— Вот так новость, — заговорил он, опускаясь на скамью рядом с Иваном, — царя сбросили.

Иван, не выпуская из рук хомута, удивленно воззрился на отца. В это время в доме появился сосед Елизар Демин.

— Слыхали? — заговорил он, едва переступив порог. — Царя сверзили! Сейчас мне Филька Макаров сказывал. В сборне уж красный флаг вывесили! — Елизар остановился посреди избы, недоумевающе развел руками: — Как же мы теперь жить-то будем? Ведь это в семье без большой головы и то плохо бывает, а тут теперича вся Расея-матушка без хозяина осталась!

— Значить, произошла-таки революция! — К удивлению Елизара, Иван ничуть не огорчился, а даже повеселел, услыхав такую новость, и, отложив в сторону хомут, радостно улыбнулся. — Дожили и мы до свободы, сбросили царское ярмо! У нас еще на фронте поговаривали про революцию-то. Только верно ли?

— Да уж куда вернее, своими ушами слышал, — подтвердил Филипп Иванович, и в голосе его не слышалось той радости, что так и светилась в глазах Ивана. — Писарь Сенька при мне газету читал, атаман там был, начальник станции, стариков наших человек десять. Телеграмму-то насчет этого еще третьего дня получили, да прикрыли ее, боялись объявить народу, думали, не подвох ли какой. А сегодня из станицы получили гумагу и газету, где обо всем пропечатано подробно. Так что никакого сумления, отстранили царя, как, скажи, поселкового атамана, отобрали насеку — и всего делов. Вот они какие дела подошли.

— Худо, однако, будет… — покачал головой Елизар. — Мысленное дело — без головы остаться!

— Не тужи, дядя Елизар, — успокаивал Иван, — без головы не будем, сами выберем власть-то, свою, народную.

— Господь его знает, — вздохнул Елизар, усаживаясь на табуретку, — может, оно и к лучшему. Может быть, и мы воздохнем при новой-то власти.

— Посмотрим ишо, што это за власть будет такая, — сурово сдвинув мохнатые брови, Филипп покосился на сына, — а я, по своему умишку, так кумекаю, што радоваться-то и нечему, спокон веков жили при царях и бога хвалили, а тут ишо неизвестно, как заживем.

— А тебе, значить, хорошо жилось при царе?

— Всяко бывало, а штобы улучшилось при новой-то власти, это, брат, на воде вилами писано. Сенька-писарь читает и поясняет, што теперича будет распублика, это как же понимать? А так, што заместо царя-то управлять кому-то надо, вот и собралось их там с Камы, да с Волги, да с быстрых рек, и один не тянет, другой не везет, и получилась распублика, одним словом, полная неразбериха-растатура. А ить враг-то дремать не будет, он этим моментом враз воспользуется и прижмет нас на склизком. Вот тогда-то мы запоем лазаря. Он худой царь был, да свой, русский, а как попадем под власть немчуры, тогда помянем царя Давида и всю кротость его, только он близко будет, локоть-то, да не укусишь его.

Иван, смеясь, отрицательно покачал головой:

— Ерунда все это! Нам-тo уж нечего царя жалеть. Што ни говори, а учитель Бородин-то правду говорил про рабочую, выборную власть. Вот она теперь у нас и будет. Она и войну закончит, и тюрьмы распустит. Ох и обрадуются казаки наши и на фронте, и в тюрьме какие сидят, особенно Чугуевский наш со Шваловым.

— Учитель-то наш, Михайло Иваныч, тоже в тюрьме.

— Выпустят и его, всем манифест объявят.

А в это время в сборне собрались чуть ли не все жители поселка. Писарь — горбатый Семен — уже в который раз сегодня прочитал замусоленную, зачитанную до дыр газету «Сельский вестник». В газете говорилось о февральских событиях в Петрограде, где царь Николай Второй отрекся от престола и уже организовано новое Временное правительство. Часто упоминались новые, неслыханные до этого слова: республика, комитет, пленум, фракция, делегаты, социал-демократы, большевики, меньшевики и т. д.

Собравшиеся слушали с большим вниманием, по-разному реагировали на столь неожиданное известие. Одни искренне радовались, что наконец-то избавились от царской власти, другие — а в сборне их было большинство — не разделяли этой радости, они или сердито хмурились, или, сокрушенно вздыхая, недоверчиво качали головами. И как только Семен кончил читать, сразу же возник разговор:

— Значит, дали Миколашке по шапке? Та-ак.

— Ты поаккуратнее, Федот, придержи язык-то, не наступили бы на него.

— А што мне? Теперь, паря, слово слободы, слыхал? Што хочу, то и говорю.

— Может, ишо все это зря наболтали?

— Так ведь в газете же об этом пропечатано, чего тебе ишо надо? Ведь ее небось умные люди печатают, не то што мы с тобой.

— Какое может быть сумление, хватит ему, поцарствовал, теперь, может, и мы вздохнем? Посмотрим, какая она из себя, свобода-то.

— Как бы эта слобода боком нам не вышла.

— Вот и я так же думаю. Оно при царе-то хоть какой ни на есть, да был порядок, а теперь-то ишо неизвестно, как получится. Видишь, сколько их там появилось, и комитеты какие-то и сицилисты, даже и пленные туда же лезут в управители.

Писарь Семен сердито покосился на говорившего деда Михея:

— Чего мелешь, старик, не пленные, а пленум. Соберутся вместе несколько делегатов, это и есть пленум.

— Я про то же и толкую. То один был у нас царь, одному и жалованью платили, а теперича, видишь, сколько их понабилось, как вшей в гашнике. А вить они даром-то служить не будут, кажин себе жалованью потребует, да ишо дворцы заставят новые строить — царских-то им не хватит, а там, гляди, кареты потребуются золоченые, прислуги.

— Все может быть.

— Выходит, те же штаны, только задом наперед.

— Хуже во сто раз, — продолжал дед, ободренный вниманием слушателей, — потому что все ихние затеи вот куда нам лягут, — дед похлопал себе рукой по затылку, — так што радоваться-то нечему. Одно ярмо скинули с нас, так оно хоть деревянное было, а как наденут заместо его железное, так уж то не скинешь по гроб жизни.

— Совершенная правда.

— Уж не немцы ли придумали эту канитель? Видят, што дела у них плохи, они и подкатили коляски под нашего царя, потому што без царя-то мы как стадо без пастуха. Ну, а если немец заберет нас, тогда конец всему, ложись и помирай, он с нами церемониться не будет.

— А я так считаю, што другие прочие державы не допустят этой республики, окружат нас со всех сторон и заставят обратно царя принять. А нет, так даванут всем-то скопом — и только мокренько от нас останется, всю Расею к нолю подведут. Ведь уж были рога в торгу, в Китае-то в девятисотовом году так же было.

— А ить верно, на усмирение-то ходили, и тоже у них были большаки.

— Большие кулаки.

— А это не то же самое?

— Холера их знает. Может быть, они самые.

— Последние года подходят, конец свету.

Позднее всех пришли в сборню Филипп Иванович с Елизаром, следом за ними на костылях появился Иван, к нему сразу же обратились с вопросами:

— Ты как, Иван Филиппыч, насчет царя-то думаешь?

— Растолкуй, Ваня, ты человек служивый, больше в энтих делах понимаешь.

— Сумлеваемся мы, к добру ли это?

— А чего тут сумлеваться? — Иван сел на освобожденное ему место на скамью, костыли прислонил к стене. — Што царя-то сбросили, так нам от этого хуже не будет, и война скорее кончится, и вопче, раз власть будет выборная, народная, значит, о нас, о простом народе, позаботится в первую очередь. Облегченье будет нам, ясно как день.

— С обмундировкой теперь как будет, неужели по-старому?

— Ничего подобного! Раз царя долой, то и законы царские ко всем чертям. Служить, может быть, и придется, потому што нельзя же без войска, а обмундировка будет казенная, это уж точно.

— Я так же думаю, Листрат Фомич, слышишь? Господин атаман, насчет седла-то Федотке моему, раз такое дело, прошу покорно не притеснять теперь.

— Подожди с этим делом, съезжу в станицу, узнаю, што там скажут.

В ответ негодующие выкрики:

— Нечего их спрашивать, ясное дело!

— Они и сами-то ничего не знают.

— Раз свобода, какая может быть мундировка!

— Правильно-о-о!

— Не желаи-и-имм!

До поздней ночи старики толкались в сборне. Судачили на все лады, спорили, высказывали свои предположения, никто толком не знал, что будет дальше, и эта неизвестность страшила многих. Слушать их пересуды, доказывать, что без царя жить будет легче трудовому народу, Ивану уже надоело, и, махнув рукой, он предложил отцу с Елизаром идти домой.