Его взгляд отчаянный, дикий, он словно болен и хочет, чтобы ему стало лучше. Но от того, что он просит, ему лучше не станет!

Я ощущаю себя расщепленным на столько разных частей, что не понимаю, которая из них настоящая. На мгновение я позволяю себе подумать о той своей части, которая хочет не обращать внимание на то, что Дитер плачет безмолвными, беспомощными слезами. Она хочет не обращать внимание на то, что его кожа серого цвета, что ему плохо, что не так давно он пытался убить себя. Она хочет, чтобы я встал на колени и сжал его горло в том месте, где он просил меня сжать.

Она хочет, чтобы я был ножом.

Но правда в том, что я не такой. Кукольник ошибается: далеко не все мы – акулы. Я никогда в жизни не хотел причинить кому-нибудь вред. Даже тому человеку, который только что сказал, что из-за него умер мой лучший друг. Который все это время лгал мне и всем остальным.

Позволяя боли прорезать плечо, я переплетаюсь с ним пальцами и больной рукой обхватываю его горло. Глажу кожу там, чувствуя его испуганный птичий пульс и сильные сухожилия.

Сегодняшний вечер начался так замечательно, но сейчас все в нем не так. Все неправильно, но это не значит, что так будет всегда.

– Это больно, – шепчу я и кладу щеку ему на грудь. Сердце Дитера под моим ухом бьется неровно и часто, совсем как любое другое разбитое сердце. Совсем как мое.

Я отпускаю его горло.

– Почему ты не ненавидишь меня? – спрашивает он шепотом, и я вздрагиваю, когда до моих волос дотрагивается его рука.

– Я не умею, – шепчу я в ответ.

Но мне кажется, что он сам ненавидит себя. Ненависть струится в нем, точно яд.

– Ты скажешь полиции? – спрашивает он.

Я молчу. Я лежу с головой на нем по ощущению целую вечность и думаю о Дашиэле.

В конце концов я поднимаюсь с грязного пола. Его матрас пахнет мочой. Все мое тело болит.

– Там есть один тип… одна акула. Он разговаривает с мальчиками на улицах. Пугает их, – говорю я. – Дашиэль боялся его. Я думал, что убийцей был он.

– Акула? – Дитер глядит в потолок. – Я помню, Дашиэль часто что-то такое рассказывал. – По его щекам соскальзывают новые слезы. – Похоже, той акулой оказался я, да? – шепчет он.

Я качаю головой. Дитер не хищник. Иначе он не был бы так уничтожен тем, что случилось.

– Я следил за ним, и он угрожал мне. – Я понятия не имею, что вынуждает меня сделать это признание. Быть может, с Мики я привык к откровенности.

– Ты следил за акулой? – Он упирается в меня жестким немигающим взглядом, и я начинаю жалеть, что не смолчал. – Ты думаешь, это игра? Думаешь, Дашиэль хотел бы, чтобы ты нарывался на неприятности?

Дитер впервые проявляет какое-то беспокойство в мой адрес, пусть и косвенное.

– Дашиэль умер, – говорю я.

Это правда – и это единственное, что в итоге имеет значение. Это все, что осталось. Я отворачиваюсь и закрываю дверь Дитера за собой.

Я думаю о том, как бы я поступил, если б убийцей Дашиэля на самом деле оказалась акула. Клиент. Или Кукольник. На миг мне становится интересно, были бы мои чувства иными? Захотел бы я сам отомстить им? Наверное, я бы просто захотел, чтобы их забрала полиция, чтобы они никого больше не тронули. Я не думаю, что Дитер причинит вред кому-то еще, разве только себе. Я не стану обращаться в полицию. Что это изменит?

Спускаясь по лестнице, я веду пальцами по расщепленным перилам. Одна из ступенек на полпути сломана, словно на нее упало что-то тяжелое. Я сажусь на нее и какое-то время сижу.

Не ошибся ли я, поверив , что Дашиэль погиб из-за несчастного случая? Я не знаю, почему так легко в это поверил. Наверное, потому что у Дитера не было повода врать, ведь он так сильно хотел, чтобы я отнял его жизнь. Разве он не признался бы, если б убил Дашиэля намеренно? Разве он не решил бы, что так я скорее сделаю то, о чем он меня попросил?

***

Пока я возвращаюсь к Донне, небо начинает светлеть. Мир становится голубым, серым и фиолетовым.

Вокруг меня все застыло в покое, но я не понимаю, что чувствую. Нечто большое внутри меня испарилось, и я не знаю, что делать с оставшимся местом. Все произошло так внезапно.

Я звоню в домофон, кто-то мне открывает. Я бреду вверх по лестнице, словно мир у меня под ногами не существует, словно я ни к чему не привязан. Я пуст. Нереален.

Не успеваю я постучать, как Мики широко распахивает дверь и неистово глядит на меня, вызывая во мне ощущение, что он считывает с моего лица все, что случилось. А потом сила его объятий толкает меня к перилам.

Я никогда и ни за что не испытывал такой благодарности, как сейчас. Мне так это нужно – чтобы Мики меня обнимал, чтобы он нуждался во мне и был ровно там, где он есть. Он крепко сжимает меня, и я, делая глоток воздуха за глотком, заполняю все пустое пространство, которое необходимо заполнить. Если кто-то из нас и плачет, я стараюсь не замечать.

И пока мы стоим в холодном утреннем свете за порогом квартиры, я медленно выталкиваю из себя слова и рассказываю обо всем, что случилось у Дитера. Я знаю, на бумаге у меня получилось бы лучше, но я не хочу, чтобы Мики меня отпускал. Никогда. И мне кажется, ему все равно, сколько времени мне понадобится, чтобы расставить слова по порядку. Он меня подождет.

– Ты хочешь позвонить в полицию? – спрашивает он, когда я заканчиваю.

– Нет.

– Ты хочешь пойти домой?

Домой. В мою нору. В нашу нору. Я киваю и прижимаюсь лбом к его лбу.

– Ты хочешь, чтобы я рассказал Донне с Винни?

– О Джеке или обо всем? – хмурюсь я.

– О чем скажешь.

Я молча отказываюсь. Вряд ли я смогу вынести хоть еще один разговор. И вряд ли когда-нибудь захочу об этом заговорить. Возможно, это значит, что я убегаю, что выталкиваю случившееся из головы. Возможно, именно так мне и надо поступать какое-то время.

Мики сжимает мою ладонь

– Дай я только обуюсь, – говорит он.

Глава 50

Притворство

Проходит неделя. Потом вторая.

У нас вырабатывается своего рода режим. Днем мы спим у меня в норе, а по ночам охотимся на акул. Я знаю, что продолжаю охоту не по старой причине, но люди, работающие на улицах, по-прежнему попадают в беду. Узнав правду о Дашиэле, я не утратил желания защищать их. Единственная проблема в том, что я пока не знаю, что делать, так что мы просто делаем записи и, если видим тех, кому страшно и одиноко, разговариваем с ними и говорим, где ближайший приют или кафе, где можно бесплатно выпить горячего чаю или просто посидеть и немного согреться. Ни один из нас не выносит, когда кому-то страшно и одиноко.

Я всюду ищу Кукольника. У меня в голове он превратился в какую-то мифическую фигуру, в заклятого врага, но я не знаю, какие суперспособности мне нужны, чтобы его одолеть. В итоге это оказывается неважно, потому что, сколько бы я его ни высматривал, его нигде нет.

Мы не видимся ни с Донной, ни с Винни, ни с Дитером. И оба, не сговариваясь, избегаем мест, где они обычно бывают, – словно притворяемся, будто ничего не было. Ни несчастных случаев, ни обмороков, ни споров. Мы умело отсекаем все это от себя. Мики не заговаривает о Джеке, а я притворяюсь, будто он о нем даже не думает. Хотя я сам думаю. Иногда.

Я думаю обо всех, даже о людях, о которых думать не хочется – в основном об акулах. Я думаю о Дашиэле и ненавижу то, что начал привыкать к тому, что его больше нет. Я ненавижу то, что мысли, от которых раньше мне хотелось свернуться в клубок и не двигаться, внезапно стали терпимы. Когда я выяснил, что случилось, боль не ушла, но разбираться со всем в голове стало проще.

Когда получается, я чиню вещи. Все заработанные деньги я отдаю Мики, чтобы он ходил в супермаркет за всем, что нам нужно, вместо того, чтобы покупать в переходе безымянные консервы без этикеток.

Еще мы помогаем Цветочнице. В один из дней Мики шепчет мне, что у нее с Майло кое-что есть. Я и не заметил, что Майло стал появляться в бассейне все реже и реже, и мне становится стыдно, но Мики говорит, что я должен порадоваться за него, ведь Майло нашел любимого человека. Свой любимый человек нужен всем, говорит он, улыбаясь.