Отец ждал Кестрел в ее покоях. Должно быть, он отослал служанок: он сидел в одиночестве во внешней приемной. Днем с этого кресла был виден барбакан, через который генерал несколько месяцев назад въехал на территорию дворца на своей окровавленной лошади. Еще долгое время после того, как Кестрел вошла, он не отрывал взгляда от окна. Наступила ночь, и за окном было темно. Генерал ничего не мог там увидеть.

Кестрел перестала гадать, слышал ли он часть ее разговора с Арином, или, возможно, даже весь разговор. Она знала. Прочитала по его лицу. Ее отец услышал более чем достаточно.

Девушка не могла найти слов. Она хотела так много сказать: спросить, чему он верит, попытаться убедить в своей невиновности, признать вину. Выведать, доложил ли он о присутствии Арина имперской страже, и если да, то что теперь будет, а если нет: «Пожалуйста, отец, не делай этого». Она хотела просить его: «Пожалуйста, люби меня все равно, несмотря на то, что я совершила, несмотря даже на мои ошибки, пожалуйста, люби меня!»

А больше всего на свете она хотела снова стать ребенком, называть его папой и быть ему всего лишь по колено. Потому что вспышкой света, как будто кто-то резко раскрыл шторы, она вспомнила, как, когда была такой маленькой, носилась вокруг, и врезалась в его ноги, и обнимала его. И она могла бы поклясться, что это заставляло его смеяться.

Кестрел медленно подошла к нему и опустилась на колени возле кресла. Она прислонилась лбом к его колену и закрыла глаза. Сердце стояло у нее в горле. Девушка прошептала:

— Ты веришь мне?

Ответа не последовало. Затем Кестрел почувствовала, как он положил ей на голову тяжелую ладонь.

— Да, — сказал генерал.

Глава 46

Арин прятался в кладовке с углем, расположенной возле печей, которые грели воду для дворцовых труб. Он попросил слугу-геранца найти Тенсена и привести сюда, а пока решил измазаться так, чтобы его нельзя было узнать. Однако, проведя в кладовке всего несколько минут при свете лампы, которую он аккуратно повесил на стену в стороне от кучи угля, он понял, что на него и так оседает достаточно угольной пыли. Арин потер свой шрам. Пальцы стали грязными. В горле пересохло от пыли со вкусом гари. Арин подавился ею и закашлялся, и каким-то образом его кашель перешел в черный смех.

Дверь отворилась, и в помещение вошел Тенсен. На его лице была написана ярость.

— На тебя уже положил глаз бог глупцов, Арин. О чем ты думал, когда решил вернуться в столицу?

Арину казалось, что все вокруг происходит не по-настоящему, будто он странным образом отделился от действительности. Он чувствовал легкость, как лошадь, которую освободили от поклажи и пустили свободно пастись. Он набрал в грудь воздуха, чтобы заговорить.

— Можешь не объяснять, — проговорил Тенсен. — Я знаю, что было у тебя на уме.

Арин нахмурился.

— Откуда?

— Слуги донесли мне. Арин, ты идиот.

— Да. — Арин снова пыльно рассмеялся. — Я действительно идиот.

— Тебе повезло, что еще не весь дворец знает, что ты здесь, и невероятно повезло, что слуги молчат. Пока. Дворец странно тих. Зловеще тих. Мне это не нравится, и мне не нравится, что ты здесь. Я передам тебе свои новости, ты уедешь в Геран и больше никогда не вернешься сюда. — Тенсен сжал плечо Арина. — Поклянись. Поклянись перед богами.

Арин повиновался и испытал облегчение.

Тенсен разжал пальцы.

— Перемирие было ложью. Каждая минута, которую мы провели здесь, — часть императорского спектакля: он отвлекал наше внимание, чтобы заставить нас поверить, будто мы действительно независимы — настолько, что даже были приглашены ко двору. Император хочет заполучить Геран обратно. Освобожденным от геранцев.

Арин выслушал рассказ Тенсена о яде, которым отравили воду в Геране. Молодой человек почувствовал, как кровь отлила от лица. Угольная пыль забила ему легкие, не давая дышать.

— Ты должен прекратить поставку воды в город, — сказал Тенсен. — Вывези всех за его пределы, если понадобится. Уходи. Сейчас ночь. Возможно, тебе удастся добраться до гавани незамеченным.

— Ты тоже должен покинуть столицу.

Тенсен покачал головой.

— Если Сарсин совсем слаба — если все слабы... Тенсен, ты нужен мне.

— Я полезнее тебе здесь.

— Это слишком опасно. За тобой наверняка следят. Делия сможет передавать нам информацию, твоя Моль научится узелковому коду.

Лицо Тенсена изменилось.

— Делия и Моль больше не могут нам помочь. Они сделали все, что могли.

— Как и ты.

— Возможно, осталось еще что-то важное, что мы должны узнать. Вдруг я что-то упустил? — Выражение лица Тенсена смягчилось. — Помнишь, однажды я спросил, что ты выберешь: помочь себе или Герану? Ты сказал, что на первом месте для тебя твоя страна. Разве я не принял твой выбор? Почему ты не можешь принять мой? — Тенсен поднес руку к лицу Арина и провел большим пальцем по щеке. Когда он отнял ладонь, его палец был черным. — Мой мальчик. Ты едва не сбился с пути, да?

Арин хотел возразить, что это не так. Потом хотел признать, что Тенсен прав. Затем — доказать, что теперь он знает свой путь наверняка.

— Я не подвел тебя.

— Я и не говорил ничего подобного.

— Я добился союза с востоком. Я сконструировал кое-что, Тенсен, новый механизм, с помощью которого мы можем сравняться с имперской армией. Император вовсе не в безопасности, что бы он ни думал. Он...

— Будет лучше, если ты мне не скажешь.

Арин похолодел. Так говорил человек, который опасался пыток.

— Ты должен уехать со мной.

— Нет. Мне нужно знать, что произойдет дальше.

— Это не история из книжки!

— Разве нет? — спросил Тенсен. — Разве это не рассказ о том, как мальчик стал мужчиной и спас свой народ? Мне нравится этот рассказ. Однажды, несколько десятелетий назад, я играл в его постановке для геранской королевской семьи. Все закончилось счастливо.

Тенсен прикоснулся к груди, прямо над сердцем. Арину показалось, что он услышал слабый шелест бумаги. На мгновение на лице Тенсена мелькнуло сомнение. Затем его рука упала, и Арин забыл об услышанном слабом звуке, когда министр снова заговорил. Позже, когда он вспоминал то мимолетное сомнение, Арин испытывал ненависть к себе, потому что подумал, что Тенсен решал между тем, уехать или остаться. Если бы только Арин сумел подобрать слова, то убедил бы Тенсена покинуть столицу вместе с ним.

— Ты должен уехать без меня, — сказал Тенсен. — Мой внук был так похож на тебя, Арин. Не заставляй меня оплакивать его дважды.

Тенсен снял с пальца свое золотое кольцо и протянул его Арину.

— На этот раз оставь его у себя, хорошо?

Он улыбнулся.

Арин перехватил руку старика и поцеловал его сухую кисть. Затем взял кольцо и попрощался.

* * *

Отец оставил Кестрел одну. Он отказался остаться на ужин, хотя Кестрел и предлагала, чтобы слуги принесли его в ее покои. Генерал не говорил, что устал или что недавняя рана причиняет ему неудобства, однако к выходу из покоев дочери он шел медленно. На мгновение Кестрел показалось, что он был готов прижать руку к тому месту, куда был ранен.

Когда он ушел, Кестрел накрыло плотной волной стыда. Она осознала, что надеялась, что отец изнурен, что его рана болит... Это объяснило бы, почему он не остался с ней, хотя и сказал, что верит ей.

Пришло время ужина. Кестрел не могла заставить себя есть.

Она открыла окно. Воздух самого конца весны был мягким и сладким. Поднялся сильный ветер. Он пах горами, а значит, дул в сторону моря.

Пришли служанки Кестрел. Они спросили, не хочет ли она переодеться ко сну. Кестрел теребила манжет синего шелкового рукава, в котором спрятала моль. Она ответила служанкам, что пока не хочет спать. Она бы отослала их, но боялась оставаться одна. Служанки расселись по углам и стали тихо что-то обсуждать. Наступила ночь. Кестрел не могла успокоиться. Тенсен передал Арину ее письмо? Арин еще во дворце?