Вновь прокатился по толпе легкий хохот.

И вновь Сеня спросил Афоню:

— А что это люди-то как будто неладное про царя говорят. Ты слыхал?

Афоня сразу ответил:

— Да вот говорят, что остер был топор, да на сук наскочил… и так зазубрился, что пришлось его выбросить.

Все поняли, о каком топоре идет речь, на какой сук он наскочил и кто его выбросил.

Вокруг опять засмеялись.

Кто-то из молодых фронтовиков крикнул:

— Ура, Афоня!

Но старики и богатеи заворчали:

— Перестаньте!

— Не озоруйте!

— Еще неизвестно… что к чему выйдет…

Дед Степан вступился за Афоню…

— А что он, Афоня-то, плохого сказал?.. Он человек известный — собой неказист, зато на миру речист. А про царя все говорят… Не один Афоня…

— Правильно, Якуня-Ваня! — пропел Сеня Семиколенный. — У Афони хоть мошна пуста, зато душа чиста!

Афоня поглядел на богатых мужиков и сказал:

— Знают миряне, что мы не дворяне… Я сегодня вроде как во хмелю, что хошь намелю, а вот завтра проснусь и начисто ото всего отопрусь! Так-то, мать честна!

— Верно, Афоня, — выкрикивали из толпы фронтовики, косясь в сторону недовольных богатеев и посмеиваясь. — Правильно, Афоня!

И дед Степан продолжал поддерживать пастуха:

— Хорошее да короткое слово и слушать хорошо, а под умное слово да под длинную речь и уснуть можно. А мы не спать пришли сюда…

Богатеи кержаки продолжали ворчать, поглядывая в сторону Афони и Сени.

— Вертят языком, что корова хвостом, прости ты меня, господи и матерь божья, — недовольно проговорил плешивый и седобородый старик Гуков.

Его поддержал такой же плешивый, но чернобородый и красный, как рак, Клешнин:

— А им что… голодранцам-то?.. Переливают из пустого в порожнее. Вы посмотрите: кто языком-то треплет? Голытьба… фронтовики…

Стоявший неподалеку от них мельник лукаво усмехнулся:

— А по-моему, кто ладно говорит, тот густо сеет, а кто хорошо слушает, тот всегда обильно собирает.

Чтобы показать народу, а главным образом умному и речистому мельнику, и доказать всем, что и богатые люди могут сказать меткое слово, осанистый и светлобородый кержак Оводов недовольно крикнул в сторону пастуха:

— Будет тебе, Афоня, балясы точить, пора и голенища к бродням строчить! Поди, сам понимаешь, что не все годится, что говорится.

Афоня смолчал.

Но мельник, не уступая Оводову, свое подтвердил:

— Меткое-то слово, Илья Герасимыч, все равно, что обух: иной раз в лоб не попадает, а сердце ранит!

Поглядывая в сторону кучки богатеев, Афоня махнул рукой и, обращаясь к мельнику, нарочито громко сказал:

— Ничего, ничего, Авдей Максимыч… Пусть старички поворчат! Я не спесивый, а они, видать, не понимают, что всякая сосна своему бору шумит…

— Правильно, Афоня! — вновь громко пропел Сеня Семиколенный. — Может еще случиться, что и богатый к бедному постучится, Якуня-Ваня!

Богатеи продолжали ворчать:

— Шутки шути, а людей не мути, — говорил Гуков.

— Умей пошутить, умей и перестать, — вторил ему Оводов.

Но на стариков и богатеев уже никто не обращал внимания.

Толпа разноголосо гудела. Только не заметно было ликования. Настороженно ждали белокудринцы приехавших из волости гостей.

Глава 20

Наконец из деревни вышли и направились поляной к мельнице гости. Их было трое.

В середине крупно вышагивал волостной старшина. Илья Андреевич Супонин — человек высокий и тучный, одетый по-городскому; рядом с ним шел сухонький, длинноволосый, седенький горожанин в широкополой шляпе и в белой сорочке — при галстуке; по другую сторону от старшины браво шагал рыжеусый солдат с двумя лычками на погонах, немного приотстав от них, шел староста Валежников с семьей.

Говор в толпе затих.

Мужики расступились, давая дорогу гостям.

В задних рядах провожали их сдержанным говором:

— Двое-то, видать, городские… солдат который и в шляпе…

— Старичок-то из господ… это верно…

— По всем видимостям…

— Говорят, слабода!.. А приехал барин…

— Вот те и пал царь…

— Тише! Послушаем, что скажут.

— Господа тоже всякие бывают…

По жиденьким и скрипучим ступенькам гости полезли на продолговатое и узенькое крылечко ветрянки — под красный флаг.

Толпа опять загудела и зашарашилась, заворачивая с двух сторон — от крыльев мельницы к сходням.

Только бабы кучками жались в сторонке. Бабка Настасья звала их подойти поближе к мужикам и, опираясь на клюшку, сама раза два выходила вперед.

— Пойдемте, бабы… может, и нам какую-нибудь весть привезли… Не шибко я верю сдобным голяшкам…[4]

Да ведь надо послушать… Пойдемте…

Но бабы, смеясь, отмахивались:

— Ну их к лихоманке!..

— Как бы чего не вышло, бабушка Настасья…

— В прошлый раз вон какой приговор сделали…

— Ну их!..

Старшина взобрался на крылечко мельницы последним, обернулся, снял картуз и, опираясь руками на балясину, крикнул с крылечка вниз, в толпу:

— Граждане мужички!..

Толпа замерла.

— Граждане мужички! — зычно продолжал старшина. — Поздравляю вас с праздничком, с падением самодержавия и со свободой!.. Ура!..

Из толпы недружно вырвалось несколько солдатских голосов:

— Ура!.. Ура!..

Большинство мужиков молчало.

Из-под ветрянки загудел голос Панфила-Дегтярника:

— Ты нам про царя расскажи, Илья Андреич…

— Про царя говори, Якуня-Ваня! — вылетел из середины толпы высокий голосок Сени Семиколенного. — Где он, царь-то?

За ним выкрикнул Афоня:

— Про войну сказывай, мать честна!.. Скоро замиренье будет, аль нет?

Старшина переглянулся со старичком горожанином и крикнул:

— Граждане мужички!.. Вот это есть перед вами товарищ Немешаев… Борис Михалыч… Он уполномочен от губернского комитета… Он вам обскажет про царя и про все…

Седовласый человек встал на место старшины — к балясине; снял с головы шляпу, поправил галстучек и, откинув кивком головы длинные и волнистые седые волосы, начал:

— Граждане крестьяне!.. Я уполномоченный губернского Комитета общественной безопасности… и член партии социалистов-революционеров… Я послан в ваши края объявить о совершившемся в столице революционном перевороте… Граждане крестьяне!.. Далеко вы живете от культурных центров… Половодье надолго отрезало вас, можно сказать, от всего мира!.. Вот почему так запаздывает к вам всякая информация. Но лучше поздно, чем никогда!.. От имени губернского Комитета общественной безопасности объявляю вам официально: в конце февраля сего года бывший царь Николай Второй свергнут с престола революционным народом! Нашей страной управляет Временное правительство, назначенное Государственной думой… А на местах организованы Комитеты общественной безопасности… и назначены уполномоченные Временного правительства. Я буду рассказывать вам по порядку, как это произошло…

Уполномоченный рассказывал о затянувшейся войне; о бездарности царя и его чиновников; о поражениях, которые терпела русская армия; о Распутине, об измене, о голоде в рабочих центрах и о том, как все это в конце концов привело к взрыву народного гнева и к падению монархии.

Говорил уполномоченный долго, подробно и цветисто. А большинство мужиков и баб только и поняли из всей его речи, что царя с престола убрали, а вместо царя поставили какое-то временное правление. Не привыкли здесь к таким длинным и мудреным речам. В толпе перекатывался легкий говор, а в задних рядах мужики и парни, разговаривая, переходили с одного места на другое.

Стоявший рядом с мельником дед Степан напряженно всматривался в розовое лицо оратора-старичка; столь же напряженно вслушивался он в его четкий и звонкий голос, стараясь не проронить ни одного слова из его длинной и цветистой речи с множеством непонятных слов; вслушивался и ждал с тайной надеждой, что скажет же наконец уполномоченный об отмене царских законов и о возвращении ему, Степану Ширяеву, всех гражданских прав. Вместе с тем дед Степан слышал в речи городского уполномоченного какие-то знакомые звуки и слова, напоминавшие далекое прошлое…