Это произошло через минуту, может, меньше. Автомобиль опрокинулся на бок. Я схватил Сашину руку и прокричал:

— Ложись и прижмись к земле!

Ее глаза такие огромные, и это разбивает мне сердце. Мне тоже страшно, но, если я скажу ей об этом, она испугается вдвойне. Она делает так, как я сказал, и я опускаюсь вниз, нависая над ней своим телом, чтобы защитить от ветра. Обхватываю рукой ее талию и подтаскиваю нас к краю, затем сам начинаю спускаться по склону, пока не повисаю на руках.

— Мне нужно, чтобы ты скатилась по склону, как только я скажу! — кричу я ей.

Саша вовсю рыдает, и я не виню бедняжку. Знаю, она злится из-за того, что я дразнил ее, потому что она живет в этом своем маленьком замкнутом пузыре. Но тот, кто прожил здесь всю жизнь, я надеялся, должен был знать, что к прогнозу погоды надо прислушиваться. Техас все-таки, как никак.

Я позволяю своим рукам соскользнуть с камней, и падаю вниз в нескольких метрах от машины.

— Джегз! — кричит она.

Она уже катится, и это не потому, что я сказал. Ветер просто ужасный.

— Я поймаю, — кричу я ей. — Все в порядке. Отпускай.

Саша кувырком катится вниз, к счастью, только по касательной задевая камни на склоне. Я ловлю ее, и мы вместе падаем на землю. Быстро оправившись от падения, я поднимаю нас обоих, крепко хватаюсь за какие-то кусты и после этого тащу нас вдоль склона, пока мы не оказываемся около ее машины, которая застряла между камнями, как я и планировал.

Саша до сих пор не сказала ни слова, но продолжает держаться за меня со всей силы.

— Давай, — борюсь я с расположенной в углу дверной ручкой, сопротивляясь ветру. Быстро освободив одну руку, я помогаю Саше подняться, чтобы она могла забраться внутрь. Она проскальзывает на заднее сиденье, и следом я, пытаясь не раздавить ее. Я вынужден поменяться с ней местами, так как нет никакого способа выпрямиться, но теперь мы устроились, машина отлично зажата, так что до окончания урагана мы в безопасности. Саша дрожит и сильно прижимает руки к груди. Я обнимаю ее, заставляя перенести весь вес на меня. Она сдается, ее тело рядом со мной расслабляется.

Я скучаю по борьбе. Мне не хватает этого: спасать людей, помогать, дарить им второй шанс на жизнь. Это сделало меня тем, кто я есть, от этого мне хорошо.

А сейчас я блуждаю от одного места работы до другого, в основном имею дело с машинами и не помог ни одной живой душе, особенно своей.

Я должен помогать людям. Я должен перестать зацикливаться на трупах и искалеченных телах, женщинах и детях, чьи раны навсегда заняли часть моей памяти.

Саша изворачивается так, чтобы оказаться лицом ко мне, ее взгляд фокусируется на моих глазах. Макияж, без которого я ее еще не видел, полностью смыт. Ее лицо по большей части чистое, не осталось ничего из того, что я привык видеть. Она такая красивая — красивее, чем с макияжем. Мокрые волосы спутаны, но это даже замечательно.

— Почему ты пришел за мной? — спрашивает она дрожащими губами.

— А почему бы мне не прийти за тобой?

— Я не понимаю тебя.

— Разве для влечения должна быть причина? Для желания должно быть объяснение? Да, я только что встретил тебя. Да, ты мне охрененно нравишься. Очень сильно. Наверное, этого не должно быть из-за тех «приятностей», которые ты мне наговорила, но ты нравишься мне такой, какая есть. Меня не волнует, если ты всеми возможными способами даешь понять, что мы разные. Ты мне все еще нравишься.

— Даже с тем, как я сейчас выгляжу? — спрашивает она тихо.

Она это серьезно? После того, как только что катилась по склону в кювет, она обеспокоена своим внешним видом? Это безумие. Я даже не могу понять. В любом случае, я должен признать, немногое могло бы меня сейчас заставить улыбнуться в этой ситуации, но выражение ее лица, несомненно, справилось с этой задачей.

— Особенно с тем, как ты выглядишь сейчас.

Саша приподнимается, приближая свое лицо к моему, и я не уверен, понимает ли она, о чем я думаю каждый раз в ее присутствии. Но я не сделаю первый шаг, пока она сама не даст понять, что хочет этого.

— Я борюсь со своей симпатией к тебе, — застенчиво говорит она. — И. Я думаю, на твоем лице слишком много волос, и на тебе слишком много татуировок, но твоя улыбка не похожа ни на одну из тех, которые мне доводилось видеть — она заразительна, и когда я вижу ее, то чувствую себя счастливой. Даже если делаю все возможное, чтобы скрыть это.

— Продолжай, — уговариваю я ее, стеснительно улыбаясь каждому произнесенному ей слову. Никто никогда так не разговаривал со мной. Мне необходимо впитать все это.

Она коротко смеется и игриво шлепает ладонью меня по груди.

— Если серьезно: то, как ты смотришь на людей, показывает, что тебя искренне заботят вещи, которые большинство людей не волнуют, — она делает паузу, переводя дыхание. — Не пойми меня неправильно, хотя мне и не нравится то, что выходит из твоего рта, но иногда ты вызываешь во мне чувства, которых я не испытывала раньше.

— Так прекрати бороться со своими чувствами, — говорю я ей, теряя улыбку, теряя дерзость, теряя возможность сделать последний ход в этой игре. Потому что если это не убедит ее принять в себе то, чего она старательно избегает, то, возможно, этого не произойдет никогда.

Холодные капли с ее волос падают мне на грудь, ее губы напротив моих. Я не сделаю этот шаг. Не хочу быть ответственным и вынуждать ее делать то, чего она не хочет. Она бросает мне вызов. Это не значит, что я не могу хотя бы рассмотреть ее хорошенько. Например, ее веснушки — они у нее даже на губах — прекрасный маленький изъян, который она предпочитает скрывать помадой. Мне не встречался никто с веснушками на губах, и это, наверное, самое прелестное из всего, что я видел. Я бы все отдал, чтобы услышать мысли, прямо сейчас проплывающие в ее голове. Для того, кто стесняется слов, она не выглядит сколько-нибудь смущенной тем фактом, что мы дышим в лицо друг другу. Спасибо, Господи, что по пути сюда я съел мятный леденец. Подозреваю, что она думает так же. Этот момент слишком совершенен, чтобы быть разрушенным.

Не помню, когда в последний раз женщина целовала меня или я целовал женщину. Я как та проститутка: отвергаю привязанность и чувства, снимая какую-нибудь цыпочку на одну ночь. Поцелуй — это что-то более глубокое, чем секс, и Саша — это не секс. Саша — это поцелуй, ведущий дальше.

Она касается языком своей верхней губы, и я делаю все возможное, чтобы сдержаться и не обхватить ее лицо ладонями, прижимая эти губы к своим.

— К чему это приведет? — спрашивает она, ее шепот щекочет мои губы.

— Ты придвинешься немного ближе, — говорю я ей.

— Почему именно я должна придвинуться ближе? — спорит она.

— Потому что ты единственная, кто сопротивляется этому. Я не собираюсь воевать с тобой.

— Ты не хочешь поцеловать меня? — спрашивает она, ее пальцы двигаются вдоль моей руки. Лучи солнца заглядывают в автомобиль, сообщая о том, что ураган проходит. И теперь мне интересно, сколько времени потребуется Саше, чтобы понять, что ее машина, скорее всего, не подлежит восстановлению, и сейчас нужно думать об этом, а не о моих губах. Но пока этого не произошло, я буду лежать здесь столько, сколько потребуется.

— Я хочу поцеловать тебя. Я хотел поцеловать тебя с того дня, когда мы встретились, но это было бы нелепо и неправильно, — шепчу я.

Не настолько неправильно, как дрочить в темной ванной, но не так, как я планировал это.

— Так в чем проблема? — шепчет она.

Ей неловко говорить о сексе, но она прекрасно разыгрывает партию «труднодоступный поцелуй».

— В чем твоя проблема? — спорю я.

— Я хочу, чтобы ты сделал первый шаг, иначе это не будет романтично.

— Романтика в глазах смотрящего, куколка.

Она сдвигается, располагая свои ноги по бокам от меня. Она оседлала меня. Черт возьми, это горячо. Мы в машине, застрявшей между валунами, и я, наверно, должен бы задаться вопросом: какого черта я делаю? Ха. Но я точно знаю, что делаю.