— Не трожь, Павлушка!

Павел с силой дернул коня в одну сторону, Параська тянула в другую.

Не больше минуты продолжалась борьба. В эту минуту в воспаленной Параськиной голове промелькнули годы, когда она любила Павлушку и мучилась из-за него: ночи весенние, угарные; покосы суматошные и Маринка-разлучница; роды и муки с ребенком, укоры и побои матери, издевка деревенская… И в груди у нее заполыхало все сразу: и горе, и злоба, и месть.

И не успел Павел понять, почему Параська отпустила узду, не успел впотьмах заметить ее движение, как звонкий и крепкий удар обжег его щеку.

Павел выпустил из рук узду. Охваченный стыдом и закипающей злобой, стоял он среди сдержанного говора людей и скрипа телег и растерянно смотрел во тьму.

Вдруг на чернеющей вдали колокольне словно дятел застучал:

Тук-тук-тук… Тук-тук-тук…

— Ложись! — сдавленным голосом скомандовал Павел, бросаясь между возов к партизанам. — Прячьтесь за солому!..

Говор вокруг возов оборвался.

Замерли люди на площади, прислушиваясь к трескотне, падающей с колокольни.

Потом вдруг зашарашились лошади. Зашуршали соломой ворочающиеся возы.

Справа застонал кто-то раненый:

— О-о-о, братаны, помогите! О-о-о…

А слева грохнулась на землю и забилась в оглоблях раненая лошадь.

Глава 26

Возы повернули к селу, и под их прикрытием перенесли в поповский дом трех раненых партизан.

Во тьме улицы послышался тяжелый топот приближающихся из села мужиков.

Павел и прибежавший Капустин стали уговаривать баб вернуться по домам, а партизанам приказывали отводить возы в село.

Но возбужденные, озлобленные партизаны не обращали внимания на приказы и вполголоса выкрикивали свое:

— Кончать золотопогонников!

— Двигай, паря, телеги!

— Отпрягай лошадей!

— Помогай бабам!..

Выбиваясь из сил, Капустин и Павел метались в толпе, размахивая револьверами, но не грозились, а только уговаривали:

— Товарищи! Что вы делаете?

— Одумайтесь!

— Срам на всю волость!

— Расстреляют за это!..

Партизаны и бабы отвечали:

— Не расстреляют…

— Распрягай, братаны!

— Двигай!

Захрустели гужи и постромки, забрякали о сухую землю дуги и оглобли.

Партизаны быстро отпрягли лошадей и отвели в ограду пустующих домов.

Теперь уже бегала между возами с винтовкой в руках и командовала Маланья, обращаясь к партизанам и мужикам, подбегающим из села:

— Эй, мужики! Вставайте к передкам вместе с бабами! Помогайте двигать возы. Товарищи с оружием! Партизаны! Вставайте рядом между возов. Мы будем двигать, а вы на ходу, из-за возов, стреляйте в сволоту… по колокольне!

Мужики и бабы быстро разбились на группы и, подпирая передки телег плечами и руками, стали толкать возы задками на площадь.

В ночной темноте медленно двинулись возы с соломой на площадь, к осажденной церкви.

С колокольни срывались редкие выстрелы, не причинявшие вреда прятавшимся за соломой людям.

Так же редко отвечали на выстрелы партизаны. Только Маланья и Параська вынимали из карманов обойму за обоймой, щелкали затворами и без перерыва палили по колокольне.

Когда телеги подошли к церкви на близкое расстояние, партизаны открыли такую частую стрекотню из винтовок, что пули горохом посыпались на колокольню.

Колокольня умолкла.

И лишь только перестали стрелять с колокольни, из тьмы улицы на площадь хлынула толпа народа, но оставшиеся там мужики, боясь шальных пуль, оттеснили деревенских зевак обратно в улицу.

Шагов за сто от церкви партизаны залегли и почти беспрерывно обсыпали колокольню выстрелами.

А возы все двигались вперед и окружили уже церковь, подпирая соломой серые бревенчатые стены и окна, заложенные мешками с мукой.

Вдруг почти одновременно в разных местах вокруг церкви вспыхнула огнем солома и затрещала; в ночную темень взметнулись языки пламени.

Мужики и бабы, пригибаясь к земле и тяжело дыша, побежали врассыпную от церкви во тьму притаившейся площади.

Солома вокруг церкви быстро разгоралась, швыряя вверх вместе с пламенем снопы золотистых искр. Теперь ярко вырисовывались очертания большого, пузатого купола и четырех таких же пузатых, но маленьких куполов, окрашенных зеленой краской. И так же отчетливо и ярко обозначился на темном фоне неба зеленый конус высокой колокольни.

Только теперь до слуха партизан, лежащих на площади, долетел глухой гул человеческих голосов, шумевших за стенами церкви.

Сквозь снопы искр на колокольне мелькнула черная, косматая голова, и почти тотчас же оттуда сорвался густой удар колокола:

Бум-ммм…

Косматая фигура с широкими приподнятыми вверх рукавами раскачивалась из стороны в сторону.

А большой колокол погребально гудел над освещенным селом и над чернеющим вдали урманом:

Бум-ммм… Бум-ммм…

Партизаны дали залп; косматая голова нырнула вниз, и звон оборвался.

Церковь начинало охватывать пламенем.

Вдруг с железным воем широкая церковная дверь распахнулась и оттуда вырвался гул человеческих голосов…

Партизаны, лежавшие на площади, начали по одному подниматься на ноги, все еще держа винтовки на изготовку…

Глава 27

Многолюдно и торжественно открылось утреннее заседание первого чумаловского волостного съезда Советов.

Школа была украшена хвоей и маленькими красными флажками. В самой большой комнате на подмостках стоял красный стол; позади него висел на стене в темненькой самодельной раме, обвитой хвоей, портрет Ленина. В обе стороны от него склонились два красных знамени.

Депутаты заняли почти все скамейки, расставленные в два ряда. Гости, пришедшие из села и приехавшие из других деревень, сидели на задних скамейках и стояли позади них, в проходах и около стен и между скамей. Большинство депутатов были мужики средних лет, но были и безусые парни, и седобородые лысые старики. Депутатки сидели на первых скамейках, занятых ими с раннего утра.

Много было и чумаловских женщин. Они пришли на торжество принаряженные; их поношенные платья и кофты синего, бордового, желтого и малинового цвета ярко выделялись среди серых солдатских гимнастерок, шинелей и полушубков. И головы баб, повязанные темненькими и белыми платками, выделялись между заросших и взлохмаченных мужичьих голов.

Сразу после выборов президиума Капустин, занявший место председателя, окинул взглядом ряды мужиков, дымивших трубками и цигарками, взглянул на окна и сказал:

— Нда-а… начадили густо! Товарищи, которые у окон, открывайте все настежь!

Окна распахнулись. В них сейчас же просунулись головы ребятишек.

Опираясь руками на красный стол и раскачиваясь взад-вперед, Капустин заговорил в напряженной тишине переполненной народом школы:

— Сначала, товарищи, надо нам установить повестку дня, то есть: в каком порядке будем мы слушать доклады — что сначала и что потом. А после приступим к самим докладам и…

Но не успел он закончить, как с передней скамьи сорвался и перебил его голос Маланьи:

— Не согласны, товарищ Капустин!

И тотчас, точно по команде, раздались возгласы женщин-делегаток:

— Не дадим!

— Не допустим!

Ошеломленный председатель даже раскачиваться перестал. Стоял, смотрел растерянно на кричавших женщин и недоуменно спрашивал:

— В чем дело? Что такое? Кого не допустим?

Делегатки кричали:

— После докладайте…

— Не допустим!

— Вожаков сначала выбирать!..

Капустину показалось, что он понял баб.

— Нельзя, товарищи женщины, — сказал он, усмехаясь в темные усы. — Обождите! Сначала утвердим порядок дня…

Бабы кричали, перебивая его:

— К жабе твой порядок!

— Вожаков выбирайте!

— Вожаков!

Капустин пожал плечами.

— Каких вожаков? В чем дело, товарищи женщины?

Громче всех выкрикивали Маланья и Параська белокудринские, сидевшие на первой скамье против стола: