Хоть Мики и совершает вылазки за продуктами в супермаркет, он по-прежнему ест очень мало. Иногда после еды он выходит на улицу, и его там тошнит. Не думаю, что он знает, что мне его слышно. Он придумывает разные отговорки – говорит, например, что ему надо чуть-чуть прогуляться или просто подышать свежим воздухом, хотя в душевой и так полно свежего воздуха, – а потом уходит в кусты и вызывает у себя рвоту до тех пор, пока в желудке у него не становится пусто.

Когда у него закончились деньги, мы перенесли все его пожитки ко мне. Их было немного, но мы устроили из этого большое событие – словно стали жить вместе. И, наверное, в каком-то смысле оно так и есть.

Иногда он жалуется на боли в руке и в груди, а я говорю ему, что схожу с ним к врачу или в больницу, но его беспокоит отсутствие визы и то, что он здесь нелегально. Он боится, что, если об этом узнают, то его депортируют обратно в Америку. Он говорит, что сильней боится оказаться вдали от меня, чем возвращаться к семье, частью которой он больше себя не чувствует.

Большую часть времени мы притворяемся, что все это неважно.

Как-то ночью Мики в полудреме признается, что невыносимо скучает по Бенджамину. Я встаю и нахожу карточку с телефоном, которую мне дал Бенджамин, но Мики не хочет звонить ему. Позже до меня доходит, что Мики, наверное, и так знает тот номер. Но от мысли, как сильно он по кому-то скучает, по кому-то, кто ему дорог, во мне зарождается нехорошая боль. Потому что Бенджамин не умер, как Дашиэль, и я не уверен, что тоска по человеку, с которым ты еще связан, когда-нибудь полностью сможет пройти.

***

Сегодня на улице сильный дождь. Тесно обнявшись, мы лежим у меня в гнезде и слушаем ровный стук капель, проникающих сквозь прорехи в крыше бассейна.

– Давай сегодня останемся здесь, – шепчет Мики.

Он бледный и весь день слегка не в себе. Я трогаю его лоб, проверяя, нет ли у него жара. В приюте, когда кто-то заболевал, первым делом делали именно это.

Жара у Мики нет. Я не могу объяснить, почему, но чувствую, что сегодня нам лучше никуда не ходить.

Я киваю. Давай.

Мы принимаем ванну. Из всего, чем мы занимаемся с Мики, ванны нравятся мне больше всего. Мы притворяемся, будто нам можно никогда оттуда не вылезать и только и делать, что целоваться. Мы притворяемся, что в этом заключен весь наш мир.

Игра продолжается до тех пор, пока Мики не смазывает мои пальцы и не вводит их себе внутрь. Он уже делал так раньше, так что я знаю, как сделать ему приятно – где потереть, где погладить. Заниматься с ним настоящим сексом мне по-прежнему боязно. Иногда Мики кажется мне таким хрупким. Я не хочу сломать его или причинить еще какой вред. Бывают и другие моменты, когда он кажется сильнее меня, но сегодня такого ощущения нет.

Лежа на мне на спине, он крепко сжимает между ляжек мой член, и я начинаю покачивать бедрами. Это очень приятно. Слишком приятно.

– Остановись, – шепчу я. – Хочу, чтобы было подольше.

Сделав глубокий вдох, он вытягивает мои пальцы наружу и, содрогаясь, вжимает мой член меж своих ягодиц, подталкивает его к своему входу.

Мы оба стонем. Мне даже становится немного смешно от того, что мы делаем это одновременно.

– Ты идеален, – шепчет Мики. Он подносит мою руку ко рту и проводит по большому пальцу зубами. – Так идеально подходишь мне.

Ощущение его зубов на коже подводит меня к самому краю.

– Хочу почувствовать, как ты кончаешь в меня, – произносит он. – Как ты меня заполняешь.

– Я боюсь, что сделаю тебе больно, – тихо говорю я.

– Не сделаешь, честное слово.

Мики втирает в мой член большое количество смазки, и мне так приятно, что, пока он не поворачивается ко мне лицом, я и не вспоминаю о презервативах. Но и потом их маленькие пакетики кажутся слишком абстрактными. Мики, сидя на моем животе, снова и снова потирает головкой моего члена свой вход. Я ловлю его бедра, и мои пальцы так сильно впиваются в его кожу, что я боюсь, как бы не оставить ему синяки. Я думаю о его зубах, о том, как окажусь у него внутри, о своем члене, прижатому к тугому колечку мышц. Оно скользкое, и все же я не представляю, возможно ли его проломить, чтобы оказаться глубоко внутри его жара. Но когда Мики запрокидывает голову и стонет протяжно и громко, и мой член на самом деле проникает в него, я прекращаю думать. Совсем. Мики все ахает, будто от боли, но такие звуки он издает лишь в моменты, когда ему очень, очень приятно. Я гадаю, стоит ли нам немного замедлиться или же так Мики нравится больше.

С широко распахнутыми глазами я касаюсь места, где мы с ним соединяемся. Микины пальцы догоняют мои.

– Хочу почувствовать это еще раз, – шепчет он.

Я киваю, он привстает и, когда мой член выскальзывает наружу, подводит туда мои пальцы, чтобы я обвел ими пространство внутри него, почувствовал растяжение мускулов.

– Я сейчас кончу, – со стоном говорю я.

Он стискивает мой член и вновь насаживает себя на него. Я едва попал внутрь, но я внутри него, и от этой мысли и от того, как крепко сжимает меня его рука, я начинаю кончать, и Мики вскрикивает, и его глаза закатываются к потолку, и он ласкает себя и опускается до упора, втягивая меня так глубоко, что я ощущаю его живот и, кажется, вижу звезды, просто маленькие созвездия, которые распадаются и сливаются снова, и снова, и снова…

***

– Мы только что занимались настоящим сексом без презерватива, – говорю я, когда вода в ванне начинает становиться холодной, и мои похожие на желе конечности вновь оживают. Я думаю о презервативах в их маленьких инопланетянских пакетиках.

– Я знаю. Это была плохая идея. Прямо очень плохая. – Он переворачивается ко мне лицом так быстро, что вода выплескивается за край. – Мой дурак-член настоящий дурак. Ты волнуешься?

Я качаю головой. Я сказал так не потому, что волнуюсь. Просто я счастлив от того, что у меня только что был секс с проникновением.

– Клянусь, я всегда был осторожен. Когда был… когда разрешал… Извини. – Он закусывает губу.

Мне кажется, он боится, что я начну его обвинять, но я, конечно, не обвиняю. Я же тоже не сходил за презервативами.

– Мы будем предохраняться, пока не удостоверимся, что я не передам тебе что-нибудь жуткое, хорошо?

– Я сделал тебе больно, да? – Я не встречаюсь с ним взглядом, но меня беспокоит то, как тесно все это было.

– Мне нравится, когда чуть-чуть больно, – говорит он. Бросает на меня мимолетный взгляд, и его лицо розовеет. – Это меня заводит. Ты ведь заметил, да? – Он сглатывает и отворачивается.

– А мне нравится, когда ты кусаешь меня, – отвечаю я, усмехаясь. Но… – Вдруг из-за меня у тебя идет кровь? – Это было бы плохо. По-настоящему плохо.

Мики целует меня, но, кажется, уже в полусне.

Я беру его на руки, уношу из ванны и заворачиваю в полотенца. Моему плечу много лучше, но оно еще побаливает, когда я поднимаю что-то тяжелое. Не то чтобы Мики тяжелый. Наоборот, он кажется легче, чем когда бы то ни было. Я за него беспокоюсь, но что делать, не знаю. Может, мне стоит обсудить это с Дианой.

– Ты хочешь есть? – спрашиваю я.

Но Мики, покачав головой, шепчет:

– Спи.

***

Еще не открыв глаза, я понимаю: что-то не так.

Я моргаю в заливающем душевую синем свете рассвета. Микина рука на моей груди – ледяная, а его острое бедро не прижимается к моему, как всегда по утрам. Приподнявшись на локте, я вижу, что он, ничем не прикрытый, лежит на полу, руки вытянуты ко мне. Его кожа кажется голубоватой. Я надеюсь, что из-за света.

– Мики?

Я сажусь. Плитка пола такая холодная под моими босыми ногами, под Микиным голым телом. Я осторожно трясу его за плечо. Его голова скатывается на бок, но он не шевелится.

– Мики? – говорю я опять. Ты пугаешь меня, думаю я, грудь стягивает так сильно, что я не знаю, смогу ли дышать.