Глод с размаху хлопнул его по ладони. А Сизисс не унимался:

— Значит, захотелось мне по малой нужде. Погода была хорошая, вот я и подумал: «Иди, друг, помочись на дворе, а то все ночной горшок да ночной горшок». Я и вышел, и что же я вижу? Летающую тарелку на твоем поле! Тут уж мне ни до чего стало, и я побежал к тебе, чтобы тебя разбудить!

— Я и сам проснулся. И тоже вышел помочиться. Вот видишь, даже куртку накинул. И никаких тарелок я в глаза не видал.

Неколебимо уверенный в своей правоте, Бомбастый схватил его за рукав:

— Иди! Да иди же ты!

Глод пошел за ним как на буксире. Шерасс приложил палец к губам:

— Только давай шуму не подымать! Если она еще там, в ней, в тарелке, глядишь, эти парни сидят с лучами смерти или с какими-нибудь гербицидами.

Они обогнули угол дома Ратинье. Тут он ткнул рукой в пустое поле:

— Ну и что? Где ж она, твоя тарелка?

У Бомбастого даже челюсть от удивления отвисла, а Глод, еле удерживаясь от смеха, тормошил друга:

— Ну что же ты мне ее не покажешь?

Сизисс с трудом выдавил из себя:

— Нету ее…

— А я что, не вижу, что ее нету? И сейчас скажу тебе почему.

— Почему?

— Потому что, прах тебя возьми, никогда ее здесь и не было!

— Но я же сам ее видел! Собственными глазами! Должно быть, улетела, пока я с тобой тары-бары разводил, надо бы нам прямо к ней бежать!

— Просто тебе дурной сон приснился. Такое бывает. Что ты вчера на ужин ел, а?

— Окорок, — растерянно прошептал Шерасс.

— Самая тяжелая для желудка пища. Наелся окорока — вот тебе и летающая тарелка.

— Да отстань от меня, свинячье рыло! — огрызнулся Бомбастый. — Так вот, слушай меня — тарелка белая, словно из хрома, а в окружности примерно три-четыре метра.

— Сказать все можно, это еще легче, чем выдумать.

— Значит, ты мне не веришь?

— Ясное дело! Конечно, не верю! Тебе же лучше, что я не верю. Куда это ты?

— Пойду взгляну, не осталось ли следов. Должны же быть следы.

Бомбастый засеменил к полю, остановился, снова двинулся вперед, ярко освещенный луной. Опершись об изгородь, Глод закусил ус, чтобы не расхохотаться вслух, а было отчего — белые подштанники выписывали вензеля по его полю. «Вот бы Диковина повеселился!» — подумалось ему. Наконец он не выдержал и громко фыркнул. И сразу же в ответ раздался ядовитый голосок Бомбастого:

— С чего это ты так развеселился, старый болван?

— А как же мне не веселиться, старый дурень? Ну, что ты нашел?

— Ничего не нашел.

— Странное дело!

Шерасс повернул обратно, досадливо твердя:

— Ровно ничего. А ведь она была здесь! Вот здесь вот! В самой середине. Должно быть, летает быстрее, чем твоя куропатка. В жизни ее не забуду!

— А ты лучше забудь. Рассуди сам, Сизисс, ведь я тоже во дворе был. Раз ты ее видел, стало быть, и я должен был ее видеть.

— Вовсе не обязательно, она за твоим домом стояла.

Глод посуровел:

— Так вот, дружок, теперь дело решенное, слишком ты много пьешь. Уже начал летающие тарелки видеть, а скоро увидишь, как крысы к тебе на кровать лезут и по твоему пуховику гуляют; видел же их Дюдюсс Пурьо, и помер он от белой горячки, весь истрясся, даже пальцы на ногах у него ходуном ходили.

— Отвяжись от меня, выпил я как обычно, — мрачно проворчал Сизисс, с видом мученика, которого распинают на всех изгородях из колючей проволоки, какие имелись в округе.

Ратинье зевнул, потянулся:

— Хватит трепаться, пойду лягу. Не желаю я всю ночь, как ты, гоняться за марсианами. И не забудь, ты мне три литра должен.

Сизисс даже весь раздулся от злости, притопнул шлепанцами:

— Три литра мочи, вот что ты от меня получишь! Наше пари недействительно, раз я ее видел, как тебя вижу.

— А как ты меня видишь? Может, я у тебя в глазах двоюсь?

Глод пошел к дому, а его дружок, окончательно распалившись, слал во мраке ему вдогонку залпы проклятий. Но Глод, запирая дверь, успел ему крикнуть:

— Нечестный ты малый, Бомбастый! Да и пьянь впридачу! Если отыщешь свою тарелку, плесни-ка в нее молочка, пусть Добрыш полакает.

И карманные и стенные часы шли нормально, словно никакого Диковины здесь и не бывало, словно никакого Диковины вообще на свете не существовало. Но на пыльной полке остался чистый кружочек, на том самом месте, где долгие годы стояла гильза дяди Батиста, гильза, которая в эту самую минуту, должно быть, распалась на атомы, как и капустный суп в чреве неопознанного летающего объекта.

Да, да, Бомбастый, той самой тарелки, которая блестит, что твой хром, и которая, да, да, Бомбастый, действительно имеет три или четыре метра в окружности…

Глава шестая

Разбудили Глода ружейные выстрелы, и он решил, что старый Блэз Рубьо снова пошел в крестовый поход на Шопенгауэров и теперь переправляется не то через Марну, не то через Сомму.

«Наделает он нам беды, неугомонный дед», — подумал он, быстро одеваясь, чтобы поскорее выбраться на дорогу. Раздался еще выстрел у дома Шерасса. Заинтригованный, Ратинье направился в ту сторону и увидел соседа, который с ружьем в руках кружил вокруг своей хижины и время от времени палил в небесную лазурь.

— Так оно и есть, — проворчал Глод, и на душе у него стало тревожно, — спятил-таки, придется везти его в Изер к чокнутым.

Глод подошел поближе, чтобы стрелок его заметил. А стрелок повесил через плечо дряхлое свое ружьишко.

— Оказывается, это ты, Сизисс, такой тарарам поднял? Неужели на дерево обезьяна забралась?

— Да нет. Просто хочу себя, да и тебя заодно от порчи уберечь.

Такие речи не слишком обрадовали Глода.

— От какой еще порчи?

— От такой. Да у нас здесь по всей округе разной нечисти полно. Мой дед Гастон, когда видел, что тут не без лукавого, как раз так и поступал. Снимал ружье с гвоздя и бах-бах по нечистой силе, чтобы она не смела впредь к нему подступаться. Можно подумать, что ты вовсе и не уроженец Бурбонне. Ведь в наших краях так спокон веков делалось.

— Ну если теперь не делается, может, есть на то причина.

Бомбастый злобно ощерился:

— А может, по-твоему, есть какая причина, что лошадей не стало? И колодцев тоже? И бистро в поселке? И портомойни? Может, ты ко всем этим бездельникам тоже перекинулся? Купишь себе авто и телик?

Он вошел в хибарку, но тут же вернулся, успев только повесить на место свое ружьецо и захватить бутылку с прозрачной жидкостью. У Глода полегчало на душе.

— Вот это дело, вот это по мне, плесни-ка нам по стаканчику.

Бомбастый молча протянул другу бутылку, а тот, откупорив ее, отхлебнул глоток и тут же с проклятием выплюнул.

— Ну и дерьмо! Это же вода!

Даже не улыбнувшись, Шерасс отобрал у него бутылку.

— Хотел пробовать, пробуй, я тебе не подносил. Это святая вода.

— Да она еще гаже, чем обыкновенная, твоя святая-то, — проворчал Глод, вытирая губы.

— Не для того ее святили, чтобы хлестать как вино. А святили ее, чтобы чертовню прогнать. Поэтому-то я и хочу, как дедушка Гастон, опрыскать все строения, да и навозную кучу вдобавок.

Сказано — сделано, вскоре Бомбастый вернулся, израсходовав три четверти святой воды; теперь он мог спокойно вздохнуть.

— Ну вот! Устроил всей этой нечисти хорошенькую баню, поди теперь напусти на меня порчу. Если она, тарелка то есть, опять прилетит, она в коровью лепешку расшибется, мокрое место от нее останется, это так же верно, как и то, что Пресвятая дева не какая-нибудь там Мария-потаскуха.

Глод раздумчиво покачал головой:

— Бедняга ты, мой Сизисс, совсем тебя заносит. Тут тебе и боженька, тут тебе и тарелка, а это, как хочешь, уже чересчур. Ты вроде как суп, который вовремя с огня не сняли, так и кипишь, так и брызжешь.

Бомбастый пригорюнился:

— Мне же тяжко, что ты не веришь в то, что я видел тарелку эту. Если уж друзья мне верить не станут, кто же тогда поверит? Слушай, хочешь еще одно доказательство, что нынче ночью не все в порядке было? Когда тарелка приземлилась, мои ходики остановились.