— Ты не знаешь, я знаю. Доберемся до косы, там мост есть висячий… Жиденький мост, однако выдержит, коли надо.

— Идем! — сказал Княжанский. — Показывай свою лоханку. — Он обернулся. — Генка, ты как? Мне одному не справиться.

— Управимся, — кивнул Геннадий. — Ты за Русанова держись, с Русановым не пропадешь.

Лодчонка была квелая. Дыры в днище кое-как залатаны, уключины болтались. Весла изжеваны.

— Дредноут, — сказал Герасим. — Мы сейчас пары разведем, будь здоров, не кашляй!

Собрались ребята. Приволокли мешки, паклю из тюфяков, где-то раздобыли кусок вара. Настроение у всех заметно поднялось.

— Мне персонально три банки компота, — заказывал Шувалов.

— Мне — макароны. Лучшая в мире еда — макароны!

Через полчаса лодку кое-как заштопали. Геннадий сбегал в барак за ведром — вычерпывать воду. «Надо бы спасательные круги захватить, — думал он, — да завещаньице накидать… Очень уж подозрительный пароход у нас».

Подошел Пифагор. Он был выбрит и в почти чистой рубахе.

— Ты что? — спросил Герасим.

— Как что? Ехать.

— Мешать только будешь, Тимофей. Тут сила нужна. Одни управимся.

— Пусть едет, — тихо сказал Геннадий. — Ему надо.

— А мешок зачем?

— Затем. Останусь я там.

— Ага… Ну, дело твое. Сели, хлопцы… Так… Лезь, Генка. Теперь ты… Ну, с богом! — Он оттолкнул лодку, провел ее по мелкой воде и запрыгнул сам. — Тряхнем стариной, старшина!

— Привет на большую землю! — кричал с берега Шувалов. — Не загуляйте! К вечеру ждем!..

Торжественное чувство охватило Геннадия на реке. Как в детстве, когда стоишь и смотришь ледоход где-нибудь на Оке или Волге, в широком разливе, где не трещат и не сшибаются синие злые льдины, а тихо и плавно идут большие белые поля…

Лодка вышла на стрежень. Каменушка уже не ревела, не щерилась — она овладела долиной и спокойно лежала меж берегов, изредка вздрагивая на перекатах.

Гребли хорошо. Геннадий старался не отставать от Княжанского, не шлепать по воде и, хоть в общем-то получалось у него не так уж плохо, видел, что Герасим в этом деле мастер. Он и сидел как-то по-особому, с грациозной, что ли, небрежностью, которую дает только опыт.

— Эдак мы за часок доплывем? — спросил Геннадий.

— Греби себе, знай… За часок… Погоди, скоро горловина будет, это как мясорубка. Всю воду меж двух скал пропускает.

— Пугаешь?

— Да нет… Туда-то мы проскочим легко, а вот обратно хоть волоком… Ты меньше разговаривай, дыхание собьешь.

Показалась горловина, течение усилилось, вода кое-где срывалась в водовороты, однако Русанов видал и не такое. Когда под Желтой падью их два года назад накрыл тайфун, это было внушительно, даже у кэпа поджилки затряслись… А Пифагор, бедняга, побелел…

— Суши весла! Ну, живо!

Геннадий хотел удивиться, но не успел, потому что лодка вдруг со всего маху остановилась, подпрыгнула, потом круто развернулась, пошла боком, черпая бортами. Геннадий, понимая, что надо что-то делать, может быть, вычерпывать воду, растерялся, выпустил весло, и в ту же секунду его кинуло вперед, ударило обо что-то твердое…

— Раззява! — заорал Княжанский, но Геннадий ничего не слышал, уши заложило, во рту было солоновато. Он кое-как встал на четвереньки, потом сел, все еще не понимая, что произошло. Лодка дрожала, как в вибраторе, стучащая дрожь отдавалась во всем теле. Было тихо. Пугающе тихо — словно в исступленном молчании река билась о дно и пыталась скинуть с себя людей.

— Флотский порядок! — сказал Герасим. — Эко тебе скулу развезло! Не будешь галок ловить. Это не море, тут и потонуть недолго…

Судя по тому, как бежал назад берег, лодку несло все быстрей и быстрей, а Геннадию казалось, что они стоят на месте… Берег неожиданно, рывком приблизился, нависшая над водой скала пошла прямо на них, потом в последний момент подалась куда-то в сторону, и лодка, описав стремительную крутую дугу, выскочила на песчаную косу.

Выскочили вовремя: впереди, в сотне шагов от них, тянулись Крестовские камни, а над ними с берега на берег было перекинуто хлипкое сооружение, представляющее собой два параллельных троса — это мост, а третий, чуть выше — перила. Кроме тросов почти ничего не было, половина досок давно сгнила, другие держались до первого шага. Но самым скверным было то, что внизу ревели пороги.

— Эта висюлька — мост?

— Не время трепаться, — остановил Герасим. — Слушайте меня. Идти будем с интервалом в пять шагов, иначе доски могут загреметь. Упор делать на трос. Ясно? Первым иду я.

— Погоди, начальник, — сказал Пифагор. — Погоди, тебе говорят. — Он держал в руках моток веревки. — Ну-ка, обвяжись.

— Чего? — не понял Геннадий.

— Не знаешь, что ли? Страховка. Вот так, возле ремня петельку сделай… Теперь порядок.

— Котелок у тебя варит ничего, — сказал Княжанский. — Ничего… Э! Погоди! Куда тебя несет?

Пифагор был уже на мосту.

— Назад, сукин сын! Я же сказал — первым иду я!

— Не ори, начальник, береги силы. И меня слушай, если черепушка дорога. — Он спокойно стоял на тонкой ниточке троса. — Вытаскивать вас некому… Дам слабину веревкой — идите, натяну — стоять и не рыпаться. Ты куда петлю суешь, бригадир? Ты еще на шею надень, удавишься. На трос ее цепляй, понял?

Геннадий от удивления даже икнул. Пифагор выпрямился! Он стоял совсем прямо, как линейка, как воплощение перпендикуляра! Пифагор, который вечно клевал носом… Ого! Вот это идет! Танцует…

Впереди раздался всплеск — упала доска. Потом еще одна.

— Осторожно! — крикнул сзади Герасим.

Веревка натянулась. Надо было стоять. Но стоять Геннадию было невозможно, он боялся высоты, не мог ходить по крыше, даже по краю перрона ходить было трудно, кружилась голова и делалось как-то муторно, а тут хоть и невысоко, каких-нибудь пять метров, но все вокруг вертелось и плясало. Он побежал, чтобы скорее миновать самый опасный участок, споткнулся и выпустил из рук трос…

— Вот такие всегда убиваются, — сказал Пифагор. — Сдурел немного?

Геннадий все еще куда-то падал, его тошнило, он стоял, вцепившись в трос, и не мог сделать ни шага. Сердце билось возле самого горла. Пифагор! Скажи на милость, все думают, он хлюпик, а он меня одной рукой поймал.

— Идем! На берегу блевать будешь. — Он намотал на руку веревку, которой был обвязан Геннадий, и повел его по шаткой доске, как теленка. Позади тяжело дышал Герасим.

Мост упирался в крутой глинистый берег, поросший кое-где чахлым боярышником. Едва заметная тропинка шла вверх и терялась в каменистых сопках, за которыми лежал поселок Кресты. Это был очень маленький поселок из десяти или пятнадцати домов, да и те зимой пустовали. Здесь жили сплавщики, народ пришлый.

— Этой дорогой не ходил, — сказал Герасим. — Ты ее откуда знаешь?

— Самая моя дорога…

— Удивил ты меня сегодня. Как ты через мост сиганул, чистый альпинист.

— Крым, — сказал Пифагор. — Карпаты.

Он снова шел согнувшись, молча.

— Ого! Отдыхал?

— С минометом за спиной.

До поселка добрались быстро. Герасим вытащил из дому заспанного продавца, тот, тараща на них глаза, насыпал полный мешок всякой снеди, потом они посидели немного и тронулись в обратный путь. Пифагор исчез сразу, как только пришли в поселок, и Геннадий понял, что насовсем. Он же решил остаться… Как-то в дороге об этом забыли.

…Пифагор догнал их у распадка.

— Ты чего? — спросил Герасим.

— Ничего. Мост перейдете, там и распрощаемся.

«Куда он денется? — думал Геннадий. — Маруху свою он прибьет в первую же пьянку, она его выгонит, потом он схлопочет пятнадцать суток, потом опять канавы и гривенники по пивным, какой-нибудь сердобольный дядя вроде Княжанского — и завертелось все сначала… Но, странная, однако, вещь — привязался я к нему…»

Спустились к реке. Постояли.

— Может, провожу? Как бы Генка не загремел.

— Я его к себе привяжу, не кувыркнется. Ну, бывай, Тимофей. Не поминай, если что…

И тут они увидели, что берег размыло. Вода все еще прибывала, и теперь даже больше, чем в прошлые дни… Там, где несколько часов назад была гладкая утоптанная глина, сейчас на глазах ширились длинные ломкие трещины.