Так говорил себе Фридолин, покидая Хуллербушский лес. При этом он совершенно упустил из виду, что если бы Создатель всех зверей и впрямь снабдил его быстрыми ногами, рыжей шкурой и зелеными глазами, он был бы не барсуком, а лисой, лисой со всеми ее столь ненавистными Фридолину свойствами. Фридолин хотел быть барсуком в облике лисы. Но такое на этом свете невозможно.

Фридолин напрочь забыл, что он вовсе не такой уж скромник и смиренник, да и нельзя сказать, что он никому не причинял страданий, как воображал. Он не только прогнал родную мать из ее дома, но и, добывая себе пропитание, лишал жизни тысячи червей, жуков, лягушек, иногда сжирал крохотных, выпавших из гнезда птенцов, несмотря на жалобные мольбы родителей, и разорял осиные, шмелиные и пчелиные гнезда, желая запастись на зиму медом. Короче говоря, Фридолин, чтобы жить, причинял страдания другим — таков непреложный закон жизни. Он должен был так поступать, ибо этот инстинкт был заложен в нем с рождения. А значит, он не имел права ругать лиса, который действовал согласно своему инстинкту. И уж тем более глупо было ругать Создателя и все устройство мира, ибо мир и каждая тварь в нем были такими, какими были, и барсук был барсуком, то есть зверем, жаждущим мира и одиночества, и никем другим он, по правде говоря, не хотел быть.

Так, в разговорах с самим собой, барсук вышел из Хуллербуша и заковылял по полю. Наконец он приблизился к огороду. А так как от волнения и злости у него подвело живот, он решил туда наведаться. Ветер, погладив Фридолина, донес барсучий запах до самого носа Асты, рыжевато-черной овчарки. Собака на цепи подняла неистовый шум, но в эту ночь Фридолин не дал собачьему лаю сбить себя с толку. Барсуку, как говорится, было все нипочем, больше всего на свете он хотел есть. Серп луны, благосклонно мерцая, взирал на безлюдный двор, на беснующуюся собаку и кормящегося в огороде барсука.

Но на сей раз ночная трапеза пришлась Фридолину не по вкусу. Морковка показалась какой-то деревянной, горох горьким и не сочным. Немного утешили его улитки, которых он обнаружил на давно обобранных клубничных грядках, но цветная капуста уже вся посинела — вечно эти белые двуногие не умеют содержать огород в порядке. Приходится удивляться, зачем вообще они живут на свете?

Мимо хутора Фридолин проследовал дальше, прочь от Хуллербуша. Случайно он выбрал ту же дорогу, которой шел в буковый лес Изолейн. Разумеется, Изолейн двигался много быстрее тяжелого на подъем барсука, который к тому же обшаривал все ямы и переворачивал все камни в поисках съестного. Но эта ночь не благоволила к нему, в животе у него по-прежнему урчало.

Зато возле овсяного поля Утнеймеров он обнаружил большую лужу и смог принять освежающую грязевую ванну, это его немного взбодрило. Ветер стал прохладнее, выпала роса, серп луны стал бледнеть, то есть приближалось утро, и Фридолину пора было оглядеться в поисках дневного пристанища.

Он свернул влево с дороги, пробежал через утнеймеровские овсы и очутился в сухой и пустынной стране, где была только пожухлая трава, выгоревший мох и гигантские валуны, стоящие и лежащие рядом с древними зарослями можжевельника. Барсуку здесь поживиться нечем — ни еды, ни крова. Раздраженно ругаясь, — чем дальше, тем скуднее становилась земля — он брел себе, пока не достиг крепкой дощатой ограды выгона. Он легко сумел пролезть между досками и оказался на другом склоне горы возле Цанзена. Но не прекрасными раскидистыми буками порос этот склон, здесь были дикие заросли ежевики и малины, шиповника, бузины и огромного множества высоких кустов лещины. Прежде этот склон кишмя кишел кроликами; теперь их бесчисленные норки были заброшены и пришли в упадок, ни единого кролика не осталось от некогда могучего племени. Две жестокие зимы и ружье егеря Фризике истребили последних.

И все-таки барсук счел возможным укрыться в разрушенных норах; поскольку уже близилось утро, он поспешил расширить один из коридоров так, чтобы можно было лечь спать. И задом вдвинулся туда; повернувшись рыльцем к свету, лежал он в узком проходе. Он еще подгреб земли, чтобы свет не бил в глаза, и наконец, измученный непривычными усилиями, Фридолин заснул.

Но и тут ему не повезло, не мог он спать спокойно. Он как назло выбрал то место, которое люди из ближайшей деревни называли выгоном кузнеца Рехлина. Усталый и упавший духом, барсук не имел времени обследовать окрестности, иначе лежащие повсюду коровьи лепешки показали бы ему, что он отнюдь не единственный обитатель этого склона. Здесь влачили жалкое существование три коровы и два теленка: вновь и вновь движимые надеждой, искали они среди колючек и кустов лещины редкие стебельки зелени, которые можно было бы отправить в голодное тощее брюхо.

И в то утро коров тоже пригнали на это скудное пастбище. Доски у входа на выгон закрыли, и теперь коровы сами вольны были решать, как им провести весь долгий день и как утолить голод. Перво-наперво они вошли в воду и пили, сколько влезет, — пожалуй, единственное, что здесь было в избытке, так это вода, ну и, конечно, свежий и чистый воздух.

Поскольку они уже стояли в воде и поскольку перспективы найти выросшую за ночь свежую траву были весьма безотрадны, то они так и остались стоять в воде. Изредка своими грязными хвостами они отгоняли мух и печально смотрели прямо перед собой, а в это время маленькие окуни и плотвички с удовольствием сновали у их ног.

Так прошел целый час, и этот час Фридолин проспал действительно с приятностью. Ему снилось, что он спит в своей старой норе, хвост у него — лисий, шелковистый, лапы — очень элегантные, а злой лис Изолейн свалился в Цанзен и утонул самым жалким образом. Фридолин громко чихнул — в нос ему попала песчинка — и продолжал спать.

По истечении этого часа старшая корова, Роза, подняла голову — колоколец на ее шее чуть звякнул, — бросила печально-голубой взгляд на склон горы и решила, что хватит принимать ножную ванну. Она медленно вышла из воды, остальные четверо так же медленно последовали за ней. Корова Роза стряхнула с себя воду и начала карабкаться по крутому склону. Она осторожно пробиралась между колючими кустами, то и дело пробовала какую-то гадость, и пыталась ее жевать, поднимая к небу жалобные голубые глаза. И всякий раз жалобно звякал колоколец. Остальные рассеялись по склону, наверху, внизу, в середине, везде они искали корм, и везде в высшей степени жалостно звякали колокольцы.

В голове Розы вдруг ожило воспоминание об узкой, похожей на ущелье лощинке в самом конце выгона. В этой почти голой, с крутыми склонами лощинке росла густая трава, стократ вытоптанная и объеденная, но за ночь она чуть-чуть отрастала вновь. Едва добравшись до верхней ограды выгона, Роза поспешила протиснуться сквозь кусты, чтобы первой попасть в лощинку.

В слепой спешке она ступила на кучку земли, вырытой барсуком Фридолином. Корова Роза при этом вывихнула ногу, а барсук Фридолин был разбужен сильным ударом по голове. Испуганный, он выскочил из своего плохо защищенного укрытия, распластавшись по земле, на всякий случай оскалил зубы — навстречу возможной опасности, — и угрожающе фыркнул.

Корова Роза так напугалась, что забыла о вывихе. В полном обалдении смотрела она на маленького разъяренного зверя, так неожиданно появившегося из-под земли.

Какое-то время они так и провели, уставясь друг на друга. Но мало-помалу фырканье Фридолина стало тише, зубы опять спрятались — чудовищная черно-белая пятнистая гора не предпринимала никаких враждебных действий. Потом корова Роза печально покачала головой — колоколец жалобно звякнул, — и попробовала наступить на все четыре ноги, но ей помешала острая боль. Само собой разумеется, Роза с ее неразвитым интеллектом не могла связать эту боль с маленьким беломордым существом. Она вытянула шею и принюхалась к невиданному зверю.

Фридолин же, полагавший, что эта гора его сожрет, метнулся и вцепился в черную влажную морду Розы.

Ужас! Такого с Розой еще не случалось! Задрав хвост и издавая неприличные звуки, она ринулась вниз по склону, потом вверх, снова вниз, в воду, и снова вверх, вверх… В безумном своем страхе она проломила доски ограды и диким галопом понеслась через Капитанскую горку к деревне, где ей, конечно же, помогут добрые люди. А Фридолин, тоже одуревший со страху, все висел, вцепившись ей в морду!