Вейс попробовал приподняться и скривился от боли.

– Тащи фонарик, слышишь? – крикнул он. – Кажется, я сломал ногу. – Вейс сидел, опершись на руки, вытянув вперед ноги и сыпал проклятиями. – Чертовы гуки[2]! – стонал он, слушая, как Маккалски спускается по стене снаружи.

Вдруг его рука скользнула под разорванную бумагу. Пурпурные вспышки медленно затухали, и в их дрожащем свете он наконец заметил, что весь пол покрыт бумагой – темные, неровные прямоугольники простирались вокруг, как плохо уложенная плитка. Сержант ощупал бумагу под собой. Она была прочная и шероховатая, как тюленья кожа, именно в такую упаковывали амуницию.

Но сейчас Вейс лежал не на простых упаковках. До того, как вспышки света окончательно погасли, он успел лишь краем глаза увидеть то, что было упаковано в бумагу. Потом сержант несколько секунд просто сидел в кромешной тьме, вцепившись в разорванную бумагу, в ушах у него начало звенеть.

Яркий луч фонарика ослепил Вейса, он инстинктивно разгладил надорванный край упаковки и услышал голос Маккалски:

– Ты можешь встать, сержант?

Вейс прикрыл глаза ладонью:

– Просто брось мне фонарик, и все.

Фонарик упал в нескольких футах от сержанта и откатился в угол. Вейс, кривясь от боли, пополз за ним, сжимая пальцами плотные края упаковок, каждая размером с небольшой кирпич. Добравшись до фонарика, Вейс попытался отдышаться и осветил небольшую упаковку под руками.

– Эй, сержант! – кричал Маккалски, но Вейсу казалось, что его голос идет откуда-то издалека, он уже почти разорвал ногтями плотную бумагу.

– Сержант, дополнительный наряд!

На этот раз Вейс даже не услышал своего подчиненного. Он склонился над вскрытой упаковкой и не мог оторвать от нее глаз.

– Господи, – пробормотал сержант. – Иисус Христос на велосипеде!

Глава 2

«...В стране, которой никогда не было»

Мюррей был практически последним пассажиром, покидающим самолет, за ним следовала только одна пожилая женщина с иссиня черными волосами и свиньей. На время двух часов полета свинью пристегнули в вертикальном положении дополнительным ремнем, а нижнюю часть животного обмотали мешковиной.

Длинноногому, длиннорукому Мюррею было около тридцати пяти лет, на нем был песочного цвета костюм, на шее болталась «лейка» в потрескавшемся футляре, в руках он нес парусиновый чемодан. Стюардесса в обтягивающей юбочке поклонилась и с интересом посмотрела на него. На этой линии европейцы были редкостью: неустойчивое расписание, безопасность не гарантирована (самолет, совершавший первый рейс на этой линии, бесследно исчез, пролетая над джунглями, а с ним и все двадцать высокопоставленных пассажиров, включая членов экипажа).

Внизу у трапа в парусиновых туфлях на резиновой подошве стоял мужчина с револьвером – вроде полицейского. Недалеко сидела собака. Мужчина чрезвычайно увлекся, наблюдая за тем, как собака вылизывает свои интимные места, и не обратил особого внимания на Мюррея, когда тот вышел из самолета на слепящий, желтый солнечный свет и легкой походкой зашагал по летному полю, но не в направлении терминала.

Было далеко за полдень и очень жарко. Мюррей прошел мимо двух «Дакот», подобных той, на которой он прибыл, на борту каждой – витиеватая надпись на санскрите – название национальной авиалинии. Возле одного из самолетов орудовал молотком миниатюрный смуглый механик, он поднял голову и улыбнулся Мюррею. Мимо стоящих в ряд сборных складов Мюррей прошел к строению с вывеской: «Хай-Ло. Буфет. ОТКРЫТ 05.00-21.00. ТОЛЬКО ДЛЯ ПЕРСОНАЛА США. КИПЫ ПРИНИМАЮТСЯ». Мюррей был на чужой территории, однако здесь не было ни охранников, ни прожекторов, ни сторожевых вышек, ни электро– или минного заграждения по периметру. Лишь один похотливый полицейский и счастливый механик.

Мюррей вспотел от жары и остановился. Летное поле было более мили в ширину, вдалеке виднелись ангары с изогнутыми крышами и ряды транспортных самолетов, похожих на выброшенную на берег стаю серебряных рыб. Никакого движения. Казалось, даже в буфете ни души. Это было затишье перед сумерками, когда наступит время возвращения самолетов с последних рейсов и начнется двухчасовая деятельность по обслуживанию самолетов, их перезаправке и подготовке к первым утренним полетам.

Это был самый отдаленный уголок летного поля, отданный исключительно гражданскому транспорту. Терминал напоминал провинциальный французский вокзал: старые часы на контрольной башне и балкон с железными изогнутыми перилами для наблюдателей. Под надписью на четырех языках: «Ненависть не остановит ничто, кроме вселенской любви. Будда» сидели на корточках две женщины в черном с косичками. Когда Мюррей входил в терминал, они даже не взглянули на него.

Уже почти все пассажиры прошли иммиграционный контроль. Мюррей подошел к стойке, и три очень маленьких офицера в погонах с белым кантом начали сосредоточенно изучать его зеленый ирландский паспорт со стертой позолоченной арфой и галльскими буквами. Большинство страниц в паспорте были перештампованы визами и иммиграционными печатями четырех континентов. Офицеры задержались на странице с личными данными. Наконец один из них воскликнул: «Профессор!» – все трое широко заулыбались и пропустили Мюррея дальше.

В таможенном зале шел шумный спор о свинье, которая к этому времени уже избавилась от мешковины и успела в нескольких местах испачкать пол. Таможенники со скучающим видом пометили мелом чемодан Мюррея, даже не попросив открыть его. Несколько полуголых мальчишек, собравшихся под надписью: «К ВАШИМ УСЛУГАМ. 50 КИПОВ – ОДНО МЕСТО БАГАЖА», устроили свалку в борьбе за право поднести чемодан Мюррея. Водитель в рубашке с золотыми запонками вел такси – абсолютно новую «тойоту» – по центру дороги на скорости примерно сто километров в час, положив руку на гудок. Мимо проносилось множество велосипедистов-акробатов; машины петляли, чтобы не задеть их. С шоссе, идущего от аэропорта, вдоль которого над вонючей водой стояли на сваях лачуги, «тойота» свернула на неожиданно тенистый бульвар без дорожного покрытия. Полустертые, блеклые вывески: Coiffeur de Paris, Le Jockey Taileur, Cafe Tout Va Bien, Tiger Beer. Буквы местами отсутствовали.

Они проехали мимо единственного в городе светофора, который так и не заработал со времени последнего визита Мюррея, чуть больше года назад, и свернули на главную улицу. По сторонам – одноэтажные деревянные магазинчики, заваленные под самую крышу щедрыми дарами Большой Силы: американскими моющими средствами, французской косметикой, шотландским виски, джином, бурбоном, сигаретами «Кинг сайз», печеньем, электробритвами и фенами, стиральными машинами, часами, фотоаппаратами, транзисторными приемниками, даже портативными телевизорами, хотя ближайшая передающая станция находилась более чем в шестистах милях от города.

И золото. Золото было разложено, как фрукты на рыночных прилавках. Самых разных оттенков, от бледно-желтого до темного, медного. Тонкие обручи, массивные печатки, браслеты, серьги, кулоны, цепочки, амулеты, статуэтки тонкой работы, тарелки, чашки, чайные сервизы из золота.

Такси остановилось возле одного из самых внушительных строений в городе – у трехэтажного оштукатуренного здания с балконами и вывеской: «Бар Des Amis». А чуть выше едва разборчивая, облупившаяся надпись желтой краской: «Отель». Мюррей дал водителю доллар, перешагнул через открытый водосток и вошел через открытую дверь в бар.

После солнечного света там было темно, чувствовалось дуновение от невидимого вентилятора. За стойкой бара решал кроссворд во французской газете юноша в отлично сшитом белом пиджаке. Мюррей сказал ему несколько слов, и юноша кивнул головой в сторону девушки, сидящей за кассой. Она была с нежной кожей, маленькая и пухленькая, как симпатичная обезьянка. Мюррей подошел к ней, представился на французском и объяснил, что он телеграфировал из Пномпеня и забронировал номер.