Лэтс краем уха услышал разговор отца и “человека в галстуке”.
- Я хотел, чтобы он услышал, чтобы он понял, на кого может положиться в трудную минуту...
За что поплатился свободой. Алана, оказалось, настолько ослепили мысли о скором обогащении за счет торговли, что он совсем забил на сына. И не просто забил, наказал за подслушивание.
- Такова жизнь, Лэтси! - все, что сказал мистер Гранд, перед тем как отправить ребенка на несколько лет в тюрьму для подростков. В отделение, из которого выходят лишь по достижению совершеннолетия.
На судебном заседании пухлому подростку сказали:
- Вы осуждены за воровство в особо крупном размере!
Лэтс понимал внутри, что ему, скорее всего, никто не поверит, а если и поверят - не помогут. Не принимая во внимание тяжесть обиды, он не сообщил суду ничего такого, что могло бы скомпрометировать отца.
- Я думал, отец предал меня. Но ошибался. Он хотел, чтобы я стал самостоятельным. Просто избрал жестокий способ.
- Посидев, подумав головой, я уловил мысль отца, что “Лэтс, пора взрослеть”. И я повзрослел...
Лэтс Гранд вышел из тюрьмы уже не тем пухленьким добродушным мальчиком, каким был, когда предстал на заседании. Теперь это был солидный, не слишком полного, но и не тощего, среднего телосложения мужчина. Хитрый, умный и жестокий, в коварности превосходящий отца. Алан Грант усовершенствованной модификации. Только Лэтс.
- К моменту своего освобождения, возвращения в общество я приобрел все навыки для поэтапного формирования криминальной империи! А позже прославился как... Адвокат!
Проникшись болезненной ностальгией шефа, Сабля отказалась от анализа и перевела внимание на плененного Крэйта, так и не предпринявшего ни одной попытки побега, что выглядело, по меньшей мере, подозрительно.
Аннулятор? И так быстро признал поражение?
Затерявшегося в воспоминаниях Паттерсона одолевали раздумья о живучести и вездесущности мирового зла, которое, как пиявка, присасывается ко всему живому, о вечном...
В детстве я - Уильям Паттерсон - прослыл великим мечтателем, самоиллюзионистом. Я представлял себя чемпионом по легкой атлетике, уважаемым человеком, у которого есть все: дом, куча поклонниц, спонсоры... Но уже в раннем возрасте мне открылась одна неприятная истина: жизнь, бывает, поворачивается к мечтателям спиной.
Ни советы психолога, ни посещения церквей в
Сан-Франциско не помогли юному инвалиду, не утешили...
К шестнадцати годам меня стала преследовать совесть. Будучи неспособным к самостоятельному передвижению, я не мог устроиться на самую простую работу. В тот же гипермаркет.
Малейшее упоминание о несовершенном бюджете семьи доводило до отчаяния. Мать не отрицала, что денег становилось все меньше.
Как-то раз один философ заикнулся “инвалиды отличаются от здоровых людей”. Знаю по себе, что это правда. Ведь только лишенные чего-то жизненно необходимого, обделенные, могут сочувствовать другим в независимости от ситуации, настроения...
В один солнечный день в наш дом постучались крупные шишки. Мама хозяйничала на кухне, пекла ягодный пирог. Гости сказали, что якобы только недавно узнали о моем диагнозе и предложили альтернативу инвалидному креслу.
Их первый и единственный вопрос прозвучал дико напыщенно - готов ли я послужить своей стране. Я ответил “да”, но на самом деле я не был уверен.
Инвалида, то есть, меня, отвезли в медицинский центр Фаррелла, построенного напротив здания оперного театра “Памяти войны”. В том районе, как и во многих других, потихоньку осуществлялась манхэттенизация.
В центре дни напролет горбатились сотни зрелых профессоров, молодых сотрудников, стажеров. Рисковые опыты, ампулы, пробирки и записные книжки… Я не задавался, просто ждал с отключенной фантазией. Ждал не чего-то конкретного, а просто чего-то.
Зайдя в лабораторию, генерал с порога обласкал меня комплиментами, пообещал добиться моего выздоровления. Я подумал, вот он - шанс.
Наутро меня перенесли в операционную, где я сутки пролежал под тяжелым наркозом. Участники этой с позволения сказать процедуры - кучка нанятых практикантов. Они долго уверяли мальчишку в недопустимости летального исхода и обещали в случае успеха поделиться улыбками.
Отборной чуткостью отличился лишь один из присутствующих - Гарри Лэмперт, замкнутый, но смышленый студент , каких обычно уличная шпана на навороченных байках оскорбительно называет ботаниками , что считается жаргонным обозначением людей, тратящих большую часть времени на самореализацию.
Часто подобное относится к посетителям библиотек, очкарикам и садоводам.
Гарри подарил мне спасительный совет : когда начнется нестерпимая боль, такая, из-за которой я непременно начну молить о смерти, нужно будет вспомнить лучшие моменты из жизни и пережить их снова.
Я обещал постараться. Сказать по правде, я не помнил подобных моментов, точнее, не был уверен, что моя жизнь не состояла целиком из страданий.
Завизжали моторы пил. На фоне моих адских криков едва слышались тихие переговоры врачей. Кожу с ног снимали, срезали и бессовестно швыряли на пол, копались во внутренностях, проверяли пульс и ежеминутно оглядывались на показывающий сердцебиение черный экран.
- Вживили моторно-двигательное устройство, заменившее реальные ноги... - окончание этой длинной мысли Крэйт произнес вслух, вспомнив, какой была та нестерпимая боль на хирургическом столе в царстве Фаррелла.
Появившись из дождика, льющего с небес, собравшись по каплям,
Ватермен подполз к Гранду, как змея.
- Думаете, маски клюнут на приманку и явятся?
Толстяк почесал правую щеку тремя пальцами.
- Я никак не думаю.
“Я просто жду”
Год назад. Нью-йоркский приют для людей со сверхъестественными способностями <Экстреум>.
Нарушителя спокойствия в Бронксе, Лесли Олсена, чудом избежавшего тюремного срока, позвали на свидание якобы с родственником.
Преступнику недавно стукнуло тридцать. Его семья, жена и две дочери, раз в неделю присылали открытку. Объективно это был самый безопасный способ рассказать о своих чувствах, поделиться ими на расстоянии, погрустить в каком-то приятном спокойствии.
В столовой за столом сидел человек. Широко улыбающийся ухоженный мужчина, попивающий горячий какао, вызвал противоречивое впечатление у зашедшего.
- Дни текут размеренно, как непослушные лошадки. Иронист Брэдбери! - выкрикнул он. И не кому-нибудь, а самому Ватермену Олсену, - Мое время не бесплатное, чтобы пренебрегать им. Присаживайся!
Водяному пришлось послушаться и усесться за одним столиком с улыбчивым бизнесменом, который к этому моменту уже дохлебал свое капучино (какао был допит еще раньше).
- Кто вы? - молвил Лесли.
- Меня зовут Лэтс Гранд, но для тебя коротко и просто - гений! - неприкрытые насмешки над собеседником толстяк использовал для самовыражения, - Я хоть и наглый, неудобный, пру как танк, но все же гений!