— Ого! — усмехнулся полковник. — Кто же это помешает нам войти в город?

— Наша Красная гвардия.

Стоявшие позади полковника офицеры переглянулись, заулыбались, один из них злобно-весело и довольно внятно процедил:

— А мы ее в капусту, вашу гвардию краснорваную, изрубим!

— И Читу вашу первую, скопище бандитское, — уже более громко добавил другой, — во вспаханное поле превратим.

— Господа, — повысил голос Жданов, кинув в сторону офицеров твердый взгляд, — мы разговариваем с командиром полка и просим не мешать нам своими угрозами.

— Кончай, Борис Глебович! — Все время молчавший Кларк дернул Жданова за рукав. — Ни до чего мы с ними не договоримся. Пошли!

— Да, — согласился Жданов, — больше нам говорить не о чем, все ясно.

И все четверо, провожаемые насмешливыми взглядами офицеров, направились к выходу.

А на дворе их ожидала новая неприятность. Едва они отошли от дома, как вдали, по ту сторону железнодорожной линии, заметили темную лавину, что удалялась в тумане в сторону Читы.

«Неужели казаки?» — невольно подумалось каждому, и в ту же минуту из-за темной груды вагонов справа показалась новая колонна, в которой уже явственно различалась конница. Это отходила уже последняя сотня. Казаки пересекли линию железной дороги, крупной рысью двинулись следом за полком. Сквозь дробный конский топот слышалось звяканье стремян и шашек.

— Дождались, — упавшим голосом проговорил Кларк, — обманули, проклятые, зубы нам заговорили, а сами полк на Читу двинули.

— Ехать надо живее! — выкрикнул Жданов, и все бегом кинулись к паровозу. Но пока добежали до него, забрались в паровозную будку, да еще пришлось подождать отставшего, тяжелого на ногу Хоменко, казаки совсем скрылись из виду. А тут, как назло, оказался закрыт семафор, и с запада доносился гул подходящего поезда.

Жданов, зубами заскрежетав с досады, приказал машинисту:

— Езжай! Я отвечаю за все, давай живее ходу! Давай!

Машинист дал короткий гудок, задвигал рычагами, повернул регулятор, и паровоз, шипя паром, задним ходом двинулся на Читу, все больше увеличивая скорость.

— Прибавь, Денисыч, прибавь! — упрашивал машиниста Хоменко, но тот и так уже развил предельную скорость. Шуровать уголь взялся Кларк, ему, неловко орудуя лопатой, помогал Степанов, а Жданов, лежа наверху угля в тендере, глаз не сводил с окраины Читы, где уже началась стрельба. Мороз обжигал ему лицо, ледяной ветер свистел в ушах, но он, не замечая ничего, видел лишь, как там, на линии окопов, в мглистом тумане вспыхивали отсветы залпов, грохотали орудия. Все ближе и ближе Чита, и когда стало видно окраину, дома, за которыми начинались окопы, стихли орудийные выстрелы. Почуяв недоброе, Жданов кубарем, увлекая за собой груду угля, скатился вниз.

Кларк перестал кидать уголь, по встревоженному лицу Жданова догадавшись: случилось что-то неладное. Понял это и Степанов; выпрямившись, спросил:

— В чем дело?

— Что-то произошло… пушки замолчали…

— Пушки? — переспросил Кларк. — А может быть… — Он на минуту выглянул в окно и, вдруг решившись, швырнул лопату в угол: — Бежать надо туда скорее, затормози, Денисыч!

Жданов ухватил его за рукав:

— Обожди, всем нельзя туда. Вот что: вы с Захаром, — обернулся он к Степанову, — давайте живее в Совдеп, заберите там документы, партийные дела и, в случае чего, в депо их или вагонную мастерскую. — Последние слова он произнес, уже стоя на подножке, и в следующую минуту спрыгнул следом за Кларком.

Отбежав немного, оба остановились, прислушались. Стреляли, как показалось им, где-то неподалеку. Вперемежку с частой ружейной трескотней тяжко ухали залпы, длинные очереди выстукивал пулемет.

— Отбились, — уверенно заявил Кларк, — а пушки не стреляют потому, что снаряды берегут.

Жданов хотел что-то ответить и не успел: слух его неприятно резанул конский топот, и в просвете между домами на соседней улице показались казаки. Лавина их стремительно мчалась туда, откуда доносилась стрельба.

«Обошли, зашли с тылу», — озарила догадка.

Жданов, еле поспевая за Кларком, бегом кинулся туда же, к месту сражения, но было уже поздно. В первой же поперечной улице увидели отступающих красногвардейцев. Они отходили повзводно, отстреливаясь от наседавших на них казаков, под руки уводили раненых.

Было далеко за полночь, когда прекратилась стрельба. Городом завладели казаки. Уцелевшие от разгрома красногвардейцы собрались в вагоноремонтной мастерской, в которой по случаю нападения казаков сегодня не работали.

Усталые, подавленные пережитым разгромом, входили красногвардейцы в мастерскую; растекаясь по ней, усаживались кому где придется. Немногие отваживались на разговоры, большинство же угрюмо молчали, иные протирали запотевшие винтовки, несколько человек сгрудилось около Жданова и Кларка. Пожилой рабочий Демин рассказывал, опираясь на бердану:

— …Как ахнем по ним залпом, они и ходу назад, а тут орудия зачали бить, пулеметы. Ну, думаем, ладно дело! А того и не заметили, что они надвое разделились. Как нагрянули с тылу — и пошла растатура!.. Где же тут устоять нам — их вчетверо больше, сила! Вот и забрали у нас и орудия, и больше половины разоружили наших… осталось нас три взвода, отбились кое-как. Вот оно какое дело-то…

— Ох, набили наших немало…

— Кочегара Чумилина на моих глазах…

— Напарнику моему Осадчему прямо в грудь угодило!

— Петухова что-то не видно!

— Ранило его в ногу, унесли в околодок!

Слушая печальные рассказы, Жданов оглядывал мастерскую и повсюду видел суровые, озабоченные лица. Понимая, как тяжко переживают люди горечь поражения, он попытался успокоить их, ободрить, говоря, что не все еще потеряно, что они вновь соберутся с силами, что вся борьба еще впереди… Ему не удалось закончить свою речь: в мастерскую, громко разговаривая, возбужденные чем-то, вошли рабочие, и среди них Степанов и Хоменко.

— Депеша, товарищи, очень важная депеша! — едва появившись в мастерской, воскликнул Степанов. С кучей каких-то бумаг под мышкой, он торопливо прошел вперед, к Жданову, и передал ему свернутую вдвое бумажку. Тот пробежал бумажку глазами, и лицо его посветлело.

— Товарищи, радостная весть! — В голосе Жданова зазвучали торжествующие нотки. — Казаки Первой Забайкальской дивизии совершили переворот в городе Гомеле, они арестовали своих офицеров и полностью перешли на сторону революции…

Это известие так подействовало на красногвардейцев, что все они повскакали со своих мест и, окружив верстак, где стоял Жданов, шумно выражали свой восторг:

— Живем, товарищи!

— Жи-ве-ом!

— Ай да казаки!

— Три полка, каково!

— Здорово!

— Шли бы скорее!

— Теперь мы покажем контре!

Жданов, потрясая над головой бумажкой, призывал к порядку:

— Слушайте дальше, товарищи, слушайте! У казаков уже выборные командиры, полками и дивизией командуют большевики!..

Гул восторженных голосов заглушил слова Жданова.

А Степанов тут же, на верстаке, уже набрасывал проект письма ко всем рабочим и красногвардейцам области, в котором оповещал их о событиях в Гомеле, призывал к сплочению в дальнейшей борьбе против контрреволюции.

Глава XIX

1-й Читинский казачий полк, после того как он расправился с читинскими красногвардейцами, поместился в казармах на окраине города.

Хотя полком по-прежнему руководили офицеры и сильна была в нем кадетская организация, среди казаков началось брожение. Случайные встречи, разговоры с рабочими, большевистские листовки и газеты, которые каким-то образом попадали в казармы, делали свое дело, и казаки все чаще заговаривали о революции, о большевиках, о Красной гвардии.

Полдень. У походных кухонь выстроились длиннейшие очереди, казаки с котелками в руках ждут своей череды, делятся новостями:

— Слыхали про дивизию нашу?

— Нет, а что?

— К большевикам подались, все три полка.

— Ври больше!