они обязаны летать вместе. Может, Райдербейт и un affreux, но он обладает определенными качествами.
Жаки склонилась и поцеловала его, вращая языком у него во рту.
– Ты обладаешь качествами, – наконец сказала она, позволив ему вздохнуть. – Волшебными качествами.
Он притянул и крепко прижал Жаки к себе, его руки заскользили по длинной спине, по изгибу бедер, он чувствовал се влажное тепло, сейчас эта сильная, смуглая, прекрасно сложенная pied-noir[17] безраздельно принадлежала ему. «Я наставил рога ЦРУ», – испытывая тревожное удовлетворение, подумал Мюррей. Он всей душой хотел бы возненавидеть ЦРУ, если бы только они причинили ему непоправимое зло, и тогда он мог бы ненавидеть их так же сильно, как и полюбить эту девушку. У Мюррея появились дурные предчувствия, и он подумал, что может очень сильно полюбить ее.
Позже он спросил Жаки:
– Ты любишь своего мужа?
– Не надо о нем. Не сейчас. Пожалуйста.
Они крепко проспали несколько часов.
Мюррей резко проснулся. Из коридора неслись грубые, приглушенные голоса, а потом начали колотить в дверь.
– Мюррей Уайлд, ты, треклятый ублюдок!
Он спрыгнул с кровати и встал между дверью и девушкой. Кто-то тихо затараторил на французском, потом на дверь снова посыпались удары, звук шел снизу, видимо, били ногами.
– Выходи оттуда, трусливый кобель! – орал Райдербейт, двумя кулаками барабаня по двери. – Ты, эгоистичный ворюга!
Какой-то из французских голосов начал снова:
– Alors mon vieux, vas te coucher.
– Брось, Сэмми, – вмешался Джонс. – Пошли спать.
Жаки тоже проснулась и в промежутках между ударами в дверь спросила:
– Что случилось?
Мюррей, стоя голым у двери, громко сказал:
– Райдербейт, послушай Джонса и иди спать. Заткнись и отправляйся в постель, или я напущу на тебя медведя.
Из-за двери послышались звуки какой-то возни, потом снова завопил Райдербейт:
– Я хочу поговорить. Я хочу выпить. Я хочу поговорить с тобой, Уайлд, ты, жадный кобель! Я совсем один!..
Его вопли заглохли вместе с удаляющимися шаркающими шагами и гомоном голосов.
Мюррей вернулся к постели.
– Ты права, – сказал он, – его надо посадить в клетку к медведю, – он лег и поцеловал Жаки в губы, в щеку, в шею. – Он просто перебрал.
– Он знает, что я здесь. Как ты думаешь, откуда? Наверняка заглянул в мой номер. Свинья.
– Он просто пьян.
– Будет плохо, если он начнет болтать, если эти пилоты и негр начнут болтать, и мой муж узнает. В этой стране нет секретов.
– Все будет хорошо, – прошептал Мюррей, не очень-то веря своим словам. – Утром он, может, даже ничего и не вспомнит.
Они лежали в той же позе, что и спали, одной рукой Мюррей обнял Жаки за плечи, а другую положил ей между бедер. Потом в тишине ночи она заплакала.
– Это так унизительно! Всегда одно и то же, – всхлипывала Жаки, – украдкой, в грязных отелях этого грязного континента, где кругом полно пьяных ничтожеств!
Мюррей обнял ее и начал убаюкивать, как ребенка:
– Не волнуйся, спи. Забудь и спи.
Но сам он не мог забыть. Как она сказала? ВСЕГДА ОДНО И ТО ЖЕ? Сколько раз повторялось это «одно и то же», и в скольких отелях? Украдкой в грязных отелях Вьентьяна, Бангкока, Сайгона? Разве он не может увезти ее отсюда, вытащить из этой грязи, сбежать с ней, бросив все к черту? Что его может остановить? Работа писателя дает ему практически неограниченную свободу передвижения, его талант не принадлежит ни одной организации. Он мог бы убежать дальше и быстрее, чем Максвелл Конквест.
Его ничто не останавливало, кроме мифической пятой части миллиарда американских долларов.
Проснулись они рано. Сквозь банановые листья за окном пробивались солнечные лучи. В какой-то момент ночью отключился вентилятор, и им стало жарко. Они не сказали ни слова и снова слились друг с другом, охваченные неутолимой, обоюдной страстью, которая оставила их, счастливых и потных, без сил. Они все еще ни о чем не могли думать. Действительность, ожидающая их впереди. Райдербейт и Джонс. В полдень самолет. Вьентьян и муж – агент ЦРУ.
Вместе они стояли под душем, и в косых лучах солнца Мюррей подробно разглядывал Жаки, а потом с немой страстью начал методично целовать ее всю, начиная с губ и ниже, ниже... а она гладила его по голове. Когда они вернулись в спальню, их тела уже высохли от жары. Мюррей бросил ее поперек кровати, чувствуя, как его захлестывает жадность и отчаяние, потому что, возможно, это было в последний раз: больше могло не быть вынужденных посадок и вынужденных ночей в далеком отеле. Сначала она протестовала, тихо мурлыча о том, что уже поздно и ей надо идти, а потом, как и раньше, полностью отдалась ему, возможно, разделяя его отчаяние, так как понимала даже лучше Мюррея, в каком они безнадежном положении и каковы их шансы. Потом Жаки плакала, без истерики или стеснения, а он мог лишь утешить ее обещанием помочь. (Помочь чем? Двумястами миллионами долларов?)
Конечно, это безумие. Ему нужно бежать с ней сейчас: сегодня, на этой неделе, пока она не улетела в Сайгон.
Жаки вытерла слезы и встала, чтобы одеться:
– Нам надо купить зубные щетки и пасту, – неожиданно трезво сказала она, взглянула на Мюррея большими глазами и улыбнулась: – Извини, но от тебя Немного пахнет виски. Только чуть-чуть. Я не возражаю. Правда, я не против. Может, от меня тоже пахнет. Но мы не должны уподобляться Райдербейту. Сегодня утром от него наверняка несет перегаром!
Смеясь над Райдербейтом, они спустились по лестнице и прошли по пустому холлу. В отеле еще все спали. По главной улице ехали на велосипедах лаотянские школьники, в тени пагоды, вяло подставляя деревянные чашки, сидели обросшие нищие. Между пагодами была широкая лестница, ведущая вниз к реке, где голые ребятишки готовили к рыбалке сампаны. Мюррей и Жаки нашли небольшой магазинчик, где западные фармацевтические средства соседствовали с более традиционными целебными травами и лекарствами. Жаки помимо щетки и пасты купила расческу, а Мюррей бритву. Потом они поднялись по Крутой тенистой тропинке на вершину холма, к маленькой пагоде с золотым шпилем и террасой с балюстрадой; в часовенке, полной ароматных цветов, сидел маленький Будда из слоновой кости. Отсюда был виден весь город, извивающийся между холмами великий коричневый Меконг и Королевский дворец на его берегу, напоминающий миниатюрный французский замок с высокими, узкими окнами, тенистым садом и заросшим лилиями прудом. А дальше крохотное летное поле с рядами вертолетов и похожих на шмелей бомбардировщиков Т-28, а где-то севернее, за голубыми холмами, был грязный клочок земли с одиноким американцем по фамилии Веджвуд и разбитым корпусом транспортного самолета С-4 6. Сейчас все это казалось очень далеким и нереальным.