Борис с таинственным видом отозвал в сторону Вадю и Колю и спросил:

— Хотите решить спор сейчас же?

— Кинуть жребий и снова к маяку? — спросил Коля.

— Нет, пусть решит она.

— Нина?

— Ну да. Мы ее спросим, и она скажет. Ведь мы же хотели кинуть жребий, а это все равно.

— Что ж, пусть, — сказал Вадя.

— Ладно, — согласился Коля.

Все трое вернулись к Нине, и Борис сказал:

— Ну-ка, погляди на нас внимательно.

Нина удивленно взглянула на мальчиков.

— По левому борту стройся! — скомандовал Борис и, обратившись к Нине, спросил: — Скажи, кто из нас, по-твоему, настоящий капитан парусника?

Стараясь принять вид бывалых моряков, мальчики стояли перед Ниной.

Застигнутая врасплох, она молчала, а потом, улыбнувшись, сказала:

— Капитана среди вас я не вижу.

— Как не видишь? — удивился Борис и сквозь зубы выдавил из себя: — Вот Коля?

Нина отрицательно покачала головой.

— Вадя?

— Нет.

— Тогда я!

— Нет, — сказала Нина. — Капитана среди вас я не вижу… Идемте в школу. Уже поздно.

Коля и Вадя сконфузились, а Борис даже обиделся.

— Ладно, ты скоро увидишь наш парусник и тогда все поймешь, холодно сказал он Нине.

Но она не ответила и, гордо подняв голову, торопливо зашагала в сторону парка.

Друзья помрачнели. У них не было никакой настоящей причины для обиды, но все почему-то сильно обиделись.

— Мы же с ней по-хорошему, а она ломается! — сказал Борис. Заставим ее ответить, и все! Возьмем и напишем ей письмо.

— Подумаешь, какая! — удивился Вадя. — К ней можно и без письма. Она ведь живет в нашем дворе. Так ведь, Коля?

— Да.

Но Борис упорно настаивал на своем.

— Письмо — важная вещь, — сказал он. Правда, он не мог сказать, почему письмо «важная вещь», но все же как-то неопределенно пояснил: — Теперь она непременно ответит. А письмо отнесешь ты, Вадя.

Вадя подчинился.

После занятий послание было готово. Вадя отнес его Нине.

«Нина, — сказано было в письме. — Сейчас же ответь на вопрос, с которым мы обратились к тебе еще утром. И, пожалуйста, не ломайся!

К. В. Б.»

Нина прочла письмо и рассердилась. Она взяла карандаш и на письме мальчиков под каждой буквой-подписью столбиком сверху вниз подставила буквы.

Получилось:

Вот достойный ответ заносчивым мальчишкам!

Она запечатала письмо в конверт, отдала Ваде и сказала:

— Сам, пожалуйста, не читай. Прочтете вместе.

Вадя возвратился к друзьям; они ждали его во дворе, в небольшом садике. Борис разорвал конверт и… Здесь даже самое острое перо и самая яркая кисть бессильны передать возмущение, охватившее неразлучных друзей.

4

— Счастье ее, что она девчонка! — сказал Вадя. — А нам, братцы, наука — больше с девчонками не связываться.

— Да, это ее счастье. Не то бы… — Коля не договорил, но по лицу его было видно, что, действительно, Нине пришлось бы неважно.

Борис пригрозил:

— Все равно отомщу… Я покажу ей, какой я бегемот!

После занятий все собрались у Бориса.

На улице шел дождь. В водосточных трубах урчало, пело, потрескивало. Знакомая улица почему-то казалась чужой. Прохожие, кто под зонтиком, кто в плаще с капюшоном, переходили через мостовую. Птицы молчали. И только деревья шумно и весело стряхивали с листвы сверкающие дождевые капли.

Шагая по комнате, Борис говорил:

— План такой: сначала выстроим стены. Камня и глины на берегу, сколько душе угодно. Жесть и черепица найдутся. А работать — после занятий. Три часа ежедневно. У нас шесть рук…

— Маловато, — признался Вадя.

Борис улыбнулся:

— Только свистни — и помощники к нам сбегутся толпой!

Он хотел завтра же приступить к строительству водной станции. Но мешали дожди. Приходилось сидеть дома. Порой три друга шли в гавань и там, сидя под навесом какого-нибудь складского помещения, глядели на зеленые волны, на косые потоки дождя и, если вдали показывался дымок, записывали в своих блокнотах название парохода и время его возвращения. Сухие, ничего не говорящие строчки. Но для мальчиков они звучали голосом океана, светились зорями далеких морей. Как светел и широк мир моряка!

Стать моряком, побывать в далеких морях под советским флагом вот настоящая жизнь!

— Если не стану моряком, быть мне самым несчастным человеком! — говорил обычно Борис. — Тогда лучше не жить!

И все трое пренебрежительно поглядывали на своих товарищей по 7-му классу «Б», на тех, кто думал стать врачами, механиками, агрономами. Вася Херсоненко, секретарь комсомольской организации, хотел стать ихтиологом; он не раз стыдил неразлучную тройку, но в ответ обычно слышал отрывистые, словно процеженные сквозь зубы, слова Бориса: «Что с тобой говорить! Рыбник!..»

Тем временем собралась гроза. Грянул гром. На четвертый день после злополучного заплыва друзей Алеша Чижиков и Фима Линецкий вывесили очередную классную газету «Ежик». Почти весь номер был посвящен нашим героям. Правда, ни Коля, ни Вадя, ни Борис не упоминались в «Ежике». Говорилось о каком-то Самохвальском, некоем Задралоносе и Черноморе Залиманском.

Номер «Ежика» был хорошо оформлен. Особенно выделялся рисунок, подписанный художником Сеней Ставридкиным. Рослый осводовец выбрасывает трех отважных пловцов за борт шлюпки. На борту шлюпки надпись:

Неразлучные друзья подошли к «Ежику».

Коля побледнел, Вадя — наоборот: цветом лица мог соревноваться с садовой клубникой. Борис оторопел.

Товарищи по классу стояли в стороне, не обращая никакого внимания на друзей. Пусть читают спокойно, без свидетелей, не торопясь.

«Ежик» попал в цель. Это видел каждый. Но никто из ребят не проявлял злорадства. Алеше Чижикову было даже жаль товарищей. Он питал к ним искреннюю симпатию. Ведь он сам мечтал стать моряком.

На двух последних уроках Коля, Борис и Вадя делали вид, что «Ежик» нисколько их не волнует. Мало ли что можно написать! Вот когда они объявят об открытии водной станции на берегу Отрады, интересно, что тогда скажут в классе! Никто не посмеет назвать их Самохвальскими…

Занятия закончились. Три друга торопливо собрали книги и вышли на улицу. В полном молчании они прошли квартал-другой.

— У-у-жасная пыль! — вдруг, отстав шага на два, проговорил Вадя. — Прямо в глаза…

— Плачешь, мокрица! — сказал Борис. — И ты? И ты, Коля? По лицу Коли скатилась одинокая, но довольно крупная слеза. Борис не плакал.

— Пойдем к морю, — сказал он тихо и тяжело вздохнул.

Море навеяло на них теплую целебную дрему. Вода до самого дна просвечивалась солнцем. На берегу было много рыбаков-любителей. То тут, то там слышалось тонкое осиное пение подсекаемых лесок. На куканы нанизывались десятки бычков. Попадались нередко и ставридки.

Вадя, лежа на спине, наблюдал за далекими рыбацкими парусами. Он думал о дальнем плавании. Мысли Бориса шли в другом направлении. Он думал: «А все-таки „Всевидящее око“ не совсем всевидящее. Никогда никакое око не узнает об императоре Веспасиане и дворнике Никите». А Коля дремал, положив голову на руку.

— Коля, — вдруг спросил Борис, — скажи, кто, по-твоему, «Всевидящее око»?

— Не знаю.

— А я знаю. Это Алеша Чижиков. Нина все ему рассказала… Ох, как я ее ненавижу! — сказал Борис.

Сказал и загрустил.

Не прошло, однако, и четверти часа, как он ласточкой прыгал в воду, с громким смехом нырял и кувыркался, подражая крику парящих над водой чаек.

Коля заплыл далеко-далеко.

А Вадя не купался. Держа в руках комок зеленоватой береговой глины, он что-то усердно лепил из нее: сначала вышел горбоносый, длиннобородый дед, потом голова оленя и, наконец, чертик. Рожица у чертика была грустная-грустная.