— Оттуда же, откуда и ты, — Иван, улыбаясь, крепко пожал руку Егора, пояснил: — На одном фронте-то воевали, на Даурском.

— Вот как! В каком же полку-то был?

— У меня, брат, свой отряд был, пехотой командовал: наши антоновские, заиграевские, сосновские, человек триста набралось.

— Где же вы расположились-то?

— Во-о-он, — Рудаков показал рукой в сторону полотняного городка, — сразу за огородами наши палатки.

— Надо сходить к вам вечерком, поди, и наши там есть?

— Есть вашей станицы.

— Схожу. Но ты вот что скажи, Иван Филиппыч, армию-то нашу всю, видать, распустить хотят, а мы-то куда теперь? Твои-то красногвардейцы как думают?

— Всяко думают: одни собираются на прииски податься, другие на Амур, третьи в тайгу — прожить там до весны, а немало таких, что и по домам разойтись хотят, надеются, что белые не всех казнить будут.

— А что, ежели и нам с тобой припариться к тем, какие в тайгу собираются?

— В тайгу, говоришь? Нет, милок, нам с тобой туда дорога заказана.

— Это через чего же? — удивился Егор. — Что мы, хуже других? А тайга-то у вас вон она какая, заберемся куда-нибудь в Глубокую, а либо в Гришкин хутор, и попробуй найти нас там. Харчи будем доставать через Ермоху да коз промышлять, винтовки у нас вон какие. Лучше этого и не придумать. — Про себя же Егор подумал: «И к Насте ближе будет, — гляди, и понаведаюсь к ней как-нибудь ночью». Но Рудаков погасил в нем эту надежду, огорошил вопросом:

— А Шакал? Ты думаешь, он не узнал бы про нас?

— Неужто искать стал бы?

— Ты, Егор, чисто дите малое, сколько лет прожил у него и путем не знаешь, что это за тип. Не зря говорят, что у него лисий хвост, а волчий рот, да еще и нюх-то собачий, особенно на нас, на большевиков. Так что от него никакая тайга нас не спасет. Нет, Егор, для нас с тобой самое лучшее куда-нибудь на Амур либо на Витим, но как можно дальше от дому.

И тут Егор снова вспомнил пророческие слова Ермохи, — как сорочьи яйца едал, старый хрен.

— Чего такое?

— Про Ермоху я… — начал было Егор и не закончил, внимание его привлекла группа делегатов, подходивших в это время к школе. Шло их человек десять, и среди них Лазо, Балябин, Богомягков и чернобородый военный, лицо которого показалось Егору знакомым. Он напряг память, но, так и не вспомнив, спросил Рудакова:

— Это кто же такой? Во-он с черной бородой-то, рядом с Лазо.

— A-а, это комиссар Прибайкальского фронта Чугуевский.

— Андрей! — обрадованно воскликнул Егор и уже вскочил, намереваясь бежать к Чугуевскому, но Рудаков схватил его за руку:

— Куда! Остынь, самое время ему с тобой разговаривать.

— Да ведь вместе мы с ним, в одной сотне были и за Токмаковым охотились…

— Подожди! — Все еще не выпуская руки Егора, Рудаков поднялся на ноги. — Вот перерыв у них будет, тогда и поговоришь.

— Да уж конечно, пойдем живее, место там захватим, а то на ногах придется стоять, — вишь, все туда поперлись.

Но, к великой досаде Егора, оказалось, что конференция будет проходить при закрытых дверях, поэтому часовые у входа пропускали в школу только делегатов. Все остальные напрасно толпились вокруг крыльца: одни горячились, ругали часовых, а заодно и начальников, другие урезонивали строптивых:

— Чего лаетесь-то? Нельзя, стало быть, и нельзя.

— А почему нельзя, што это еще за секреты такие?

— Военная тайна.

— Какие могут быть тайны, когда конец всему подошел!

— Довоевались!

— Ну, насчет конца-то мы еще посмотрим.

— Товарищи! Чего вы бузите? Что решат там, нам расскажут, давайте-ка лучше расходиться. Нечего мешать людям.

Мало-помалу недовольство улеглось, крикуны угомонились, начали расходиться по своим вагонам и палаткам. Но многие, и Егор с Рудаковым, остались, расселись на завалинке, на песке возле школы.

— Говорят, чехи-то уж в Читу вошли, — заговорил один.

— Говорят, кур доят, — немедленно отозвался второй, — а их шшупают. Им за неделю дороги не исправить да мостов.

— Мы тут целая артель в Курлею собираемся, золото добывать.

— Ононборзинцы коммунию хотят учинить в тайге.

— А что, неплохо задумали, зиму переживут в коммунии, а там видно будет.

— Из нашей станицы почти все по домам думают разъехаться.

— Под расстрел захотели.

— Ничего-о, всех не постреляют.

Часам к двенадцати дня на конференции объявили перерыв, делегаты вышли из школы, подышать свежим воздухом, покурить; их сразу же окружили красногвардейцы, закидали вопросами. Вышел на крыльцо и Чугуевский. Статный, стройный, в новых сапогах и синих брюках-галифе, покатые плечи ловко обхватили скрипучие, желтой кожи ремни, на грудь веером опускалась черная борода, кое-где прошитая ниточками серебристой седины.

Егор как увидел Чугуевского, бегом к нему, с ходу облапил и трижды поцеловал его в губы. Тот сначала опешил, откинувшись, стукнулся головой о стену и, узнав давнего друга, засмеялся:

— Егор!

— Андрюха!

Обрадованные столь неожиданной встречей, оба что-то восклицали, говорили сбивчиво, смеялись да хлопали друг друга по плечам. В школе зазвенел колокольчик, извещающий делегатов, что перерыв пора кончать, и тут Егор вспомнил, о чем хотел спросить старого друга:

— Расскажи-ка, чего там вырешали-то.

— Отчеты заслушали командующих фронтами — Лазо и Баляби на. Второй вопрос был об ограблении банка, решили: создать следственную комиссию и снарядить отряды для розыска бандитов. Ну а враги наши усиленно распространяют слухи, что банк ограбили не анархисты, а комиссары советские.

— Вот гады!

— Третий вопрос был о власти, решено ликвидировать все советские органы: облисполком, Совнарком, Центросибирь и все остальные. Всю полноту власти передать вновь созданному Реввоенштабу, и уж людей в него выбрали, пять человек.

— Кого же избрали-то?

— Ивана Бутина, Николая Матвеева, Сергея Лазо, Фрола Балябина и Дмитрия Шилова.

— Та-ак, ну а насчет, армии что вырешили?

— Это будем сейчас обсуждать, ну, я тут заговорился с тобой, опаздываю, потом расскажу обо всем.

Скрипнув наплечными ремнями, Чугуевский левой рукой подхватил шашку, исчез за дверью.

А Егор долго еще стоял на крыльце, улыбаясь, рассуждал сам с собой: «Ай да Андрей, вышколила его тюрьма-то, прямо-таки и на казака стал не похож. И говорит по-ученому, и ремнями весь перетянутый, дела-а».

Вечером этого дня Егор долго сидел на берегу Ингоды. На западе рдел закат, багрово-алые блики его отражались на зеркальной глади стремительной реки. Егор пришел проститься с Ингодой, завтра ему предстоит покинуть ее, ехать куда-то далеко в тайгу, и кто знает, когда вновь увидит он любимую реку. Все больше сгущаются сумерки, угасает заря, а Егор все сидит на берегу, перебирая в памяти события минувшего дня. Вспомнился митинг, на котором было объявлено решение конференции: борьбу с белыми организованным фронтом прекратить, армию распустить. Перейдя на нелегальное положение, готовиться к дальнейшей борьбе с контрреволюцией методами партизанской войны.

Особенно взволновала Егора горячая, страстная речь Богомягкова; слушая его, Егор думал: а ведь верно, вся война еще впереди. Народ не потерпит власти белых, он восстанет, и мы придем к нему на помощь. Егор уважал своего учителя и тут же на митинге решил про себя, что пойдет за Богомягковым хоть на край света.

После митинга был прощальный парад. Все войска, что скопились здесь, в Урульге, прошли мимо трибуны сдвоенными рядами. Впереди спешенной казачьей колонны, где вместе с другими шагал и Егор, шел мадьярский батальон. Мадьяры, в серых русских шинелях и фуражках защитного цвета, четко отбивали шаг, над слитными рядами их грозно колыхались штыки, развевалось на ветру алое знамя.

Егору не раз приходилось видеть, как эти вот люди храбро сражались против белых на Даурском фронте. Они и теперь не унывают, шагают бодро, уверенно, а на митинге заявили, что они также перезимуют в тайге, а весной, вместе с восставшим русским народом, вновь пойдут воевать за революцию…